Эдмунд Криспин - Дело о золотой мушке. Убийство в магазине игрушек (сборник) Страница 33

– Нет алиби?

– Я весь прошлый вечер читала в своей комнате. В полиции пришли к блестящему умозаключению, что я могла выскользнуть и вернуться обратно в любое время, никем не замеченная.

– В нашем расследовании наблюдается почти полное отсутствие алиби у кого бы то ни было. Множество мотивов, никаких алиби и, по мнению инспектора, само преступление – невероятно.

– Вы хотите сказать, что это было самоубийство?

– Напротив, я уверен, что нет. Это была бы слишком драматическая ирония, если быть реалистом.

Она кивнула и, помедлив, добавила:

– Если полицейские считают это самоубийством, должны ли вы вывести их из данного заблуждения? Самоубийство это или убийство, но всем очень повезло, что оно случилось.

– Да, здорово же не любили эту молодую женщину… – пробормотал Фен. – Порой я думаю: а не потеряли ли вы все в том, что ее касается, чувство меры?

– Если бы вы поработали с ней пару лет, то так бы не считали.

– Скажите мне вот что. Это ваше кольцо… Случалось ли кому-нибудь говорить о нем что-нибудь особенное?

– Мне кажется, почти все в театре успели отпустить какую-нибудь шуточку на его счет.

Фен крякнул, бросив полный отвращения взгляд на пиво в своем стакане, и залпом проглотил половину. Именно такое выражение лица, вероятно, было у брата Барбаро, когда он по указанию святого Франциска проглотил ослиный навоз[137]. В «Астон Армс» не подавали виски.

– Но говорил ли кто-нибудь о вашем кольце совсем недавно? – спросил он. – В течение последней недели?

– Да, после репетиции в среду был какой-то разговор о нем в Зеленой комнате, в котором принимали участие почти все. После этого я пошла в одну из гримерных смыть грим с рук, сняла кольцо и оставила его на раковине. Когда я вернулась за ним через полчаса, оно исчезло.

– Чья это была гримерная?

– Ну, хозяева гримерных у нас все время меняются; этой на следующей неделе должна была пользоваться Рэйчел. Бывает, что в нее заходят в первую очередь.

– И кто присутствовал при разговоре о кольце?

– Мне кажется, почти все, включая любителей.

– Включая… – тут Фен назвал имя, заставившее Шейлу резко выпрямиться в кресле. Она пристально посмотрела на него, прежде чем ответить.

– Да, – медленно проговорила она, – но, наверное…

– Поймите меня правильно, – сказал Фен, – было бы глупо делать поспешные выводы.

Он опять на некоторое время впал в мрачное молчание, а затем спросил:

– Вам неприятно, что Уорнер приехал сюда и ставит пьесу сам, в обход вас?

Шейла пожала плечами и зашлась в приступе кашля.

– Черт, – сказала она, вытирая глаза носовым платком, – простите… О чем вы говорили? Ах, да, о том, что Роберт ставит пьесу. Ну, для меня, конечно, было бы хорошей рекламой, если бы удалось сделать это самой. Но он несравненно лучше как режиссер, и вполне естественно, что ему хочется поставить собственную пьесу самому. Нет, я не возражаю. Я могла бы помешать ставить ее здесь, если бы сочла это необходимым, но я не сочла.

– Значит, вы восхищаетесь его творчеством?

– «Восхищаюсь»? Вряд ли это подходящее слово. Разве уместно «восхищаться» Шекспиром? – улыбнулась она.

– Даже так? – удивленно поднял брови Фен. – Конечно, – добавил он поспешно, – я не могу судить о современной литературе, но, думаю, соглашусь с вами. Да, пожалуй, соглашусь. И «Метромания» – это…

– Лучшее из всего, что он когда-либо написал.

К ним подошел Дональд Феллоуз, держа в руке полпинты.

– Николас сказал мне, – сухо обратился он к Фену, – что я теперь под подозрением.

– Феллоуз, – мягко ответил Фен, – вы самый что ни на есть круглый идиот. Вам, увы, невдомек, что сокрытая информация в конце концов всегда выходит наружу. Итак, зачем же ее скрывать? Продолжая в том же духе, в то время как всем и так известно, что именно вы скрываете, вы выставляете себя таким дураком…

– Ну, что ж, тогда – вперед, – пробормотал Дональд. – Скажите же мне, что именно я скрываю.

– Мой юный друг, – произнес Фен с некоторой суровостью в голосе, – я здесь не для того, чтобы делать то, что вы сочтете уместным. Я скажу вам, когда буду готов. А пока…

– А пока, – с неожиданной агрессией повторил Дональд, – каким боком, черт побери, вас это касается? Вы не из полиции.

Фен вскочил с места; он возвышался над Дональдом, как океанский лайнер над буксиром.

– Вы, – проговорил он, – самый слабоумный, низкий, безмозглый трус из всех, кого только мне подкидывала моя злосчастная судьбина. И, что еще хуже, с каждым часом становитесь все более слабоумным, низким, безмозглым и трусливым. С сожалением вынужден признать, что вы – хороший органист и хормейстер. В противном случае колледж вряд ли терпел бы вас так долго. Несколько раз я пользовался своим влиянием, чтобы вас за вашу лень не вытолкали взашей. А теперь у вас хватает наглости спрашивать меня, какое право я имею пытаться по мере сил выяснить обстоятельства этого дела. Пожалуй, лучше уж я предупрежу вас здесь и сейчас: если вы будете по-прежнему следовать избранной вами идиотской стратегии, упорно утаивая сведения, то окажетесь в тюрьме – и поделом. Уж на этот раз я вас выручать не стану.

Дональд побледнел.

– Да пропадите вы пропадом! По какому праву вы так со мной разговариваете? Да я счастлив буду убраться из этого места – с его замшелыми традициями, пошлыми умами и университетскими шишками. И не воображайте, будто ваши угрозы хоть что-то для меня значат – могу вас заверить, здесь вы просчитались! – Он смерил Фена свирепым взглядом, повернулся и вышел.

Найджел, вошедший к концу этой неожиданной и неприглядной сцены, тихо присвистнул.

– Ндаа… – сказал он. – Твоя инвектива не осталась без ответа.

Фен весело ухмыльнулся.

– Боюсь, с моей стороны это представление было игрой и расчетом от начала до конца, и своей целью оно имело нечто совершенно рациональное. Может быть, мне и не стоило этого делать, – с видимым сомнением заключил он. – И все же, не исключено, оно сослужит свою службу.

– Дональд на страже своего ущемленного достоинства всегда немного смешон, – фыркнула Шейла. – Он придет в себя через полчаса или около того. – Она зевнула и потянулась.

– А теперь, – сказал Фен, обеспокоенно озираясь по сторонам, – мне необходимо повидать мисс Уэст, пока опять не началась репетиция. Найджел, будь паинькой и принеси мне еще этой гнусной бурды, – попросил он, указывая на свою высокую пивную кружку. С этими словами он решительно направился в сторону Рэйчел, о чем-то разговаривавшей с Робертом.

– Надеюсь, вам не слишком надоела эта репетиция, – сказал Роберт. Его глаза поблескивали за стеклами очков.

– О, напротив, она кажется мне завораживающей, – ответил Фен, – и непостижимой.

– Непостижимой?

– В этой пьесе, как в очень немногих литературных произведениях, есть моменты, которые можно объяснить только присутствием божественного вдохновения. Обычно мы в состоянии легко проследить за довольно кропотливым и механическим процессом авторской мысли. Но вдруг, совершенно помимо этого процесса, возникает нечто неожиданное, непостижимое и в то же время бесспорно верное – вот что я имею в виду.

– Приемы, приемы! Набор хитрых приемов, и более ничего, – усмехнулся Роберт. – Я собираюсь в ближайшее время взяться за еще одну пьесу, которая, надеюсь, будет лучше этой – или хотя бы не столь плоха.

– Еще одну? – задумчиво спросил Фен.

– Как только покончу с этой. И уж в следующий раз она пойдет в Лондоне, при всем параде! Надеюсь, это удастся. На самом деле я в этом уверен, раз уж на то пошло. Даже при многолетнем опыте никогда наверняка не знаешь, когда пишешь какую-то вещь, что из нее выйдет на практике. – Под сдержанным безразличием в его голосе звучали нотки фанатизма, побудившие Фена спросить:

– Ради чего, главным образом, вы пишете?

– Ради денег – и чтобы произвести впечатление; ради этого, сдается мне, пишет большинство мужчин – даже самые великие писатели, – с улыбкой ответил Роберт. – Создание Произведений Искусства, – ему удалось передать интонацией, что эти слова следует написать с большой буквы, – редко входит в их планы. Незаурядные художники, как правило, заведомо не знают, что такое искусство или красота. Почти все они без исключения безнадежно плохи как критики; писателям неизвестны элементарные вещи о музыке, а музыкантам о писательстве, художники ничего не смыслят ни в том, ни в другом, так что и быть не может, чтобы они стремились к красоте. Вероятно, она просто зарождается иногда случайно, как жемчужина в раковине.

Последовала короткая пауза. Затем Фен энергично кивнул.

– Я с нетерпением жду, – сказал он, – вечера понедельника. Удается ли вам справиться без Изольды?

Роберт, казалось, смутился.

– Боюсь, мои слова прозвучат бесчувственно, но теперь, без Изольды, у нас дело спорится. Ее привычка к сколь неумному, столь и настырному критиканству становилась невыносимой. Я не против, чтобы мои пьесы критиковали, если это критика с правильных позиций. Но она, бедное дитя, никогда не понимала самого важного в пьесах, а просто бранила все, идущее вразрез с ее вкусами, воспитанными коммерчески успешной драматургией. И, что всего хуже, бранила публично и оскорбительно. Это перерастало в нешуточную неприятность.