Тим Саймондс - Шерлок Холмс и болгарский кодекс (сборник) Страница 35

– И не собираюсь. У меня нет недостатка в компании, Полли. Эта губка мокрая… не надо… не бросай… нет! Ну, берегись, ты еще поплатишься за это!

– Будешь знать. Слушай, старшая сестра съест нас живьем, если мы не займемся делом. Мне надо опять к мистеру Спригсу. Жаль, что не бывает судна на десять галлонов, оно бы сильно облегчило мою жизнь.

– А мои все дрыхнут. Кроме доктора Уотсона, конечно. Этот все что-то бормочет. Так странно, то целую неделю от него ни звука не услышишь, а то вдруг заведется и болтает сам с собой, как сумасшедший какой-то. Вот бедняга.

– Люси, спорим, что ты побоишься придвинуть его стул обратно к кровати, чтобы старшая сестра снова нашла его там. Вот она разозлилась бы!

– И не подумаю. Хотя… хотя…

– Мне повезло в том, что я не состоял на государственной службе и, следовательно, никто не мог руководить моими действиями. В нашей практике было немало случаев, когда наказание людей, виновных в глазах закона, не принесло бы пользы.

– Вы имеете в виду Джеймса Райдера, укравшего голубой карбункул?

– Хороший пример, Уотсон. Я не считал, будто преступаю границы, когда позволил ему убраться восвояси. Трусость не позволила бы Райдеру взяться за старое. Он был не создан для таких дел, и заключение его в тюрьму ничего не изменило бы. В конце концов, графиня получила свой камень. Джона Хорнера выпустили на свободу, к семье, а Питерсон получил вознаграждение.

– Половину вознаграждения, Холмс. Вторую половину вы прикарманили.

– Питерсон всего лишь нашел гуся, проглотившего камень. А вся основная заслуга была моя. Разве Питерсон сделал несколько важных выводов, осмотрев шляпу Генри Бейкера? Нет, я. Может, Питерсон отправился на улицу в лютый мороз по следам гуся? Нет, я. Питерсон выследил злодеев? Нет, я.

– Довольно, довольно! Однако я тоже имел отношение к расследованиям!

– Да-да, конечно. Например, в случае с капитаном Кроукером, убийцей из Эбби-Грейндж, оправдательный приговор вынесли вы, и только вы. Vox populi, vox dei[46].

– Ну это как посмотреть. Я исполнял роль присяжных. А судьей вы объявили себя, и решение отпустить капитана вынесли вы.

– Этот малый не был хладнокровным убийцей. И у меня нет сомнений, что мы вынесли ему справедливый приговор. И кроме того, мой дорогой друг, иное развитие событий разрушило бы истинную любовь, а для вас, как наблюдателя и хроникера, это было бы невыносимо.

– Спешу заверить, что мои чувства не играли бы никакой роли, если бы обстоятельства сложились иначе. Но капитан вел себя искренне, и у меня сложилось о нем хорошее мнение. Но в отношении Райдера я не был так спокоен. На мой взгляд, этот прохвост заслуживал наказания. И что бы вы ни утверждали, иногда тюремное заключение – единственно возможный и правильный метод воздействия на преступника.

– К счастью для Райдера, его судьба находилась в моих руках.

– Как и судьба Джеймса Уайлдера, сына и бывшего секретаря герцога Холдернесса.

– Ах да, верно, Уотсон, в тот раз мы с вами разошлись в оценке моих действий. Я не сожалею о принятом тогда решении.

– Вы употребили несколько сильных выражений, обвиняя герцога в сокрытии уголовного преступления и содействии побегу преступника, но сами были виновны не менее, так как закрыли глаза на злодеяния, совершенные Уайлдером и самим герцогом, если уж на то пошло. И в то же время вы и палец о палец не ударили, чтобы помочь Хейзу избежать виселицы за убийство учителя немецкого языка, Хайдеггера. Уайлдер, задумавший все предприятие, заслуживал наказания не меньше, чем Хейз, даже если он и не убивал Хайдеггера.

– Опять я должен спросить вас: какую пользу принесло бы лишение Уайлдера свободы? Какой цели оно сослужило бы? А отправившись в колонии, он, возможно, добился чего-то хорошего в своей жизни.

– А может быть, и не добился. В колониях жилось не так сладко, как казалось издалека. Мне это известно лучше многих.

– Верно, такая возможность всегда существует, Уотсон.

– Я не стал этого говорить, когда мы рассуждали о размере вознаграждения, полученного вами от герцога Холдернесса, но вся эта сделка, на мой вкус, дурно пахла.

– Я повторю то же, что уже говорил: это была плата за услуги.

– У меня другое мнение: вам заплатили за молчание. Ну да ладно, оставим это.

– Конечно. Ведь мы, надеюсь, уважаем точку зрения друг друга?

– Разумеется, Холмс. Так же как и вы, я верю в искупление.

– Смею заметить, вы верите в него сильнее, чем я. В вас всегда чувствовалась склонность к духовному призванию, Уотсон.

– В юности я подумывал о том, чтобы принять сан.

– Что заставило вас отказаться от этой мысли?

– Произошло кое-что, но главным образом меня остановило осознание того, что вера, какой я тогда обладал, недостаточно сильна, чтобы сделать ее своим призванием. Я не верил так, как считал должным верить. И мои позднейшие поступки только подтвердили, что я был прав.

– Я делаю вывод, что Церкви крупно повезло и я сыграл свою роль в том, чтобы избавить стадо от паршивой овцы.

– Моя вера ослабла, а затем и вовсе покинула меня по ряду причин. Я видел слишком много страданий, чтобы верить в милостивого Бога.

– Мои родители были образцовыми прихожанами. Или, скажем так, мой отец настаивал, чтобы мы регулярно посещали местную церковь. У нас была своя скамья, и каждое воскресенье мы восседали на ней на виду у всего прихода. Только это и имело значение для отца: нас должны были видеть среди прочей паствы. Он хотел, чтобы нами восхищались как образцом веры и благочестия. Этот человек все делал напоказ. Только перед семьей, особенно перед матерью и мной, он обнажал свою истинную суть. Естественно, что после этого я не испытывал потребности ходить в церковь.

– Но вы ходили туда.

– Несколько раз присутствовал на службе, когда учился в университете. От студентов этого ожидали, и у меня не было выбора, приходилось время от времени исполнять требуемое. Сомневаться в существовании Творца меня заставили не страдания, которые я наблюдал в этом мире, а наука, пролившая свет на мой разум. То, что мы называем мирозданием, не было сотворено. И наука, в частности теория эволюции, убедительно это доказывает. Хотя я не стану осуждать чью-либо веру, для меня очевидно, что Бога не существует. Человек, будучи смертным, не хочет довольствоваться отмеренными ему семью десятками лет и потому тысячелетиями культивировал в себе потребность поклоняться высшему существу, которое могло бы подарить ему вечную жизнь в обмен на такую малость, как безусловная, но абсолютно незаслуженная любовь.

– Незаслуженная?

– Разумеется. А разве Бог Ветхого Завета заслуживает любви? Во имя Его убивали невинных мужчин, женщин, детей, и речь идет не о каких-то отдельных жертвах. Главный мотив Ветхого Завета не любовь и не вера, а страх – страх наказания, страх возмездия за самые мелкие прегрешения. Как же сказал Вольтер? Ага, вот: «Если бы Бога не было, его следовало бы выдумать». И человек именно так и поступил. Мы все читали о том, что Бог якобы создал человека по своему образу и подобию, но ничто не может быть дальше от истины. На самом деле это человек создал Бога по своему образу подобию.

– Вы обращаетесь за примерами к Ветхому Завету, Холмс? Возможно, вам пришли на ум жена Лота или печальный эпизод с дочерью Иеффая?

– Да, как и множество других примеров. Как мы можем называть Богом любви того, кто вынуждает Иеффая принести в жертву родную дочь? Ради чего? Чтобы что-то доказать? Испытать веру Иеффая? Это жестокость, не больше и не меньше. Добавьте к этому массовое уничтожение людей из-за того только, что они выбрали для почитания другого бога, и эта жестокость умножится в сотни, тысячи раз.

– Но ведь большинство историй Ветхого Завета всего лишь аллегории, которые не следует понимать буквально.

– То есть вы хотите сказать, что мы сами должны решать для себя, какие фрагменты Библии надо толковать буквально, а какие – аллегорически, и по своему разумению определять, где в этих несвязных, путаных повествованиях прячется слово Божье? Независимо оттого, правдивы или нет эпизоды, упомянутые в Библии, она остается краеугольным камнем христианской веры, и я повторю: Бог, изображаемый на ее страницах, заслуживает любви не более, чем сам дьявол. Для меня, Уотсон, Бог остается фигурой речи, за которой стоит не больше, чем за вашей гигантской крысой с Суматры!

– Мне сложно оспорить большинство ваших рассуждений, но когда я наблюдаю, как совершенно организован мир, то склоняюсь к тому, чтобы приписать его появление Создателю. Как иначе возникли бы эти идеальный порядок и симметрия?

– Человечество усматривает порядок в природе, потому что само привносит порядок в мир. Людям кажется, будто он есть во всевозможных природных чудесах, поскольку мы, будучи конструкторами и созидателями, во всем, что видим, отыскиваем систему, организующий принцип, какие присутствуют в наших изобретениях. Мы подгоняем все под себя, и потому случайное нам представляется закономерным, а не имеющее цели – целенаправленным, подчиненным некоему высшему замыслу.