Д. Баффа - Сценарий убийства Страница 39

Встретившись со мной взглядом, Гриффин сказал:

– Вы совершили храбрый поступок. И ни секунды не колебались. Я восхищен. Вы считали, что спасаете чью-то жизнь. Однако – и это вовсе не умаляет моего восхищения – Стэнли не собирался бить Майкла бутылкой по голове. Он хотел его напугать, – Гриффин пояснил свою мысль прежде, чем я успел возразить, – скорее, даже предупредить. Стэнли вполне мог бросить бутылку – точно так же, как метнул стул. Чтобы разбить ее об пол и напугать сильнее Майкла. Он мог ударить его тем же стулом, но не сделал этого, – настаивал Гриффин. – Мог ударить стулом, обойдя вокруг стола. А он бросил стул в окно. Так?

Он хотел, чтобы я согласился, хотел, чтобы я сказал вслух: его партнер и друг Стэнли Рот, великий Стэнли Рот, не помышлял никого убивать. После того как я своими глазами видел, как стул пролетел над самой головой Майкла Уирлинга, а Рот замахивался бутылкой вина, собираясь докончить дело.

– Я видел. Видел, как Рот швырнул стул. Вовсе не затем, чтобы промахнуться. Я видел, как он потянулся за бутылкой, схватил и занес над головой Уирлинга. Он явно решил бить.

Гриффин сел. Он с готовностью кивнул, соглашаясь явно не с тем, что я сказал, а с тем, что я видел.

– Да, так. Вы видели это или, вернее, думали, что именно это видите.

Опершись на колени, Гриффин чуть подался вперед и произнес задумчиво, с прямотой умудренного опытом человека:

– Вы не знаете Рота так, как знаю его я. Он буйный, и он подвержен настроениям, но никогда не ударит с заранее обдуманным намерением. Стэнли – человек иного сорта.

Гриффин улыбнулся – не слишком открыто, но с явной хитринкой.

– Для этого он слишком умен и слишком зациклен на себе. Такого не допустит его непомерное «эго». Стэнли может впасть в неистовство, может бросаться вещами, но ударить кого-то намеренно?.. Нет, это предполагало бы, что он не может обращаться с ними иначе и тем самым признает их большую власть и в этом мире. – Подняв взгляд, Гриффин негромко засмеялся. – Много лет назад, когда он только начинал, когда у Стэнли Рота не было ни студии «Блу зефир», ни малейшего повода считать, что у него когда-нибудь появится собственная студия, у него родилась идея фильма. Идея, в которую Стэнли искренне верил. Должно быть, ее отвергли все студии города. И не просто отклонили, а высмеяли и оскорбили автора, бросили в лицо обидные слова – такое не сработает, а если сработает, ни один зритель не захочет за это платить. В конце концов когда он обошел всех и идти было больше некуда, Стэнли ударился в двухдневный запой.

В мой дом он явился таким, каким пришел вчера вечером, – в ярости. Повалил все, что стояло в гостиной. Я старался успокоить Стэнли, но вряд ли он меня слышал. Он твердил, что рассчитается со всеми, что возьмет реванш и заставит их платить за оскорбление. И он говорил искренне. Это было в его глазах. Казалось, будто Стэнли точно знал, что случится дальше, и верил, что все будет так, как он себе вообразил. Он заранее и с абсолютной уверенностью знал, куда приведет начатый им путь. Ведь Стэнли Роту уже говорили – причем все, чье мнение считалось непререкаемым, – что он не сможет снимать свое кино, что у него нет к этому никакой склонности. И тем не менее такая склонность у него была. В чем был убежден сам Рот, и убежден до такой степени, что намеревался снимать именно тот фильм, который все недавно отвергли. Его идея реванша состояла как раз в этом: оставить в дураках тех, кто его отверг, заставить их пожалеть, что так с ним обращались. Это я имел в виду, говоря про непомерное «эго».

Гриффин рассматривал комнату так, словно никогда ее не видел.

– Стэнли Рот не хотел никому причинять вреда, он лишь хотел показать, что совершена ошибка, что его недооценили – в то время как он обладает силой, достаточной, чтобы повлиять на жизнь других людей или хотя бы разрушить чью-то карьеру.

Гриффин произнес эти слова таким тоном, что я действительно засомневался: возможно, Стэнли Рот и с ним поступал таким же образом? Раз самолюбие толкало его к совершению насилия, раз его непомерное «эго» не позволяло идти никому навстречу, раз он верил, будто единственный способ общения с окружающими – это подмять их под себя? Если полагал, будто окружающие, и Льюис Гриффин в том числе, обязаны принимать все, что диктует им великий человек? Не могло ли случиться момента, в который они вдруг решили бы пойти на риск и на самом деле высказать все, что думают о его стиле, вызвав неудовольствие Рота? Или, наоборот, все они, исключая Майкла Уирлинга, таким способом «покупали» место на новой студии Рота и в каждом его новом проекте, не желая рисковать ни одним шансом остаться частью голливудской сказки – той мечты, которая, по их представлениям, жила в сердце каждого человека?

В шелке и атласе я неподвижно лежал на кровати, наблюдая за тем, как через шторы за головой Льюиса Гриффина в комнату проникал свет, оставлявший его черты в тени. Гриффин сидел на расстоянии вытянутой руки, но казался далеким. Эту отстраненность я заметил в Гриффине с самого начала, с первой встречи ощутив, что передо мной человек, которому можно доверять. Человек слишком гордый, чтобы просить что-то для себя.

– Снял ли он тот фильм? – спросил я, чтобы разрядить молчание.

Гриффин улыбнулся:

– Да, снял. Он получил за этот фильм награду киноакадемии. – Немного помолчав, он добавил: – На церемонии вручения Рот сказал замысловатую речь: «Никто не думал, что такое возможно снять». – Казалось, Гриффина удивило, как в тишине комнаты прозвучали эти несколько слов. – «Никто не думал, что такое возможно снять». Это была его первая фраза. Самое первое, что сказал Стэнли Рот в тот вечер, когда стоял на сцене с «Оскаром» за лучшую картину в руках. Должно быть, он чувствовал огромное удовлетворение – ощущение, ни с чем не сравнимое. Но зрители могли уловить скрытую в словах горечь. Именно они в свое время унижали его, третировали, утверждая, что в их бизнесе Рот никогда не сделает ничего подобного. Именно так: «в нашем бизнесе». Кроме этих людей, там не было никого. Вот почему Стэнли добавил: «Что делает еще более значимым мой долг перед теми, кто действительно верил в осуществление этой идеи, и не только верил, но помогал воплотить ее в жизнь».

Улыбаясь, Льюис Гриффин задумчиво поскреб большим пальцем тыльную сторону ладони.

– Все знали, что тем вечером Стэнли Рот завоевал этот город. Как знали и другое, – сказал Гриффин, поднимая глаза. – Все понимали: Стэнли Рот собрался владеть им очень долго.

Мне стало немного лучше. Двигаясь очень медленно, я смог приподнять голову, не испытав при этом особого дискомфорта. Стараясь действовать осторожно, я сел в постели.

– Пока вам лучше не вставать. Доктор приказал целый день оставаться в постели. Не лучше ли мне уйти? Возможно, вы снова заснете. Сон – лучшее лекарство.

– Нет-нет, – ответил я, едва Гриффин приподнялся с места. – Разумеется, доктор прав, но я прошу: побудьте со мной и, по возможности, дольше. Понимаю, вас ждут дела, но мне интересно все, что вы рассказываете.

– Хорошо, всего несколько минут, а потом вы отдохнете, – согласился Гриффин, садясь обратно в кресло.

С задумчивым видом он снова оглядел комнату, задержав взгляд на портрете дочери, и на несколько секунд замер, прижав к губам кончики пальцев.

– Когда дочка была еще ребенком, я часто заходил сюда по ночам и сидел вот так, в этом самом кресле, глядя, как она спит. Обычно я приходил ненадолго, всего на несколько минут, но эти минуты казались лучшими за день. Несколько коротких и тихих ночных минут, когда я наблюдал, как она спит. Мне хотелось, чтобы это длилось вечно, чтобы она оставалась моей маленькой дочкой, а я – ее молодым отцом. Впрочем, не то чтобы очень молодым… Когда она родилась, мне было почти сорок.

Гриффин снова посмотрел на фотографию. Судя по его рассказу, снимок сделали несколько лет назад, но фото было единственным в комнате. Здесь не оказалось ни одного более позднего снимка, ни одной фотографии о событиях, обычно сопровождающих жизнь юной девушки. Возможно, такие фотографии имелись в другой части дома, например – в спальне родителей?

– Наверное, вам непонятно, почему или даже как я мог оставаться со Стэнли в таких хороших отношениях? Почему мы были друзьями, несмотря на то что я хорошо представлял себе его натуру? – спросил Гриффин, постепенно переключая на меня внимание. – Из-за дочери. Стэнли спас ей жизнь. Вы не найдете этого факта ни в биографиях, ни в журнальных статьях. Он никогда и никому не рассказывал и взял обещание, что я никому не скажу. Девочке было три года. Тогда мы еще жили не здесь, а в Пасадене, на одной из обычных улиц. Они играла во дворе перед домом. По дороге бежала сорвавшаяся с привязи собака, а вернее, щенок. Девочка выбежала на улицу, чтобы поиграть со щеночком, и выскочила как раз перед машиной. В этот момент к дому свернул Стэнли. Увидев, он метнулся на дорогу и успел вытолкнуть ребенка. Стэнли сильно ударило. Он сломал плечо, но спас ей жизнь. Так что поймите меня правильно, Стэнли имеет право прийти сюда и бросить в окно стулом. Он может делать вещи, которые я не стерпел бы ни от одного существа на планете. Он мог бы даже убить жену – хотя я ни на минуту в это не поверю, – и я сделал бы все возможное, чтобы его выручить. Потому что, мистер Антонелли, я перед ним в неоплатном долгу. В вечном долгу.