Джо Алекс - Тихая, как последний вздох Страница 4

Потому, приказав во время отлива всегда держать перекидной мост поднятым, сэр Эдвард отправился на войну.

Он воевал долго, пока королевская корона не пала в прах перед могуществом Парламента. А как показало время, лучше бы было, когда б пошел он вслед за людьми менее благородными, которые вовремя оставили своего несчастного монарха. Возвращаясь с войны, и уже добравшись до графства Девон, оставил он людей, дабы охранять повозки, на которых везли они кое-какую добычу, захваченную в этой братоубийственной войне, а сам двинулся верхом, не взяв с собой никого с оружием, так сильно жаждал он скорой встречи со своей молодой женой, ожидавшей в замке. Не следует сомневаться, что вела его также тревога, ибо хотя замок, как мы уже говорили, был неприступен, а место, где он стоял, безопасно, однако неисповедимы пути Господни.

Вскоре выехал он из пущи, покрывающей склон холма, сходящего к приморской равнине, увидел на ней ухоженные поля, жилища своих крестьян и пастбища, приписанные к замку, а также сам замок, хорошо видимый издалека, поскольку день стоял прекрасный.

Приблизившись, он поблагодарил Бога, увидев, что скальная дамба открыта, а волны не перехлестывают через нее.

Что было дальше, известно из рассказа старой няньки, которая встретила его в воротах замка, а также из того, что поведали люди его, те, что были с ним позже. Правдивость их слов сомнению не подлежит, ибо были то люди простые, не знающие лжи, а горе они проявляли истинно, и сомневаться в нем нельзя.

Когда он встретил у ворот эту старую женщину, залилась она слезами, поведав, что прежде, чем сошел первый снег, пришла весть о том, будто он жизнь свою в бою отдал, а принесли эту весть люди, которые присягали, будто видели его тело мертвым на поле брани. Тогда же, еще прежде, чем пришла ранняя весна, привезли местные крестьяне в замок молодого раненого дворянина, который также был сторонником Короля, преследуемый людьми Протектора. «Жена твоя, — сказала нянька, — принялась лечить его раны, да так сердечно, что не отходила от него ни днем, ни ночью. Достаточно сказать, господин мой, что когда пришла весть о твоей смерти, перестала она скрывать свою привязанность к нему. А он, хоть уже и вполне здоров был, также не отправился в свои края, но остался и стал хозяином над нами, отдавая распоряжения с позволения той, которая должна была оберегать замок и честь твою…»

Сэр Эдвард ответил ей на это приказом собрать всех людей: челядь, мужчин, женщин и детей и вывести всех из замка по дамбе на луг. И пусть ждут там, пока он к ним не выйдет. Она так и сделала, а он отправился в комнату своей жены.

Ждали они долго, глядя на замок, из которого ни один звук не долетал. Было тихо, женщины опустились на колени и стали молиться, хоть никто им не велел, мужчины молчали, и лишь дети невинные играли, бегая по лугу.

Наконец в открытых воротах показался сэр Эдвард де Вер, прошел по дамбе, встал перед ними и велел всем вернуться к своим делам в замке. Сам же взял поводья своего коня из рук конюшего, который ожидал у дамбы, оседлал скакуна и двинулся по дороге, откуда прибыл. Не далеко проехав, встретил он свой обоз и людей, направляющихся к замку.

Он остановил их и приказал, чтобы ждали вместе с ним.

Недолго пришлось им ждать, потому что вскоре на лесной дороге показался молодой дворянин, причина этого несчастья. Его поймали, связали и по приказу своего господина повесили на первом же придорожном дереве. Сэр Эдвард, как говорили позже, стоял и невозмутимо смотрел, как тот умирал. А когда убедился, что он мертв, приказал обозу ехать в замок, а сам вскочил в седло и направился в противоположную сторону.

Но далеко он не уехал.

Едва обоз тронулся, как раздался выстрел, а когда люди прибежали, то увидели коня, стоящего посреди дороги лесной, и сэра Эдварда, лежавшего на земле. Пальцы его мертвой руки сжимали один из двух пистолетов, которые он всегда на войне носил за поясом. Кровь залила ему весь кафтан, поскольку пуля, направленная в грудь, угодила прямо в сердце. Легко понять из этого внезапного поступка, как неизмеримо любил он свою неверную жену. Ибо он сам в отчаянии покусился на собственную жизнь и закрыл перед собой врата, ведущие к Вечному Спасению.

Люди уложили тело его на повозку, а на другую — тело того несчастного дворянина, который, хоть и грешен, но также должен быть по христиански погребен, и двинулись к замку, где женщины стали обыскивать комнату за комнатой, все тайники и закоулки в поисках своей госпожи. Не могла ведь она покинуть замок незаметно для них, поскольку они не отходили от дамбы, а потом вернулись и подняли разводной мост. Однако ее нигде не было. Она растаяла, как туман, и никто ее не нашел, хотя искали многие, не щадя усилий своих в поисках тайника, где сэр Эдвард укрыл тело, так как все были согласны в том, что он покарал это явное вероломство ударом смертельным, нанесенным собственной рукой. Доказательством того, что тело этой несчастной женщины до сих пор покоится в объятиях замковых стен, пусть будут свидетельства многих, кто видел собственными глазами дух ее в белых окровавленных одеждах, и которые клянутся, что слышали ее голос жалобный, умоляющий, дабы не искали ее бренного тела и не нарушали покоя ее останков, скрытых от людских глаз. Ходит также среди людей слух, что никто не найдет места, где схоронил ее муж и убийца, до тех пор, пока другую вероломную женщину не постигнет подобная кара в этом замке. Тогда душа ее освобожденная отойдет туда, где Господь милосердный даст ей обитель, а найденный прах упокоится в освященной земле».

Алекс поднял голову и, нахмурив брови, посмотрел в окно. Потом улыбнулся. У него появилось смутное предчувствие, будто он знает, о чем мистер Мелвин Кварендон хочет поговорить с ним во время ленча, на который его пригласил.

III

«Очень просто быть восемнадцатилетней…»

Кто-то из завистников, а их у нее было много, сказал, что Господь по доброте своей наделил Дороти Ормсби только одним настоящим талантом: умением оставаться подростком. Стройная, красивая, светловолосая, она смотрела на мир голубыми, чистыми и неизменно невинными глазами. Стоило ей появиться в дверях какой-либо из многочисленных редакций в Сити, высматривая с полной обаяния беспомощностью свободное место, где она могла бы быстро, почти без поправок, набросать одну из своих коротких, жестких, гениально точных рецензий, всегда со стула тут же поднимался кто-нибудь из ее бесчисленных седеющих старших коллег и с дружеской улыбкой предлагал ей место, любезным жестом указывая на свою пишущую машинку. И она с присущим ей девичьим обаянием всегда принимала эти явные доказательства признания ее весенней красоты.

А правда заключалась в том, что Дороти Ормсби писала рецензии уже пятнадцать лет, причем последние десять являлась непререкаемым авторитетом и судьей в обширной области, содержавшей все то, что на издательском рынке входит в понятие «детективная литература». Ей исполнилось тридцать семь, и она говорила об этом поразительном факте громко и уверенно при каждом удобном случае, а возникающий по этому поводу всплеск недоверия всегда приносил ей подлинное, глубокое удовлетворение. Дошло даже до того, что Малая энциклопедия высказываний великих людей обогатилась год назад фразой Дороти Ормсби: «Очень просто быть восемнадцатилетней, когда тебе столько и есть!»

А сейчас рецензентка открыла сонные глаза, медленно повернула голову налево, увидела, что светящиеся стрелки часов показывают почти полдень, и легко встала, опустив ноги на пушистый ковер. Она зевнула и обнаженная, как Ева, двинулась на цыпочках к двери ванной. Посреди комнаты она остановилась и огляделась. Сквозь неплотно задвинутые шторы падала узкая полоска света. Мужчина, которого Дороти оставила в постели, по-прежнему спокойно спал. Она с нежностью посмотрела на его темную, кудрявую, едва видимую в полутьме голову. Он дышал ровно. Она улыбнулась. Хоть это продолжается уже два месяца, сегодняшняя ночь была такой же приятной, как и все предыдущие. Но время расставания неизбежно приближалось. Так было всегда. Она не смогла бы определить, в каких закоулках подсознания пробуждались первые признаки, но как только они появлялись, она знала наверняка, что это случится. Словно внезапно и необратимо стали высыхать родники страсти, сердечности и преданности, которые еще день назад били так бурно.

Дороти вошла в ванную и тихо прикрыла за собой дверь. Она по-прежнему улыбалась. Она знала, что эти родники вскоре забьют с новой силой. Но это будет уже другой мужчина, хотя она еще не представляла, кто им станет. Она была одинокой и, в отличие от почти всех окружающих ее женщин, хотела жить и умереть, ни с кем не связываясь и никого по-настоящему не любя. Она не переносила страданий, ревности и, прежде всего, компромиссов, которые бы вторглись в ее жизнь вместе с человеком, имевшим право задавать вопросы.