Ефим Друц - Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон. Страница 40

— А из-за тебя, борода, — сказал Кучерявый, — много смуты. И я, в натуре, не понимаю, что ты за птица.

— Тебя как мама твоя назвала? — спросил Артур. — Имя-то есть у тебя? Ну так вспомни, представься.

— Ну, Валька…

— Не Валька, а Валентин. Пошли в кафе, потолкуем.

— Не против, — сказал Валентин Кучерявый.

Сели за столик. Артур взял в руки меню, его передернуло.

— Не тушуйся, Артурыч, капусты хватит. Делай заказ. Коньяк не забудь. Закусь бери на свой вкус.

Официантка взяла заказ, знающе покосилась на Кучерявого. Через минуту был и коньяк — не в фужерах, бутылка армянского, зелень была, огурчики, холодное мясо, рыбка с лимоном.

— Будем знакомы, Валентин, — сказал Артур. — А что не так, того не было, оно сплыло. Будь здрав… — Он приподнял фужер и пригубил коньяк.

— Будем живы, Богу милы, а людям не угодишь, — скороговоркой сказал Кучерявый, хлебнул из своей посудины и неспешно, с шиком, взял вилочкой огурец. — Ну, и откуда ж ты взял цыганский замок, то есть перстень? Не засекречено?

— Тесть в таборе подарил. Сперва погибла жена. — Артур помолчал. — Потом умер тесть. То дела давние. Он был в таборе вожаком, ты понял? Сашка теперь.

— Видел я сон, — сказал Кучерявый, подперев рукой голову. — Будто с мамой моей еду в поезде в город, с покойницей. И зекаю[112]: нету, нет мамы! Кинулся в поиск, а поезд пошел. Пошел и другой, навстречу. Стою между ними, качаюсь. Все же прыгнул в один из тех поездов. А там мужик сидит, хавает. Поезд, что ли, качнуло, задел я его, выбил у него тарелку, а он говорит: «Иди, неси мне пожрать. Иначе я тебя убью». Отвечаю: «Ладно». Пошел и думаю: «Где же взять? Нет ни буфета, ни станции, нема и людей…» А у меня, между прочим, пушка в кармане… Мне ли трястись… Но боюсь я этого мужика, знаю, что виноват перед ним…

— Нехороший сон, — заметил Артур.

— Да ты слушай, Артурыч, дальше-то что. Мужик затопал, косарь[113] у него, и бьет меня, чую, сзади. Ору: «Умираю, мама!» А мать говорит так тихо: «Ты не на тот поезд сел, сынок».

— Да-а, — протянул Артур. — Что же ты с поезда не слезешь? Духу не хватает?

— Заехал я в непонятную, Артур.

— Помнишь все-таки поезд? Чего же ты к бабе полез?

— Бухой был, — ответил Кучерявый. — Что скажу тебе, не поверишь: к блатным я попал случайно. Мать померла, один остался, меня деловые пригрели. Агат отмазал меня и взял. Он в законе, а я кто? Шестерка при нем… Вот так.

— Небось и кровью запачкался, Валентин?

— Ты не поп, а я не на исповеди. Много чего за мной числится. Я ведь в розыске. Не продашь?

— Интересный у нас разговор.

— А ты думал, — с апломбом сказал Кучерявый. — Меня люди знают. Выпьешь со мной?

— Изволь… Ты с горки летишь, Валентин. Включай тормоза, пора.

— Не тронь, — с угрозой сказал Кучерявый. — Не тронь мою душу, она живая.

— Ну, извини, — сказал Артур. — Дело твое. Тогда конец разговору.

— Ладно, чего там. — Кучерявый махнул рукой. — Дяхон[114] у меня был. Весь городок держал в страхе: псих, каких мало. Все знали, что у него с войны парабеллум трофейный. Я, между прочим, в него характером. И положил мой дяхон глаз на девчонку одну. Она на почте работала. И вроде они столковались, но девочка была твердая, целка. С папой-мамой жила. Тут дяхон на год завербовался. Куда-то в Туркмению, на урановый рудник. Польстился на гроши. И говорит ей: вернусь, обвенчаемся. Ходи тут с кем хочешь, но сохрани себя в чистоте. Он вернулся на «Москвиче». Заработал. И узнает, что местный хмырь, приблатненный, девочку заманил на пикник, подпоил, да и вспахал целину, поставил ей градусник[115]. Весь городок узнал. Она сорвалась, уехала в Ленинград… Дяхон сперва нашел того фраера и натурально кастрировал. Потом завел «Москвича», поехал своим ходом в Ленинград. Да она спряталась так, что — ни адреса, ни наколки… Боялась его… Время шло, он женился. Тут помер ее пахан[116]. Она приезжает на похороны. Ну, встреча… Дяхон ей говорит: «Давай все по-старому. Не забыл я тебя. Уедем вместе». Она ему: «Что ты! У меня в Ленинграде дети и муж. Я не могу». А он ей: «И у меня растет сын. Да только ты в моем сердце». Она возражает: «Ты психованный, с тобой пропаду, сядешь в тюрьму». Короче — не согласилась. И остались оба как были. Дяхон мой спился, за парабеллум ему дали срок, в зоне сцепился с кодлой, его замочили. И у нее муж куда-то пропал. В общем, они свое упустили. И я свое упустил, ты понял, Артурыч? Кровь, говоришь? Я когда кровь пустил одному чуваку — в первый раз, — то как ослеп. Ничего не вижу, все красное. В церковь хотел бежать и молиться. Да не в церковь пошел, а на хату к биксе. Пил двое суток, все залил в себе. А дальше само пошло и поехало. Но на тебя напоролся… Ох, как ты мне не понравился! Я бы тебя запорол тогда в поезде, кабы не цыгане.

— Не скажу, Валентин, что и я полюбил тебя с первого взгляда, — аккуратно проговорил Артур. — Нехорошо ты там выступил. Да и после того.

— Встань, — сказал Кучерявый.

— Зачем тебе?

— Ну, сиди. Поверни голову влево. Так. Теперь вправо. Не боись.

— Да ты что? — засмеялся Артур.

— Жить долго будешь, — очень серьезно ответил Кучерявый. — Если профили совпали, такая примета есть, то помрет человек.

— Пьем мы с тобой коньяк, — заметил Артур, — а веселья не прибавляется.

— Слышь, Артурыч, а это ведь я взял с твоего стола туфту с лысиной дедушки Ленина. Хотел тебя замочить за обиды.

— Не передумал?

— Зря ты смеешься: если я что удумал — я делаю. Но если честно, остыл я тебя мочить. Расхотелось. А, между прочим, Агат вас достанет. Замок он возьмет.

— Не будем гадать, Валентин. Жизнь покажет. Лично я за жизнь Агата сегодня не дал бы и сигарету без фильтра. Он червь против табора. Ты меня понял?..

Возвращаясь домой в одиночестве, Артур вдруг подумал, что у Агата шестеркой меньше. Или так: потерял Агат кореша.

Он поймал себя на том, что усваивает блатной жаргон.

Глава 5

Коса на камень

Сашка стоял, прислонясь к дереву, и поглядывал на молодого цыгана, переминавшегося с ноги на ногу. Вечерний лес был спокоен, и только какая-то птица вскрикивала, словно звала на помощь.

— Так ты иди, морэ, и делай, что надо, — сказал Сашка.

— Тебе надо, баро? — спросил цыган.

— Табору надо, ты понял? Ванька загубит табор. Он хуже, чем червь в яблоке.

— Сделаю, баро.

— Осторожнее, морэ. Он змей, а не червь, — сказал Сашка.

— Знаю его, — ответил цыган и растворился в лесу, как призрак, а Сашка постоял и пошел в деревню к старухе.

— Послал? — спросила она. — Теперь надо ждать.

Вечером в таборе появился Роман. Уходил он когда-то таясь, а вернулся открыто, не испросив разрешения, как оно полагается в этих случаях. Значит, сила за ним. Пришел в дом, где разговаривали о делах старики. Пришел и сел в стороне. Ждал, когда его спросят. Старики и не поглядели на него. Сел — пусть сидит.

— Сами знаете, ромалэ, — заметил старый Рыч. — Нас уже мало, и молодые на нас перестали оглядываться. Командуют сами. Хотя ума не набрались. Надо учить их, как раньше учили.

Старики помолчали, думая о своем.

— Ромалэ, — сказал Сашка, — времени мало, а дело не ждет. Ромка пришел, сидит. Мы его не гоним, он — гость. Был — свой, ныне — гость. Пусть говорит, с чем прибыл. Может, что нового скажет?

Роман встал.

— Баро, и вы, старики, — начал он, — я — малое дерево в лесу. Есть и больше меня, дубы…

Старики огладили бороды. Не горячит коней Ромка. Это правильно.

— Разве табор не привечал всегда беглых? — спросил Роман.

— Было такое.

— Не укрывали мы тех, на кого шла охота? — поднял голос Роман.

— Было такое.

— Так почему не хотите дать перстень Агату?..

Тут Роман оплошал и сам это понял. Агат — воровская кликуха. Табор Агата не знает и знать не желает. Для табора он — Иван.

Старики молчали.

— Иван просит перстень, — поправился Ромка.

— Этому не бывать, — тяжело сказал Рыч.

— Ишь губы-то раскатал, — сказал другой.

— Не прячем убийц, — сказал третий.

Сашка поднял мозолистую ладонь:

— Карловку помните, ромалэ? На Украине, под Николаевом… Варваровскую милицию? Цыган гонял там начальник милиции. В Николаеве соберет гадалок по улицам — там работали наши таборные — и держит в милиции, пока уйдет последний автобус. Потом отпускает — идите. Куда идти? До табора тридцать верст, а цыганки — с детьми… Помните, как откупались?.. Ты, Ромка, не помнишь, у тебя еще сопли висели до пояса. И это я говорю для тебя. Вроде присказки… А суть дела в том, что в той милиции карта была и место нашего табора было на ней обведено красным карандашом. Я тогда вызволял двоих наших, которым хотели пришить воровство. И мне сказал тот начальник: побег, мол; из лагеря здешнего сбежал убийца. Зверский убийца, кат, вырезал семью с малыми детьми, а укрывает его, мол, ваш табор, поскольку цыган он. Говорю ему: «Цыган на ребенка руку не поднимет!» — «Брось, баро, — отвечает майор. — Мы знаем, что табор по вашим законам всегда принимает беглых, кто б они ни были…» Мы вручим Ваньке перстень, а он нам — банду воров и мокрушников. Весь табор пойдет в тюрьму, как бывало и до и после войны. Разбираться с нами не будут.