Ефим Друц - Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон. Страница 42

Между тем Володю звали со всех сторон: «Спой, дорогой, куда ты делся?»

— Извини, Артур, надо. Работа.

Кабак жил обычно. Галдели пьяные. Кто-то пил с тостами. Смеялась женщина. Артур поднялся, чтобы уйти, но вдруг заметил в углу постаревшего Леньку Козыря, голубятника из своего детства. Едва узнал его.

— Ленька! — окликнул Артур, и тот поднял голову.

— Кто ты? Неужто Артур?!

— Ну, ты даешь. Не узнал?

— Присаживайся… Пить будешь?

— Я кофе выпью. Ну, как ты, Ленька?

— Живу. Побыл в гостях у хозяина[118]. Ныне — свободен, как ветер.

— За что сидел?

— За трианду. Не знаешь? Ломка[119] денег. Цыгане научили. Время было голодное, я с ними ошивался. Ну, научили…

Артур расхохотался:

— Куда ни кинь — всюду цыгане.

— Летом ко мне один сильно деловой цыган приходил, к себе звал.

— Агат?

— Точно… Ты-то откуда знаешь? Он сейчас будет сюда, его дожидаю.

— Знаю, Ленька. Не связывайся. Пролетишь.

Ленька хотел возразить, но Агат уже шел к столу со своими.

— Смотри-ка! — вскричал Агат. — Я с ума сойду. Опять этот мужик здесь! Прямо наваждение какое-то. Теперь он с Ленькой сидит. Нечистая сила! Да ты не…

Агат запнулся, и Артур понял, в чем дело. Агат, несомненно, вспомнил о Бэнге — нечистой силе.

Цыгане имени этого не произносят — боятся. И он, значит, суеверен.

— Давай! — крикнул Агат официанту. — Чтобы — все!

Стол был накрыт, словно в сказке о скатерти-самобранке.

— Ты, Ленька, подумал? — спросил Агат.

— Чуть погоди, — сказал Козырь. — Ты извини, завяз я в одном своем деле. Потерпишь?

— Подсуетись, а то я передумаю.

Кучерявый сказал:

— Агат, ты меня не дослушал насчет отца.

— Валяй, ври дальше, пока отдыхает музыка.

— Дело было состряпано грубо, — заспешил Кучерявый. — Нашелся мужик, помог подать жалобу… Был пересуд, ты понял, Агат?

— Я понял, понял, что было, но не пойму, куда клонишь.

— Клоню к тому, что после доследствия и двух пересудов вышел отец на волю. А в зоне провел три года. И все узнал: как дружки его продали. А мне завещал…

— Знаю я, что тебе завещали. Только ты не послушал… Пеняй на себя и заткни хавальник. Надоел ты! Закуска киснет. Прими сто грамм.

— Эхма! — сказал Ленька. — Нищему пожар не страшен: взял суму и — в другую деревню.

— Ты к чему? — спросил Агат.

Артур усмехнулся:

— Всего ты боишься, морэ. То к чему, это к чему? Пугливый какой…

— Пугаете, — вроде бы отшутился Агат.

Не удалось, однако, гульнуть. В дверях показались таборные цыгане. Агат всех узнал. Не было только Сашки-баро. Эти — не выпустят. Ох, будет шум: резня, пальба. И менты.

Агат стремительно встал, пошел цыганам навстречу. Один, высокий, худой, опередил его, тихо сказав:

— Идем отсюда. Без шума. Своих оставь здесь.

Агат цыган знал. Это дети. Город его научил другому, чем их учил табор. На улице он сказал:

— Надо машину замкнуть, ромалэ.

— Давай, — кивнул длинный. — Минута тебе.

Агат не спеша влез в «вольво», достал ключи, включил зажигание, дал по газам, и машина рванулась. Высокий выхватил пистолет — да куда уж…

— Найдется, — только и сказал цыган, проводив машину взглядом.

Артур, Ленька и Валька Кучерявый молча сидели за столом. Высокий цыган подошел, поздоровался с Артуром, спросил, кивнув на Леньку и Кучерявого:

— Его холуи?

— Нет здесь его людей, морэ, — ответил Артур. — Вечерком приходите ко мне. Посидим.

— Не можем, дела. А тебе Сашка велел сказать, чтобы ты пока уезжал. Жарко тут будет.

Цыгане ушли. Ленька заметил:

— Не боишься, Артур?

— От судьбы не убежишь! — сказал Артур.

Кучерявый сидел ни жив ни мертв.

— Ну, Артур, — сказал он, — в долгу не останусь.

Ушел он, не попрощавшись.

А музыка вновь гремела, и поднимались парочки танцевать… К Володе-гитаристу спустилась с эстрады цыганка. Танцующие отступили, расселись за столики. Володя взял аккорд, певица вступила:

Пью время, словно горький мед,И жизнь люблю, и восхищаюсь вами,Хотя вы снова холодны как лед,И сердце застывает временами.

Пьянь приутихла, гвалт будто смыло.

Вся ваша святость — это балаган!Я вижу вас, но вы — совсем другая!Искал любовь, а отыскал — врага…Во сне танцует женщина нагая…

«В общем, не очень, — подумал Артур. — А почему-то берет за сердце…»

Все — дьявольская шутка и обман,Все смоет смерть — придет пора другая…Жизнь — это тоже адский балаган,Во сне танцует женщина нагая…

Люди захлопали. Подходили к певице, совали деньги, кто-то и руки ей целовал. Она смеялась, блестя зубами. Артур вдруг завелся. Крикнул Володе:

— «Венгерку» давай! — и пошел, как бывало, с носка на каблук и — дробью неистово. Он не забыл цыганскую выходку.

В комнате было полутемно. На полу стояла толстая свечка в баночке из-под икры. Пламя ее колебалось на сквозняке, хотя занавески и шторы на окнах были задернуты. Верка сидела, сложив руки на коленях. Поодаль стояла Гафа.

— Что будет? — спросила Верка.

— А то, — равнодушно ответила Гафа, — пришьют Агата «ромашки». Он знает, я думаю. Сам такой. Ром. Коса на камень нашла.

Агат, одетый, лежал на койке в смежной комнате, машинально поглаживал потертую рукоять пистолета.

Что там лопочет Гафа? Коса на камень?.. Ну-ну. Посмотрим, кто тут коса, а кто камень. Табор идет к нему в город. Ну, что ж… От таборных не укроешься. Надо смешать колоду. И козыри надо сменить. Есть еще прикуп.

Агат принял решение, встал, вышел к женщинам. Верке сказал:

— Остаешься. Вот бабки. Через неделю не будет меня, не дергайся с места. Живи, как жила.

Верка вскочила:

— Агат, Агат…

— Цыц, — бросил Агат. — Я сказал.

— Куда ты, морэ? — спросила Гафа, хотя такого как будто и не положено спрашивать у мужчины.

Агат покосился на Гафу, на Верку и снова бросил, как сплюнул:

— В табор, сикухи.

Глава 6

Разборки

Такого в таборе не бывало. Собрался крис в деревенской избе, и перед всеми встал на колени Агат. В тишине слышно было дыхание стариков.

— Я за смертью приехал, ромалэ, — сказал Агат. — Виноват перед вами. Убейте.

Старики молчали. Сашка не знал, как быть. Агат заявился в табор один. Законы знает. Приговорен… Может, сломалась душа? Не такой он… Значит, пошел ва-банк. Жить-то он хочет. Но в данный момент он гость. Гостя не убивают. Что делать, баро? Думай, думай. Люди, хочешь или не хочешь, спросят тебя.

Тут пхури заговорила:

— Каждый из нас, ромалэ, в своей печали и в своей радости. Так мы устроены. Но на всех есть закон. А кроме закона цыганский Бог — Дэвла… Он жизнь, он и смерть… Человек одинок, ромалэ, вы знаете. Каждый плывет в реке жизни, не зная ее истоков. Этот цыган, ромалэ, он на коленях, приговорен. Убьем его — одним из нас на земле станет меньше, и сами сделаем так. Только ведь сам он явился на суд. Не утаю, ромалэ, я дала Сашке совет, чтобы послал человека в город покончить с Иваном. Мне карты велели. Тот человек погиб от пули, мы знаем. Но Ванька себя защищал. Он цыган, не овца…

Старики заговорили: «Так всегда было», «Верно говоришь…», «Думать надо, ромалэ», «А с Ванькой что делать?».

Пхури подняла руку.

— Расскажу я историю, может, она что и прояснит. Один цыган не мог удержаться, чтобы не воровать, чтоб удаль свою не показывать. Но и совесть имел. Так тоже бывает. Пошел он к попу: «Батюшка, хочу покаяться да передать церкви деньги за краденых лошадей. Помолись за меня». Поп деньги взял. Прошло время, снова цыган идет: «Батюшка, каюсь, вот еще деньги». Поп взял. Когда цыган в третий раз заявился с этим же делом, поп говорит: «Что ты мне деньги носишь? Лучше бы ты работал да покупал себе лошадей, не воруя». Цыган ответил: «Ты в этом деле не понимаешь. Краденые лошади лучше купленных. А деньги — пыль, деньги цыгану не впрок».

Старики засмеялись, огладили бороды. Пхури продолжила:

— Ваньку гордость из табора увела, первым стать захотел. Не здесь, так хоть в городе, в воровстве. А жизнь повернула его обратно. Думаю, можно принять его в табор. Повинную голову меч не сечет.

Сашка мог бы и сидя говорить. Но встал. Его ноздри дрожали от гнева.

— Пхури, я раньше слушал тебя. Ты меня убеждала и подсказывала. Теперь удивляешь, старая. Ты как будто ослепла. Или мы Ваньку не знаем?.. Этого волка в овчарню примем? Под ним земля загорелась, вот он и блеет. А зубы-то — волчьи.

— Ты пуглив стал, баро, — сказал Касьян. — Что нам Ванька?

— Да он давно уже не Ванька. Он вор в законе, как в городе говорят. Агат он. По локоть в крови его руки.