Загадка золотого кинжала (сборник) - Лондон Джек Страница 46

– Но ты же упоминал, что на ночь мы где-то спрячемся…

– Все так, на всю ночь. Нам нужно будет добраться туда, залечь на дно и на следующий день, после того как дело будет сделано, преспокойно выйти наружу, смешавшись с толпой посетителей.

– Но как же! С карманами, набитыми золотом…

– И ботинками, и рукавами, и штанинами – всем! Оставь это мне, Кролик, погоди немного, и скоро тебе придется примерить две пары брюк, сшитых вместе понизу! Сейчас мы просто изучаем обстановку. А-а, вот мы и пришли.

Не мне описывать вам эту так называемую Золотую комнату, которая меня лично весьма разочаровала. Конечно, в стеклянных контейнерах вдоль стен и посредине действительно могли лежать подлинные произведения ювелирного искусства, относящиеся к периодам истории, о которых наслышан каждый британец с классическим образованием. Но с профессиональной точки зрения я бы предпочел ограбить скорее какую-нибудь витрину в Вест-Энде, чем эту гору этрусских и древнегреческих артефактов. Золото на самом деле не такое мягкое, как на вид; но глядя на него, так и кажется, что можешь откусить черенок золотой ложки и не поперхнуться. И кольца я носить никогда не стремился. Но величайшим надувательством из всего, по этой логике, несомненно, была та самая чаша, о которой говорил Раффлс. И, к слову, он и сам это почувствовал.

– Не толще бумаги, поди ж ты, – пробормотал он. – А выкрашена, как пожилая, но молодящаяся дама! Но Господь свидетель, она прекраснее всего, что я видел за всю свою жизнь. И я должен заполучить ее, Кролик, клянусь всеми богами!

Чаша была заключена в небольшой прозрачный куб из витринного стекла в торце зала. Возможно, для Раффлса она и была, по его пылкому заверению, прекрасна, но я смотрел на нее без особого восторга. На подставке под чашей были выгравированы имена богачей, сделавших свой вклад в национальное достояние, и я погрузился в размышления о том, на что именно пошли пожертвованные ими восемь тысяч фунтов. Раффлс же тем временем изучал свой путеводитель с жадностью школьницы, дорвавшейся до знаний.

– Это сцены мученичества святой Агнессы, – зачитал он вслух, – нанесенные на поверхность чаши полупрозрачным слоем… один из величайших образцов этой техники. Так я и думал! Кролик, приземленное ты существо, неужели тебя это не впечатляет? Ее стоит заполучить хотя бы ради того, чтобы вести достойную такой ценности жизнь! Тончайшее золото, богатейшая эмалировка, эта вещица – единственная в своем роде. И как здорово придумали повесить эту крышку, так отчетливо видно, насколько тонки стенки. Как думаешь, Кролик, удалось бы нам завладеть ею, если очень сильно постараться?

– Только попробуйте, сэр, – сухо произнес голос справа от нас.

Неужели этот безумец решил, что мы будем в комнате одни? Я должен был предусмотреть, но, охваченный тем же безумием, позволил ему говорить все, что вздумается. А теперь над нами бесстрастно возвышался констебль в короткой летней форме, со свистком на цепочке, но без дубинки на поясе. Господи! Я как сейчас его вижу: средний рост, широкое добродушное лицо с капельками пота, влажные от того же пота усы. Он строго смотрел на Раффлса, а тот весело смеялся в ответ.

– Собираетесь арестовать меня, офицер? – поинтересовался Раффлс. – Вот была бы умора, только подумайте!

– Я ничего такого не говорил, – ответствовал полицейский. – Но в Британском музее, сэр, такие слова из уст джентльмена вроде вас звучат по меньшей мере странно! – И он приподнял шлем, приветствуя моего бедного больного друга: Раффлс сегодня был в сюртуке и цилиндре, что как нельзя шло исполняемой им роли.

– Что? – вскричал Раффлс. – Странно то, что я просто сказал своему другу о желании владеть этой золотой чашей? В таком случае мне действительно стоило бы ею завладеть! Мне безразлично, кто меня услышит. Это одна из прекраснейших вещиц, что я видел в своей жизни.

Констебль уже расслабился, из-под его усов теперь проглядывала улыбка.

– Полагаю, вы не одиноки в своем мнении, сэр, – сказал он.

– Разумеется! Так что я сказал, что думаю, только и всего, – небрежно сказал Раффлс. – Но если без шуток, офицер: неужели в таком стеклянном контейнере чаша в безопасности?

– Пока я здесь – да, – ответил констебль то ли в шутку, то ли всерьез.

Раффлс изучал его лицо, констебль изучал Раффлса, а я молча наблюдал за ними обоими.

– Кажется, вы здесь один, – наконец заметил Раффлс. – Разве это разумно?

Беспокойство прозвучало в его голосе, благородное и практичное одновременно. Это было беспокойство неравнодушного ученого, сердце которого болит за национальное достояние, никем, кроме него, не ценимое по достоинству. И, справедливости ради, в комнате нас действительно было только трое; несколько посетителей, бывшие здесь, когда мы вошли, уже покинули помещение.

– Я не один, – доброжелательно сообщил констебль. – Видите стул у дверей? Один из служителей музея сидит там целый день.

– И где же он сейчас?

– Разговаривает с коллегой прямо за дверью. Если прислушаетесь, то сами поймете.

Мы прислушались, и действительно уловили разговор, но не совсем за дверью. Я даже задумался, действительно ли они стояли в коридоре, по которому мы пришли. Судя по голосам, стояли они где-то у противоположной стены.

– Вы имеете в виду того парня с бильярдным кием? – настойчиво поинтересовался Раффлс. – Мы видели его на пути сюда.

– Это был не бильярдный кий, а указка! – возмутился образованный офицер.

– Лучше бы это было копье, – поделился своей тревогой Раффлс. – Или даже секира. Негоже так небрежно охранять национальное достояние. Я напишу об этом в «Таймс»! Вот увидите, все напишу!

И так вышло, что Раффлс, не привлекая особых подозрений, обратился в брюзгливого старикашку. Я понятия не имел, зачем ему это, и полицейский, кажется, тоже был растерян.

– Да боже вас храни, сэр, – сказал он. – У меня все в порядке, уж обо мне-то вам действительно не стоит беспокоиться.

– Но у вас даже дубинки нет!

– Не то чтобы это меня печалило. Видите ли, сэр, еще довольно рано. Пара минут, и эти залы заполнятся посетителями, а в толпе, как известно, безопаснее всего.

– А-а, так скоро народу прибавится?

– В любую минуту, сэр.

– Вот как!

– Обычно комната долго не пустует, сэр. Полагаю, причина тому – празднование юбилея королевы.

– Ну хорошо, но что, если бы я и мой друг были профессиональными ворами? Дружище, да мы бы завалили тебя в мгновение ока!

– Это уж вряд ли. И в любом случае, вам бы не удалось сделать это, не подняв шума на весь музей.

– Что ж, я все равно напишу в «Таймс». Я, знаете ли, разбираюсь в таких вещах и не позволю подвергать риску подобное сокровище. Вы сказали, что служитель стоит за дверью, но я не слышу его так хорошо – судя по всему, он на другом конце коридора. Сегодня же обо всем напишу!

На секунду мы все прислушались, и Раффлс оказался прав. А затем я приметил одновременно две вещи: Раффлс подался на пару дюймов назад, приподнялся на носках, немного согнул руки, и глаза его блеснули. Точно также блеснули и глаза напротив – глаза нашего друга констебля.

– Тогда смотрите, что сделаю я! – вскричал он, и цепочка на свистке, закрепленная у него на груди, звякнула, свисток взлетел к губам, но так их и не коснулся. Прозвучал резкий хлопок, как будто одновременно разрядились два ружейных ствола, и констебль повалился на меня, да так, что я еле успел его подхватить.

– Неплохо, Кролик! Я вырубил его, вырубил все-таки! Сбегай-ка к дверям и посмотри, не услышали ли чего служители, и если что, выруби их тоже.

Я, как сомнабула, исполнил то, что мне сказали. Не было времени на размышления, не говоря уже о протестах и упреках, хотя поражен я был, наверное, даже больше, чем констебль, когда Раффлс послал его в нокаут. Но даже в таком состоянии инстинктивная осторожность истинного вора меня не покинула. Я побежал к двери, скользнул в коридор и замер перед фреской с изображением Помпей. У дальней двери все еще болтали двое служителей, но они не услышали ни звука, в чем я убедился, пристально наблюдая за ними краем глаза.