Пьер Сувестр - Пустой гроб Страница 48

Утром следующего дня, когда за белыми занавесками не закрытого ставнями окна занялся рассвет, молодая женщина с бледным, точно восковым, лицом медленно приоткрыла глаза и, запинаясь, дрожащим голосом пролепетала:

— Что со мной случилось? Где я?

Она хотела пошевельнуться, повернуть голову, но тут же застонала от боли.

Попробовав приподняться, она без сил упала на подушки.

— Боже милостивый! — прошептала она и закрыла глаза.

Другая женщина — с виду дежурная медсестра — на цыпочках подошла к кровати и склонилась к больной.

— Не двигайтесь, сударыня, лежите спокойно, вы тяжело больны, но это пройдет.

Лица больной было не разглядеть, видны были только лоб и глаза.

Голова и лицо ее были забинтованы, под бинтами проложили вату, а плечи и грудь туго стянули перевязочной тканью, на которой выступали пятнышки крови.

В палате лежала пострадавшая в аварии Амели Тавернье.

Накануне вечером бедняжка была без сознания и едва дышала, Миньяс потрудился доставить ее сюда, в лечебницу мужа, профессора Поля Дро.

Амели обо всем этом и не подозревала: она была в беспамятстве, когда Миньяс распорядился разбудить профессора, а тот немедленно поместил ее в свободную палату и оказал первую помощь.

Более всего пострадавшая нуждалась в отдыхе, поэтому ничего срочного предпринимать не стали, решив подождать до следующего дня.

Поборов волнение, Поль Дро распорядился, чтобы в палате дежурила Даниэль, которая всю ночь не смыкала глаз: еще бы, жена самого профессора!

Лишь несколько минут удалось улучить Дро и Миньясу, чтобы остаться наедине. Поль Дро готов был испепелить взглядом загадочного своего компаньона, Миньяс же поглядывал на профессора с язвительной усмешкой.

— Может быть, вы все-таки объясните мне, что произошло? — спросил хирург. — Как все это случилось?

Миньяс ухмыльнулся.

— Чистая случайность, мой милый, но как кстати пришедшаяся… Что случилось? Да ничего особенного: ваша жена ехала в такси, на площади Трините произошла авария… Она ранена, без сознания, а я как раз оказываюсь там, вытаскиваю ее из-под обломков и привожу сюда, вот и все!

Его объяснение не убедило профессора.

— Миньяс, — возмутился он, — умоляю, скажите правду, что случилось? Что вы наделали?

Разом переменившись, Миньяс жестоко взглянул на профессора и, не таясь, заявил:

— Смерть вашей жены полезна и необходима, мы заинтересованы в ней для осуществления наших планов. Ваша жена должна умереть, и умереть так, чтобы оба мы были вне подозрений… Она стала жертвой автомобильной аварии, которая выглядит чистой случайностью… Никто не сможет утверждать обратного. Водителей столкнувшихся такси не отыщут — в этом положитесь на меня. Поскольку Амели не погибла в момент катастрофы, необходимо было завладеть ею, чтобы потом прикончить. А теперь, Поль Дро, слушайте меня внимательно: первую часть программы я выполнил — вовремя оказался на месте катастрофы и доставил Амели сюда; теперь она в вашей власти, я начал — вам заканчивать…

На этих словах Миньяс удалился, а Поль Дро, закрыв лицо руками, рухнул в кресло.

Он был оглушен, уничтожен, раздавлен цинизмом своего собеседника.

Что за человек, черт возьми, был этот Миньяс, не отступающий ни перед чем, не моргнув глазом, идущий на опаснейшие кражи, на самые подлые убийства?

Поль Дро все еще слышал, как грозным набатом звучат последние слова Миньяса:

— Пора с ней кончать. — Именно так сказал этот мерзавец.

Все в хирурге взбунтовалось против этого подлого приказа. Он сжал кулаки, закусил губы; а что если догнать негодяя и задушить его собственными руками?

Глава двадцатая

«В ЛЕСУ НАМ БОЛЬШЕ НЕ ГУЛЯТЬ…»

Выйдя из небольшой приемной, Поль Дро медленно прошел мимо двери палаты, где под присмотром мадемуазель Даниэль лежала его тяжелораненая жена; с минуту помедлив, он счел за лучшее не входить туда.

Профессор направился к себе домой, в квартиру, расположенную в соседнем с лечебницей здании.

Миновав кабинет, примыкавший к спальне, он вошел в длинную галерею, ведущую в запретные, таинственные покои, доступ в которые для Амели Дро — в пору, когда она жила с мужем — был строго-настрого закрыт.

По обыкновению бледный, профессор ощутил, как заалели его щеки, как смягчилось выражение лица.

Маленьким ключиком открыл он потайную дверь, скрытую в одной из деревянных панелей, украшавших стены; за дверью скрывалась небольшая винтовая лестница, ведущая на следующий этаж.

В квартире было тихо, но, как только приоткрылась потайная дверь, сверху донесся чей-то веселый голосок, неотчетливый, но с характерной интонацией. Молодой, нежный, звонкий, как колокольчик, детский голос напевал знакомую песенку — таким песенкам кормилицы обучают своих воспитанников.

Услышав песенку, доктор заулыбался, глаза его повеселели, руки сомкнулись как для молитвы, трепетной и восторженной.

Профессор Поль Дро, которого все считали человеком сухим, холодным и бесстрастным, неожиданным образом преобразился.

На лице его появилось трогательное выражение нежности и умиления.

Из глаз хирурга готовы были пролиться слезы, губы машинально шептали:

— Я люблю, люблю ее; все, чего достиг, вся жизнь моя ради…

Внезапно, будто что-то вспомнив, он замолчал. Он все еще отчетливо слышал последние слова загадочного Миньяса:

— Пора с ней кончать.

Сначала Поль Дро взбунтовался, но стоило ему услышать, как щебечет там наверху этот ангельский голосок, и распоряжение Миньяса перестало казаться ему презренным и отвратительным, теперь оно воспринималось профессором как совет, которому надо последовать.

Неслышно ступая, профессор осторожно прикрыл за собой потайную дверь, скрытую в деревянной панели, и стал подниматься по лестнице.

Несмотря на охватившие его чувства, Поль Дро, конечно, смутился бы и забеспокоился, если бы заметил, что в эту трагическую, безмолвную ночь кто-то следил за ним, спрятавшись за портьерой в коридоре; этот кто-то видел, как он открывает потайную дверь.

Тем временем совсем рассвело, и от бившего в глаза света Амели проснулась.

Бедняжка отчаянно страдала, раны на лице и груди жгло, как огнем, но о боли она не думала и тревожилась совсем о другом.

Как только она открыла глаза и увидела Даниэль, сидевшую у изголовья, ее объял неизъяснимый ужас.

Вне себя она закричала:

— Не хочу видеть вас… не хочу оставаться здесь, в лечебнице Поля Дро, я запрещаю этому человеку прикасаться ко мне, пусть меня выпустят отсюда, пусть увезут — лучше умереть на улице, чем оставаться здесь.

Она так распалилась, что, переживая за нее, Даниэль решила ввести ей сильное снотворное: она подумала, что бедняжка бредит.

Не в силах бороться с окутывавшим ее оцепенением, Амели сразу успокоилась; она попыталась сесть, потом откинулась на подушки и впала в забытье, продолжая шептать:

— Не хочу… не хочу… здесь оставаться…

Что до Поля Дро, то последние события, надо думать, очень взволновали его, а, может, в ту ночь часы, тайно проведенные им в секретных покоях, многое для него переменили; как бы то ни было, но вопреки всем правилам ровно в семь утра обхода хирурга не было.

Он послал сказать Даниэль, что очень устал и побудет дома.

Не раздеваясь, профессор вытянулся в кресле и приготовился немного вздремнуть; в эту минуту в дверь постучал камердинер.

— В чем дело? — раздраженно спросил Поль Дро. — Я же просил не беспокоить меня.

— Прошу прощения, сударь, — смутился камердинер, — но с вами желает говорить судья, председатель судебной палаты.

Побледнев, как мел, Поль Дро вскочил с кресла.

От сильного потрясения по телу его прошла нервная дрожь.

Хирург испугался, в голове у него заметались тревожные мысли.

— Что надобно от меня этому судье? — спросил он срывающимся голосом.

Камердинер пожал плечами.

— Пусть он войдет! — распорядился Поль Дро.

Через несколько секунд вошел Себастьян Перрон.

— Вам что-нибудь говорит мое имя? — сухо, почти угрожающе обратился он к профессору.

Поль Дро узнал судью, который пытался помирить его с женой, возбудившей против него дело о разводе.

— Разумеется, — отвечал он, — я прекрасно помню, как…

Себастьян Перрон прервал его:

— Я пришел к вам не как судья, сударь, а как лицо частное, просто как Себастьян Перрон… Известно вам, кто я?

Он так выразительно посмотрел на профессора, что тот побледнел еще больше.

— Я не понимаю вас, — с трудом выдавил он.

Переменив тему, Себастьян Перрон встревоженно спросил:

— Мне известно, что мадам Амели Тавернье тяжело пострадала и находится в вашей лечебнице, я хочу знать, как она себя чувствует, и обязательно должен ее повидать.