Энтони Беркли - Суд и ошибка. Осторожно: яд! (сборник) Страница 79

Вечно больной она стала задолго до замужества, ты меня понял, Гарольд? Ты что, забыл, как она рассказывала нам, наверное, сотни раз, какой слабой девочкой росла, сколько времени проводила в постели, когда ее братья и сестра играли во дворе, какое у нее было несчастное детство? Так это все было притворство. В детстве Анджела была такой же здоровой, как и сейчас. Дело в том, что ее братья были сильные и крепкие, отец атлетически сложенный приверженец псовой охоты, известный в трех графствах как крупный спортсмен, мать замечательная красавица, а старшая сестра умница. Среди них она ощущала себя неполноценной и не могла с этим примириться. Поэтому уложила себя в постель и сразу сделалась самым интересным членом семьи, самым необычным. Прежде таких там, наверное, не было.

Замужество ничего не изменило. Ей бы найти какого-нибудь слабака, над которым можно было доминировать, а она выходит замуж за известного во всем мире инженера, который благодаря своему уму и физической силе больше подходил на роль отца. И опять к ней никакого интереса, она пустое место, всего лишь жена известного человека. И опять она пускает в ход притворство.

Затем Анджела приезжает сюда и оказывается в нашей компании. Она считает, что мы знаем о ее аристократическом происхождении и ставим выше мужа. Теперь наконец она на переднем плане, на виду, а Джон где-то там, на задворках. И это тут же ставит ее на ноги, здоровье стремительно улучшается. Но проходит время, и Джон постепенно начинает выходить вперед. Он всем нравится, люди находят его интересным, за ужином он в центре внимания. Результат не заставил себя ждать. Ее здоровье снова ухудшается.

Теперь Джон ушел с дороги, отец умер, один ее брат за границей, другой в тюрьме, сестра замужем за каким-то ничтожеством и вообще исчезла из виду. А наша Анджела становится богатой, красивой и желанной. Теперь, можете быть уверены, она свою ошибку не повторит. Если и выйдет замуж, но не за очередного Джона, ни в коем случае. Так что все ее недомогания закончились. Понимаете?

Мы удивленно переглянулись.

Глен бросил сигарету в камин и закурил другую. Вскоре и мы с Гарольдом задымили.

Рона внимательно посмотрела на брата.

– Странно, ты мне никогда ничего об этом не говорил.

– Не пришло время, – ответил он.

– Ты хочешь сказать, что сейчас пришло?

– Да. Анджела больше не моя пациентка. Теперь она уже никогда меня не пригласит. – Он сделал затяжку. – Нет, пожалуй, об этом говорить рано. Подождем еще две недели, пусть переживет теперешние хлопоты.

– Ты считаешь, что вел себя хорошо? – вспылила Рона, к большому нашему удивлению. – Все время твердил мне и остальным, что у Анджелы слабое здоровье, и мы ей искренне сочувствовали, а ты сам тихонько посмеивался в рукав.

– Ладно тебе, успокойся, – примирительно проговорил брат. – Ты же знаешь, что существует врачебная тайна.

– А сейчас почему ты решил ее раскрыть?

– Я уже объяснил, – сказал Глен и посмотрел на нас с Гарольдом. – Вы видели реакцию моей сестры, джентльмены? Теперь представьте, что бы случилось, если бы я рассказал это раньше. Рона бы тут же расправила плечи и направилась в дом Уотерхаусов, чтобы сообщить нашей «мнимой больной», что у нее со здоровьем все в порядке и пусть она немедленно встанет с постели и выйдет погулять. После таких слов поведение Анджелы стало бы совершенно непредсказуемым. Не исключено, что она сделала бы с собой что-то такое, доказывающее ее плачевное состояние. Нет, моя дорогая, не стоит входить в штопор. Раньше никто не смог бы уличить ее в симуляции, даже муж. О нас не говорю.

– Да… – протянул я, соглашаясь и пытаясь направить разговор в другую сторону. – Значит, если бы внезапно умерла Анджела, ты бы настоял на вскрытии?

Глен кивнул:

– Конечно.

Упоминание о вскрытии возбудило Гарольда, и он снова начал приставать к Глену с расспросами. И не то чтобы это ему было совершенно необходимо, просто Гарольд у нас был необыкновенно любознательный.

Глен, однако, насчет вскрытия держался как скала и даже предупредил нас никому не рассказывать, о чем нам только что говорил насчет Анджелы.

– Имей в виду, Гарольд, это все строго конфиденциально, так что попытайся себя сдерживать, в виде исключения. Рона у нас не из болтливых, Дуглас тоже умеет держать язык за зубами, так что если что-то выплывет наружу, я буду знать, что проболтался ты, и в следующий раз ничего не расскажу.

Гарольд начал возмущенно оправдываться, когда его прервала вошедшая горничная:

– К вам мисс Бергман.

Следом тут же появилась Митци, взвинченная даже больше, чем обычно.

– Извините меня, мисс Брум, – проговорила она, запинаясь и путаясь в словах, хотя жила здесь четыре года и превосходно говорила по-английски. – У меня тут записка для миссис Сьюэлл.

– Но миссис Сьюэлл здесь нет, – пояснила Рона. – Только мистер Сьюэлл. Может, выпьете с нами чаю, Митци?

– Спасибо, но я тороплюсь. – Она повернулась ко мне. – Пожалуйста, мистер Сьюэлл, прочтите записку. Это важно.

Я разорвал конверт. Текст был знакомый.

Френсис, прошу вас, придите, пожалуйста, ко мне, не откладывая. Случилось нечто ужасное. Я не знаю, что делать.

А.

С Анджелой то и дело случалось что-то ужасное, и всякий раз она умоляла Френсис прийти и успокоить.

– Хорошо, Митци, – сказал я, чуть улыбнувшись. – Я приду.

– Да, мистер Сьюэлл, пожалуйста, – повторила Митци. – На этот раз, кажется, это действительно серьезно.

– Ладно, скажите Анджеле, что я буду у нее через десять минут.

Бормоча благодарности и извинения, Митци удалилась.

Я неохотно встал.

– Обычное SOS от Анджелы. Но все равно идти надо.

К моему удивлению, Глен тоже поднялся.

– Я прогуляюсь с тобой, подышу воздухом перед приемом больных.

Хорошо зная Глена, я понимал, что он не только захотел подышать воздухом. Так оно и вышло. Мы шли минуты три, затем он с усмешкой произнес:

– Пусть Гарольд еще немного пробудет в неведении, а вот тебе я могу рассказать о результатах вскрытия. Ты ведь хочешь знать, верно?

– Конечно, хочу, – ответил я, – но считаю нечестным тебя расспрашивать.

– Поэтому я тебе и расскажу, – сказал Глен. – Так вот, номер не прошел. Наш приятель Сирил может теперь отправляться со своими дурацкими подозрениями обратно в Лондон.

Я облегченно вздохнул:

– Джон умер от эпидемической диареи?

– Несомненно. Никаких признаков другого заболевания не обнаружено. Только небольшое покраснение двенадцатиперстной кишки и очень легкое тонкой. В точности как это происходит при эпидемической диарее.

– Слава Богу, – сказал я. – И Джона наконец окончательно похоронят?

Глен усмехнулся:

– Похоронят, но без некоторых жизненно важных органов. – В ответ на мой вопросительный взгляд он продолжил: – Понимаешь, лондонский хирург удовлетворен, его ассистент тоже, и у меня нет никаких вопросов, но Сирил не унимается. Он настоял, чтобы некоторые жизненно важные органы Джона отправили на анализ в специальную лабораторию.

– Зачем? – в недоумении спросил я.

– Видно, не потерял надежду доказать отравление, – ответил Глен.

3

Так что я явился в дом Уотерхаусов без особой тревоги.

Меня встретила Анджела, вся в слезах. Отсутствие Френсис расстроило ее еще сильнее. Она почти негодовала. Как это моя жена осмелилась уехать в какой-то Торминстер, когда она здесь так нужна?!

– Конечно, ее вы заменить не можете, Дуглас, – простонала она. – Но может быть, что-нибудь посоветуете. Я не знаю, что делать… Против меня все ополчились!

Я попытался ее успокоить:

– С чего это вы взяли, Анджела? К вам все так хорошо относятся.

Я осторожно сел на край постели, где она возлежала, выглядящая молодой и красивой, трогательно беспомощная в светлой шелковой пижаме, волосы очаровательно растрепаны.

– Если бы, – всхлипнула она и промокнула нос несообразно маленьким платочком. Видимо, чтобы не потревожить макияж. – А если бы ваша горничная, которую вы попросили отправить письмо, отдала бы его вашему недоброжелателю, это как называется?

– Объясните, в чем дело, Анджела? – попросил я.

Она объяснила, что сегодня утром написала личное – очень личное – письмо и послала горничную отправить. А та, вместо того чтобы отнести письмо на почту, вручила его Сирилу.

– Вы хотите сказать, что он прочитал ваше письмо?

– Да.

– И кому оно было адресовано?

Тут Анджела как будто взбесилась.

Не буду описывать ее подергивания и идиотские извивания, которым она предавалась следующие десять минут. С одной стороны, ей требовалась помощь, а с другой – она не хотела ничего рассказывать о письме, тем более о его содержании. Но, учитывая важность, которую письмо приобрело позднее, я привожу текст, зачитанный на коронерском суде две недели спустя.

Дорогой мальчик!