Алла Полянская - Слишком чужая, слишком своя

Алла Полянская. Слишком чужая, слишком своя.

Желтые лучи фар прорезали темноту и разбили ее на мелкие осколки. Сейчас они выйдут из машины, хлопнет дверца, затрещит сухая трава, ломаясь под их яростными шагами. Может, не стоит прятаться? Все равно они меня найдут и... А еще так бешено стучит сердце — они уже слышат. Наверное, будет лучше, если все закончится прямо сейчас. Зачем сопротивляться неизбежному и так изматывать себя? Ведь все может прекратиться прямо сейчас, стоит мне просто... Нет. Нет! Черта с два они меня получат! Вот только немного успокою дыхание. Если затаюсь, они меня не найдут, здесь слишком темно. А после я переплыву эту реку — и все. Хватит с меня.

— Эй, Бенни, она там, стреляй! Да стреляй же, вот она! — Голос такой знакомый. И от этого еще хуже. Нет, ребята, у меня на сегодняшний вечер были другие планы. Как жаль — это мой последний нож. Ты сам этого хотел, Бенни, извини!

— Вы видели — она подрезала Бенни! О господи, да стреляйте же, вы что, ослепли все? — Да я до него даже пальцем не дотронулась, очень надо! Просто мои ножи всегда летят туда, куда я хочу. Но теперь у меня больше нет ножа. А вода такая холодная...

Боже мой, устроить такую пальбу! И этой воде не мешало бы немного потеплеть... Если в меня попадут, я не доплыву. Хорошо еще, что на мне шорты, а не платье или джинсы — я все-таки уступила лету. А оно могло бы уступить мне и подогреть эту проклятую воду в реке. Нужно нырять. Терпеть этого не могу, но парням на берегу патронов не жаль, а это значит, что придется.

Что-то острое и горячее ввинтилось в мое плечо. Умирать в такой холодной воде — черт подери! В грязной, не хлорированной воде...

Что-то отвратительное и темное накрывает меня с головой. Ну, и где, скажите на милость, свет, который должен быть виден в конце туннеля?

1

— ..А я ему говорю: «Не стоит дарить мне такую ерунду, разве что хочешь меня обидеть».

— А он тебе что?

— А он тогда вышел и хлопнул дверью. Скоро неделя как не звонит.

— Сама виновата. Разве такое можно говорить мужчине? Правильно сделал, что ушел. Тебе стоит извиниться. А вообще — твое дело. Значит, не нравился он тебе, если ты так себя повела. Теперь нечего жаловаться.

— Ты права, но...

Дверь закрылась, и разговор затих. Женщины пошли дальше. Что это за комната? Я не знаю. Я лежу на узенькой кровати возле стенки, до половины покрашенной в бледно-голубой цвет. Под потолком на шнуре — лампочка. Может, это тюрьма? Но почему я здесь? Напротив, у окна, такая же кровать. Там лежит женщина. Глаза ее закрыты. Какие-то трубки исчезают в ее теле. Слава богу, у меня таких нет. Игла на сгибе локтя и провода, прикрепляющие датчики, — это мелочи. Если это больница, то очень странная. Но почему я так думаю? Разве я видела какую-то другую? Я не знаю. И не помню, как тут оказалась. И кто я вообще. Разве такое может быть? Я не знаю, кто я такая!

Скрипнула дверь. В комнату зашли две женщины и мужчина. Слава богу, хоть кто-нибудь живой! Чего они на меня так уставились? У меня что, в срочном порядке отрасли рога?

— Кто проводил процедуры? — Это мужчина. Лет тридцать, довольно высокий для того, чтобы ходить, не подпрыгивая и не задирая голову. Симпатичный светловолосый человек в белом халате. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять — это врач. Вот и хорошо, хоть что-то я понимаю.

— Медсестра Прохорова, только что сдала смену.

Это женщина. Полновата, но возраст ей уже позволяет.

— И она не заметила, что больная пришла в себя? Почему не сообщила?

— Виталий Петрович, возможно, больная очнулась только что? — предполагает вторая женщина, не столько толстая, сколько обрюзгшая, хотя и моложе той, первой.

— Возможно. Как вы себя чувствуете? — Это вопрос ко мне.

Наконец-то ко мне кто-то обратился. Стоят тут, болтают, будто я... Но почему я не могу ответить? Почему-то... Язык, на котором они говорят. Я понимаю его, но только что я думала на каком-то другом языке. И я растерялась. Я что, сошла с ума? Что здесь происходит, хотела бы я знать?

— Вы понимаете, о чем я спрашиваю?

Я утвердительно киваю головой. Я понимаю, но слова почему-то не хотят слетать с языка. Я хочу сказать это как-то не так. Я по-другому думаю. Или не думаю. Или просто я сплю, и мне все это снится. Или я умерла. Нет. Нет!

— Вы не можете говорить?

Да, парень, я пока не могу говорить, но я могу думать. Только... Я не знаю о чем.

— Возможно, мозг поврежден значительно глубже, чем мы предполагали? — говорит первая.

— Лариса Романовна, когда речь идет о повреждениях мозга, предположить можно что угодно. Но вы же видели снимки. А впрочем, переведите ее в восемнадцатую. После обхода я сам ею займусь.

Повреждения мозга? У меня? Как же это?..

Мои терзания, похоже, никого не интересуют. Меня грузят на холодную каталку, как какой-то неодушевленный предмет, и везут по длинному полутемному коридору. С двух сторон двери, двери... Я не хочу это видеть. У меня почему-то тяжело на душе и что-то давит в горле... Нет. Плакать я не буду.

Новая комната — точная копия предыдущей, только кровать напротив пустая. Я тут одна, и это меня вполне устраивает. Не хочу никого видеть. Я должна что-то вспомнить, но что? В голове гудит пустота. Я не знаю, что должна вспомнить, но я же могу, по крайней мере, что-нибудь сказать или нет? Тот симпатичный блондин обращался ко мне, почему я ему не ответила?

— Я понимаю, что вы мне говорите.

Мой голос. Совсем незнакомый. И слова приходится тщательно подбирать. Почему? Я что, сошла с ума? Кстати, а сколько мне лет? Может, я уже старуха? Это было бы отвратительно, потому что давешний доктор — настоящий красавчик А может, я уродина, каких мало? О, нет! Эй, кто-нибудь! Есть тут зеркальце?

Я ощупываю свое лицо, разглядываю руки. Нет, я не старая. И, судя по всему, блондинка. Зубы все на месте. Надо вставать, нечего тут валяться. Что это все значит?

— Что вы делаете? Вам нельзя! — Я не слышала, как открылась дверь. Эта женщина свалилась мне на голову, как кирпич с крыши...

— Вы испугали ее. Вы закричали! Надежда Сергеевна, вы понимаете, что с такими больными надо соблюдать осторожность? Разве можно так кричать в этом отделении? Я услышал вас даже в ординаторской. Теперь неизвестно, когда она опять придет в себя.

— Но она сидела на кровати и пыталась встать! Я просто хотела ее остановить, я испугалась.

— Вам не хватило самообладания? Очень жаль, но это ничего не меняет.

— Возможно, она просто потеряла сознание? В конце концов, она тут уже второй месяц. Никуда не денется. Я имею в виду то, что если уж она до сих пор не умерла, то...

— Хватит! Я позабочусь, чтобы вы больше не работали в этом отделении. Я не понимаю, как вы, медсестра, женщина, мать, наконец, могли такое сказать! На месте этой девушки могла бы оказаться ваша дочь. Вам лучше поискать другую работу. Это уже не первый случай, когда ваши действия вредили пациентам.

— Вы считаете, что поступаете правильно? Виталий Петрович, я все понимаю: вы учились и работали в Америке, и тут вам все в рот заглядывают, и вы, конечно, можете уволить меня. Но почему вы решили, что за свою мизерную зарплату я еще должна что-то принимать близко к сердцу? Поверьте, со временем и вы не станете этого делать. Не стоит так горячиться.

— Надежда Сергеевна, мне больше нечего вам сказать. Сдайте дежурство и обратитесь в отдел кадров.

А док не только красивый, но и суровый. Мне эта женщина не нравилась. Слишком толстая, не следит за собой. И хотя я ее видела всего ничего и более глубоких впечатлений у меня все равно нет, придется довольствоваться тем, что есть. Женщина мне не понравилась. Хорошо, что я ее больше не увижу. Но почему я лежу с закрытыми глазами? Почему я не сказала, что слышу их разговор? Что-то заставляет меня делать именно так Я не знаю почему. И это незнание, эта пустота в голове начинают меня раздражать.

— Я вижу, вам уже лучше, — проклятые двери открываются беззвучно. Он садится на стул около моей кровати. — Вы можете отвечать на вопросы?

— Я могу отвечать на вопросы, — слова даются мне с трудом. Так, будто язык, на котором ко мне обращаются, для меня чужой. Я хотела сказать совсем не то. Я спятила?

— Я так и предполагал. Это хорошо. Вы на пути к выздоровлению.

Мне нравится его улыбка, хотя ему больше лет, чем кажется на первый взгляд. Ему где-то тридцать пять. И я хочу задать ему кучу вопросов.

— Почему я здесь?

— На дороге произошла авария. Ваша травма оказалась почти несовместимой с жизнью, поэтому вас привезли сюда. Вы находитесь в институте нейрохирургии. Я здесь главный врач, меня зовут Виталий Петрович. А еще я ваш личный доктор.

Он приветливо улыбается, а я пытаюсь собрать в кучу все, что он мне сказал. Почему-то в памяти появилась темная вода... я вспомнила? Нет. Что-то словно блеснуло и сразу же погасло. Это меня раздражает.