Виктор Банев - Череп императора Страница 11

На экране герой открывал рот и сообщал комиссии ФБР разгадку преступления, а вместо этого все мы, больные и увечные, слышали только японоязычный лепет.

— Вот бляха-муха, — наконец произнес здоровенный мужик, которому в больнице вырезали аппендикс. — Кто же все-таки их оттрахал-то, а?

К чему мне вспомнилась та давняя история? А к тому, что все повторялось. И тогда, и сейчас, дождавшись вроде бы конца детектива, разгадки тайны я так и не узнал. Финальная речь с разоблачением прозвучала, но — на неизвестном мне языке. Разница лишь в том, что детектив нынешний имел место не в телевизоре, а в реальной жизни. И судя по всему, я играл в нем одну из главных ролей.

Я с тоской посмотрел на забрызганное дождем окно. Несмотря на непрезентабельную физиономию, я все же решил поехать в Лениздат, шмыгнул незамеченным в свой кабинет и теперь сидел, курил и тупо разглядывал лежащие передо мной листки. Те самые, из конверта. Ни единой мысли относительно того, на кой хрен эти листки могли хоть кому-нибудь понадобиться, у меня так и не появилось.

Всего в конверте их было девять. Восемь одинаковых, выдранных, скорее всего, из стародавней, тридцатых годов, амбарной книги, и девятый — плотный, совсем старинный, аж почерневший от времени.

Первые восемь были разлинованы в крупную линейку, пронумерованы и озаглавлены «Опись предметов этнографической коллекции В. С. Кострюкова. Тибетская экспедиция АН СССР 1928–1932 годов». Всего — 312 предметов, сплошь какие-то «маски шаманские, 3 шт.», «обувь скорохода, XIX век» и «серьги свадебные женщин народности съинг». Последний же листок с обтрепанными краями был исписан какими-то странными письменами. Может, иероглифами, а может, просто узорами. И из-за всего этого фуфла кто-то не поленился и всадил пулю в неплохого парня, моего несостоявшегося собутыльника, бизнесмена Ли? Нет, не понимаю…

Я с отвращением закурил новую сигарету, а докуренную до фильтра, старую от отчаяния бросил прямо на пол. Перед глазами стоял бритоголовый Дима с пунцовым от ярости лицом. «Не отдашь бумагу — живым отсюда не выйдешь!..» Либо я чего-то не понимаю, либо нынешние бандиты посходили с ума и решили отбить кусок хлеба у Академии наук. Он что, этот Дима, диссертацию по востоковедению решил защитить? На кой хрен ему все это добро? Непонятно. И еще более непонятно, почему китаец, зная, что вот сейчас его начнут убивать, рванул через весь клуб, лишь бы обезопасить эти бумажки? Ни малейшей логики в этом не наблюдалось. Наблюдался сплошной идиотизм.

Роняя пепел прямо на листки, я бездумно перекладывал их и так и этак. Может, все дело в этом последнем, девятом листке? Что это за письменность? Если это, конечно, письменность, а не детские каракули. Перевести бы, почитать, что пишут… Да нет, глупости, — что там могут писать? «Я, китайский император Сунь-Хрен-В-Чай, закопал все свои несметные сокровища в двух верстах от Главпочтамта города Ленинграда»? Если бы Дима не пообещал мне харакири за одну только попытку приблизиться к этому конверту, я бы просто выкинул весь этот хлам и навсегда о нем забыл. Однако он пообещал. Не поленился выследить меня ночью, устроить цирк с похищением и вообще вел себя так, словно в конверте должен лежать контрольный пакет акций «Майкрософта». Я инстинктивно потрогал ноющую левую скулу. Ох, чует мое сердце, хлебну я еще горя с этим конвертом.

Я придвинул к себе местный телефон и набрал номер Кирилла Кириллова, главы и единственного сотрудника отдела истории в нашей газете.

Зачем такой отдел нужен городской газете и чем ему надлежит заниматься, не знал в редакции никто. А потому Кирилл мог целыми днями спокойно заниматься любимым делом — пить джин из железных баночек и листать польские порнографические журнальчики. Время от времени он, впрочем, пробуждался к активности и тогда каждый раз до одури пугал нашего главного редактора. То статьей, посвященной 666-летию со дня рождения среднеазиатского завоевателя Тамерлана. То репортажем, в котором подробно, с деталями, освещал ход судебного процесса над Жилем де Рю, маньяком-убийцей, прообразом Синей Бороды, казненным инквизицией в пятнадцатом веке.

В общем, если к кому-то и следовало обратиться за помощью, это к Кириллу. Несмотря на анекдотическое сочетание имени, фамилии и отчества (которое у него, между прочим, — Кириллович!) и внешность студента-двоечника, Кирилл действительно был серьезно — на мой взгляд, почти неправдоподобно — эрудирован. А кроме того, он всегда стремился поделиться накопленными знаниями с ближним. Чем вызывал у меня легкий душевный трепет и желание оказаться как можно дальше от его кабинета.

— Да, слушаю, — отозвался в трубке Кирилл.

— Кирюша? Это Стогов. Как дела? Ты не занят?

В трубке слышались голоса. Может быть, опять пьет свой джин. А может, и действительно занят. Например, берет интервью у аквалангиста, отыскавшего Атлантиду. Впрочем, Кирилл был человек тактичный.

— Нет, Илья, я не занят. Слушаю тебя внимательно.

— Кирюша, скажи, пожалуйста, ты когда-нибудь слышал про такую тибетскую экспедицию Вэ Эс Кострюкова? Она имела место где-то в конце двадцатых — начале тридцатых…

— Нет, никогда не слышал.

— Жалко… А к кому бы мне по этому поводу обратиться?

— А в чем проблема-то? Совсем одолели тебя твои бандиты? Решил податься в востоковедение?

— Да понимаешь, этот Кострюков привез из экспедиции один текст. Мне бы хотелось его перевести. А языка я не знаю. И к кому обратиться — тоже не знаю…

— А что за язык?

— Понятия не имею. Какой-то экзотический. Не английский, это точно. Английский я бы узнал. Что-то вроде иврита или санскрита. Странные такие загогулинки…

— Не видя текста, сказать трудно, но если экспедиция тибетская, то скорее всего это что-нибудь буддийское. Может, по-тибетски или по-тохарски, а может, и действительно на санскрите. Знаешь что — я тебе телефон одного дядьки дам. Записываешь? Толкунов Александр Сергеич, профессор восточного факультета универа. Он тебе за две минуты чего хочешь переведет, с любого из тамошних языков. Мужик очень своеобразный. Большой такой и… В общем, сам увидишь. Привет ему от меня передавай.

— Спасибо, Кирюша, век тебе не забуду. Пока.

Я снова покрутил диск.

— Алло, университет? Здравствуйте. Скажите, а мог бы я поговорить с господином Толкуновым?

На том конце ответили, что мог бы. Интерес прессы к проблемам тибетологии был встречен профессором с пониманием. Я передал ему привет от Кирилла, и профессор выспренне заверил меня, что приятели Кирилла Кирилловича — его приятели и что он готов дать мне интервью любого объема хоть сегодня. Оказалось, что доселе неведомый мне восточный факультет расположен там же, где и филфак, на Университетской набережной. Мы договорились встретиться там через полчаса. Я надел плащ и, стараясь не попадаться на глаза знакомым, выскользнул из Лениздата.

Тратиться на такси не хотелось. Переться под проливным дождем на другой берег Невы хотелось еще меньше. Я дошагал до Невского и втиснулся в подъехавший троллейбус.

От стоявших вокруг сограждан пахло мокрыми куртками. Сквозь неплотно задвинутые стекла в салон залетали холодные брызги, а у притиснутой вплотную ко мне женщины по щекам текла тушь и на лбу прилипли мокрые пряди иссиня-черных волос. Осень… Слякотная петербургская осень. Черт бы ее побрал. Этот дождь не кончится никогда. Он будет лить до тех пор, пока серая Нева не выйдет из берегов и не понесет свои мутные воды по узким центральным улочкам. Топя редких пешеходов и запросто сковырнув с постамента зеленого Медного всадника. Этот город уйдет на дно, туда, откуда он и появился. А над водой будет торчать лишь шпиль Петропавловской крепости с поджавшим ноги, насквозь промокшим ангелом на самом острие…

Вылезая из троллейбуса, я подумал, что если все будет продолжаться так и дальше, то я попросту сойду с ума, а читающая публика останется без полюбившегося ей репортера. Если этот «большой и своеобразный» профессор не поможет мне, то можно считать, что моя попытка податься в частные детективы полностью провалилась. К едрене-фене.

«Только бы он знал этот чертов язык», — вздохнул я, открывая двери университета.

8

В вестибюле филфака я оказался раньше профессора и некоторое время просто слонялся мимо вахтера, обсыхая и глазея на редкостно симпатичных студенточек. Все-таки филфаковские девушки традиционно хороши собой.

— Вы, сударь, не из газеты? — неожиданно раздалось у меня за спиной.

От внезапной громоподобности голоса я вздрогнул. Обернулся — и вздрогнул еще раз. Профессор Толкунов, улыбавшийся и протягивавший мне руку, оказался не просто «большим» человеком — он был громаден. Громаден и необъятен. Шестьдесят второго размера талия, причем нижняя пуговка рубашки, торчащей из-под короткого свитера, не застегнута и оттуда виднеется тугое волосатое чрево. Рыжая всклокоченная борода, румянец во всю щеку. Пожимая мне руку, он чуть не сломал мне пару пальцев, однако был так рад нашей встрече, что даже и не заметил этого.