Павел Шестаков - Рапорт инспектора Страница 11

— Как же попала к Крюкову ваша монета?

— Понятия не имею. Сначала я подумал, что брелок был взят из угнанной машины.

— Помню. А потом вы усомнились. Когда?

— Скоро, очень скоро.

— И настолько перепугались. Почему?

Горбунов лихорадочно полез в карман, вытащил конверт — обычный, голубой, без картинки — и буквально вырвал из него листок бумаги:

— А как бы вы отнеслись к такому?

Мазин прочитал:

«горбунов спасайтесь у убитого вами крюкова нашли ваш брелок».

Слова эти, а вернее буквы, их составлявшие, были вырезаны из газеты и наклеены на бумагу без знаков препинания, и Мазин подумал сразу же, что искать газету бесполезно, потому что «операция» проделана по всем детективным правилам и остатки номера наверняка сожжены. Да и отпечатки пальцев едва ли удастся обнаружить, разве что горбуновские.

— Давно получили? — спросил он.

— Вчера.

Мазин хотел проверить дату по штемпелю, но конверт оказался чист, даже адреса не было.

— Письмо бросили в мой почтовый ящик, — пояснил Горбунов.

— Предполагаете автора?

Он глянул в глаза Горбунову. Но сколько б ни говорилось о том, что лицо — зеркало души, трудно было Прочитать на этой непрерывно меняющейся физиономии, где попеременно возникали то страх, то обида, то надежда, истинную цель, которую преследовал инженер, затеяв такой сумбурный, нелепый разговор, и насколько он верит в собственные, горячо преподносимые опасения.

— Ведь в письме написана правда? — спросил инженер, уходя от ответа.

— Брелок в самом деле найден у Крюкова, — подтвердил Мазин.

— Вот видите! А убийство — не шутка. Уверен, вас не погладят по головке, если вы не найдете преступника.

— Предоставьте наши заботы нам самим.

— Был бы рад. Но. Это касается меня. Очень касается.

— Отказываюсь вас понимать.

— Напротив. Вы меня поняли. Поняли! — крикнул Горбунов, уловив прорвавшееся негодование Мазина.

Тот открыл дверцу и хотел покинуть машину, но инженер схватил его за полу плаща.

— Разве это невозможно? Разве в ваши органы не может попасть бесчестный человек? Карьерист?.. Конечно, я не о вас, — оговорился Горбунов. — Но любой ваш сотрудник, кому честь мундира или личное благополучие дороже.

Мазин уже овладел собой. Сел. Сказал сухо:

— То, что вы вообразили, мог сделать только дурак, а дураков среди моих сотрудников нет.

— Почему же дурак? Напротив! Здесь психология, расчет. Игра на нервах. Решено обострить ситуацию, чтобы толкнуть меня на ложный путь, на необдуманный поступок.

— Считайте, что вы его уже совершили. Инженер выпустил, наконец, плащ из рук.

— Да? Вы так считаете? И что же? Вместо ответа Мазин спросил:

— Вы знакомы с Белопольской?

— Я бы попросил не впутывать в эту темную историю Ларису. Она человек искусства.

— И к тому же единственный человек, с которым я говорил об этой злосчастной монете.

— Но зачем ей посылать анонимку! Она могла поделиться со мной.

— Поделилась?

— Видимо, вы ее так напугали, что она сочла необходимым молчать.

— Не припоминаю, чтобы я ее запугивал. Но что ж, придется поискать вашего доброжелателя. С вашего разрешения, я оставлю письмо у себя.

— Если это необходимо.

— Спасибо. — Мазин уложил листок в конверт. — Итак, вы никого не подозреваете?

— А кого мне прикажете подозревать?

— Приказывать вам я не собираюсь, да и не могу, хочу только посоветовать быть внимательнее. В те дни вы бывали в клубе в необычное время, днем.

— Да, так сложилось. Летом я брал срочную работу. Мне полагались отгулы, я просил присоединить их к отпуску.

— Вы, кажется, отдыхали на море?

— Да. Но я вернулся раньше.

— Почему?

— Какое это имеет значение? Причина сугубо личная.

— Хорошо, хорошо, — не стал настаивать Мазин.

— О том, что я бывал в клубе днем, могли знать многие.

Здесь он был прав. Люди вроде Горбунова обычно имеют множество шапочных знакомств.

— Боюсь, вас избрали объектом какой-то неблаговидной игры. Письмо не мог прислать человек, вам неизвестный. Нелепо подозревать в этом наших сотрудников.

— Иного я от вас не ожидал, — сказал Горбунов недовольно.

Пока Мазин трудно объяснялся с многословным Горбуновым, у Трофимова возникла трудность обратного рода. Его собеседник, бывший приятель Крюкова по таксопарку, оказался человеком не в меру осторожным, замкнутым, из тех, из кого, как говорится; слова клещами не вытащишь.

— Парень как парень, — ответил он на вопрос, что представлял из себя покойный Крюков, и замолчал, сложив на столе свои большие шоферские руки с заживающими ссадинами и наколкой-инициалом, видимо, когда-то любимой девушки, потому что с собственным его именем буква не совпадала.

Сидели они в красном уголке под графиком, подводящим итоги соревнования, и сидели зря.

— Говорят, в последнее время Владимир озабоченный ходил? — пошел Трофимов в открытую, нарушая собственные принципы.

Намолчавшийся шофер счел возможным ответ на этот раз расширить, но в плане обобщения, мыслей о жизни:

— А кто сейчас не озабоченный? У одного с женой нелады, другому денег не хватает.

Короче, разговор выходил бесполезный, нужных сведений не приносил, и самолюбие Трофимова, обычно легко с людьми сходящегося, страдало — нашла коса на камень, попался мужчина-кремень, надо же!

— Вижу, ты, друг, сегодня не в настроении, — посетовал Трофимов.

— Я и завтра такой буду, — обнадежил шофер и уставился на большие часы на степе, давая понять, что врёмя идет, а план с него спрашивают.

За окном у проходной просигналила очередная отправляющаяся в рейс машина. Шофёр отвел взгляд от часов и вдруг оживился:

— «Волгу» видишь? Тот парень Володьку в последний день подвозил. Подсядь к нему, пока за ворота не выскочил. А меня отпусти. Знать ничего не знаю, а трепаться зря не люблю.

Трофимов принял почетный выход из трудного положения и через пару минут сидел уже в светлой машине с шашечками по борту.

— Куда поедем? — бойко спросил таксист, явно непохожий на молчаливого товарища.

— Прямо. Потолковать нужно.

— Это про Крюкова? — сразу смекнул разбитной водитель.

— Про него.

— Ясненько.

Новый знакомый Трофимова разговору обрадовался, оживился, прикурил одной рукой, не выпуская баранки, и отмахнулся от голосовавшего с тротуара мужчины:

— Прогуляешься, браток. Погода сегодня хорошая.

И посмотрел на Трофимова, довольный своим остроумием, хорошей погодой, новой чистой машиной и возможностью перекинуться парой важных слов с сотрудником уголовного розыска.

— Ты, значит, Крюкова подвозил?

— Пряменько к актерскому общежитию. У него там зазноба была.

— Откуда ехали?

— Да случайно вышло. Я с вокзала приезжих в поселок отвозил. Разворачиваюсь — человек сигналит. Давай, пожалуйста! Когда сел, вижу — Володька. Ну, привет — привет. Поехали.

— Как тебе его настроение показалась?

— Ни в дугу. Я еще пошутил: может, с артисткой познакомишь? Но он — молчок. Я тоже. Раз у парня забота, зачем нарушать? Правильно я говорю?

Утверждение было спорное, особенно, если вспоив нить, чем «забота» кончилась. Но спорить было поздновато.

— Так и доехали?

— Так уж.

— Крюков не просил подождать его у общежития?

— Нет, — ответил шофер, и это вполне совпадало с тем, что рассказала Мазину Белопольская. Крюков шел «выяснять отношения». А в таком деле разве угадаешь, насколько оно затянется?

— И ты его больше не видел?

— Видел — откликнулся водитель немедленно, чем не обрадовал, а насторожил немного Трофимова, профессионально опасавшегося слишком бойких свидетелей.

— Как так?

— Да пить мне захотелось. А напротив — «Соки-воды». Я и позволил себе виноградного стаканчик. Все-таки одного происхождения с вином. Ха-ха. Выхожу, смотрю, Володька уже из общежития выруливает. Наверно, не застал.

И это сходилось, но дотошный Трофимов переспросил.

— Не ошибаешься?

— Да я ему еще говорю: поедешь? А он рукой замахал. Ну, значит, ему виднее. А мое дело телячье. Правильно я говорю? — И не дожидаясь подтверждения своих умозаключений, которые, как видно, у него самого сомнений не вызывали, шофер сообщил Трофимову самое главное. — Значит, ему с тем мужичком покалякать требовалось.

— С каким мужичком?

— Крепенький такой, в болонье. Подошел к Володьке.

— Зачем? Ты его не знаешь?

— Первый раз увидел. А зачем? Не знаю, зачем. Я ж на месте не стоял, мне баранку крутить надо, трудящихся обслуживать. Правильно я говорю?

— Болонья-то цвета какого?

— Ночью все они одинаковые.

— Правильно, — согласился Трофимов, не дожидаясь раздражающего его вопроса — Выходит, не опознаешь мужичка?