Павел Шестаков - Рапорт инспектора Страница 12

— Правильно, — согласился Трофимов, не дожидаясь раздражающего его вопроса — Выходит, не опознаешь мужичка?

— Трудно. С гарантией — нет. А липа вам зачем? Пра.

— Пра! Липа нам ни к чему. Спасибо и за то, что сказал. А теперь, будь любезен, подбрось меня к общежитию строительного института.

По пути Трофимов попытался оценить то, что узнал.

Выходило не так уж густо. Правда, выяснилось, что часть последнего в своей жизни вечера Крюков провел не один. Но что из того? Встретились на бойком месте, в центре, где не мудрено на знакомого наткнуться. Встретились — разошлись. Ну, по стаканчику пропустили.

— Крюков выпивши был?

— Нет. Что вы! Как стеклышко.

Белопольская говорила другое. Но со слов подруги. Да и что стоит бабе взволнованного человека за пьяного принять? Шофер лучше разбирается. И никакого противоречия здесь нет. Напиться Крюков мог и потом. Не застал артистку — захотелось досаду унять, а тут опять таки приятель. Мужичок в болонье.

— Приехали, шеф.

— Спасибо. Можешь быть свободен.

Строительный институт недавно обзавелся многоэтажным общежитием, построенным с запасом, так что мест пока хватало и приезжим и городским. Везде было просторно, застекленные двери выходили в приятно окрашенные лоджии, но в комнате Галины Сидоровой, несмотря на теплую погоду, лоджия уже была законопачена обрывками поролона, а сама студентка сидела, натянув две теплые кофты, которые несколько скрадывали ее худобу. Вся она — в очках, кофтах и байковых шароварах, с покрасневшим длинным носом, которым беспрерывно хлюпала, — была из тех потенциальных старых дев, что активно презирают не замечающих и презрения мужчин Впрочем, для Трофимова она сделала некоторое исключение.

— Садитесь от меня подальше, — предложила она великодушно. — Я захватила страшный грипп.

Инспектор охотно принял дистанцию, расположившись у столика, на котором лежал толстый альбом.

Обыкновенный альбом, не с дерзкими проектами подводных и подземных городов будущего — училась Сидорова на факультете сантехники, — а весьма патриархальный плюшевый девичий альбом с фотографиями школьных подруг и надписями и пожеланиями типа:

Пусть жизнь твоя течет рекою,Имея множество цветов,И пусть всегда живут с тобоюНадежда, Вера и Любовь!

— Кто ж это над нами подшутил, Галочка? — начал Трофимов по возможности бодро, стараясь не думать о бедных новоселах, коим предстоит пользоваться плодами трудов будущей специалистки.

Сидорова ответила простуженным и от этого еще более серьезным голосом:

— Я со всеми переговорила.

— Запираются?

Шутка не получилась.

— Не знают они.

Не принес новых надежд и словесный портрет. В высокой интересной брюнетке Галина никого из подруг не признала. Хоть и встречается такая непонятная, на первый взгляд, форма дружбы — красавицы с замухрышками, но здесь оказался не тот случай.

— Что поделаешь, — вздохнул Трофимов. «В конце концов, на этих десяти этажах столько девиц! И чтобы назвать Сидорову, вовсе не обязательно быть ее поверенной в душевных тайнах, достаточно прочитать фамилию на доске приказов о вселении в общежитие.».

Уходить, с чем пришел, было, однако, неприятно. Медля, инспектор перевернул страницу в альбоме. Открылась фотография школьного выпуска, обыкновенный, не лучшего качества снимок с четырьмя рядами овальчиков: крупные — учителя (в центре директор и завуч), помельче — вчерашние ученики. Веселые, довольные близкой самостоятельностью, не ведающие своих завтрашних забот. Одна девчонка Трофимову приглянулась — видная из себя, задорная, светленькая. И фамилия подходящая — Занозина. Остальные были попроще. Он закрыл альбом.

— Ну, что ж, Галя. Будем считать нашу операцию в основном завершенной. Если вспомните что — вот телефончик мой. Я с хорошим человеком поговорить всегда рад. — Он поднялся. — Комнатка у вас приятная. Недавно заселились?

— Собирались к началу учебного года, а въехала только пятнадцатого октября.

— Строители подвели? Позволь. — Трофимов вспомнил. На кассира напали четырнадцатого. — Погоди. Выходит, свидетельница, что твоей фамилией назвалась, знала о вселении раньше, чем ты въехала?

— Да. Так получается. А что получается? — спросила Галина в недоумении.

— Пока получается, что случайно не могли тебя назвать. Много народу знало о твоем вселении?

— Четырнадцатого? Да никто. Я и сама не знала, что места в общежитии есть. Уже после лекций зашла в профком, а мне бытсектор Коля Громов говорит: «Хочешь, пиши заявление».

— А в группе? Знали?

— Никто не знал. Я из профкома прямо домой пошла. Заявление на другой день сдала.

Трофимов натянул на лоб кепку:

— Ладно. Пока запеленговали: до четырнадцатого октября о том, что ты будешь жить в общежитии, никто знать не мог. Четырнадцатого мог предполагать Коля, но он на нашу девушку не похож.

— Не похож, — уныло подтвердила Галина.

Когда Трофимов вышел из общежития, вечерело. Однако время, чтобы успеть к концу смены на фабрику, где работала Шура Крюкова, еще было. По пути он, привычно отделяя главное от второстепенного, вспомнил фамилию «Занозина» в плюшевом альбоме. Показалось, что фамилия знакомая, где-то встречалась. Но мало ли фамилий проходило через его память? Сотни. Шуру Трофимов встретил на площади у комбината, потому что опоздал-таки немного, подвел общественный транспорт. К счастью, поток работниц — молодых, оживленных предстоящими приятными вечерними развлечениями, и немолодых, семейных, чьи планы определялись повседневными домашними заботами, но тоже говорливых, поспешающих, регулировался подземным переходом под шоссе на площадь, куда сходились мигом наполнявшиеся автобусы и троллейбусы. Тут-то, на выходе из тоннеля, несмотря на суматоху, Трофимов Шуру и успел перехватить, не прозевал и вытащил из толпы.

— Опять вы? — спросила она недовольно.

— Я, — откликнулся он миролюбиво.

— Делаете вид, что случайно встретили?

— Ничего подобного. Полчаса дожидаюсь, — прибавил немного Трофимов.

— Чего ради?

— Посоветоваться нужно.

— Что еще затеяли? — не приняла Шура его мирного тона.

— Что я затеять могу? Обстоятельства складываются не очень хорошо, вот в чем дело. Появилось у нас. Шура, предположение, что с братом твоим не случайность произошла.

— А что же? — остановилась она.

— Могли его убить, если уж говорить прямо.

— Ну! — только и ответила Шура, потому что к услышанному никак подготовлена не была.

— Есть такое предположение, — повторил Трофимов, дожидаясь, пока Шура осознает горькое значение его слов.

В сумерках набежали незаметно тучки, посыпались капли редкого дождя. Над головами предусмотрительных прохожих появились шапки зонтов. Но Шура погоды не замечала.

— Кто ж это сделать мог? Зачем?

— Нужно узнать.

— А узнаете?

— Работаем, стараемся, — заверил Трофимов осторожно. — Потому и к тебе пришел.

Она посмотрела на него долгим взглядом, как бы оценивая возможности инспектора. Трофимов поправил кепку. Хотел спросить: «Ну и как впечатление?», однако юмор был неуместен.

— Да я-то что могу?

Шура вновь пошла, резко, быстро.

— Не спеши! Дыши глубже. Успокаивайся. А я, по возможности, мысль свою поясню. Договорились?

— Где ж говорить-то будем?

— Попутно. Я тебя до дому провожу. Или дождика боишься?

— Не сахарная.

— Я тоже.

И, обогнув автобусную остановку, они пошли в сторону поселка новым, недавно устроенным на месте снятой трамвайной линии бульваром, вернее, будущим бульваром, где заботливо высаженные и огороженные рейками Деревца были не выше шагавших мимо прохожих. Народу вокруг поменьшало, только возле щедро остекленного кинотеатра «Текстильщик» толпились жаждущие увидеть интригующий фильм «Мужчины в ее жизни».

— Видишь ли, Шура, артистка монету твоему брату не дарила, а узнать, откуда брелок у Владимира взялся важно.

Трофимов испытывал затруднения Ведь если Горбунов действительно вспомнил, что видел брелок после нападения, версия о том, что был он взят Крюковым из угнанной машины, напрочь отпадала, а, следовательно, и предположение о его участии в налете становилось ни на чем не основанным. Однако и Мазин и Трофимов, сознаваясь друг другу в неположенной, субъективной неприязни к Горбунову, довериться его словам полностью не могли и не считали вопрос исчерпанным хотя бы потому, что между Горбуновым и Крюковым существовали все-таки какие-то, возможно, и не предосудительные контакты. Все это объяснять Шуре было нелегко да и не следовало, но, на счастье Трофимова, сама она до сути докапываться не стала. Сказала только: