Цугцванг - Вета Горч Страница 12

Раньше говорил себе, что ненавижу работать с женщинами, так и сейчас повторю это. С женщинами просто невозможно работать, тем более киллеру.

15 марта, воскресенье

Для врачей я являюсь пациентом, для продавцов – покупателем, для адвокатов – клиентом. А у меня есть заказчики. Собственно, все вышеперечисленные люди могут у меня заказать человека. Заказать.

Обычно заказывают пиццу или такси, заказывают в кафе чай или заказывают вещи в Интернет-магазинах. Одежду, обувь, технику, аксессуары или что-то подобное. Но у меня ведь тоже заказывают. Чужие жизни. То есть человек, которого по каким-то причинам планируют устранить, – я предпочитаю называть его «целью», – становится ничем иным как вещью. Просто субстанцией, которая в какой-то момент исчезнет.

И я выполняю роль доставщика, ведь заказ нужно еще и доставить. Честно говоря, не все требуют, чтобы я им принес тело в доказательство того, что выполнил свою работу. Ну как, ни то что не требуют, они не хотят и не желают видеть свой заказ. Хотя это неправильно. И странно. При заказе пиццы, все ждут ее, горяченькую, с расплавленным сыром, с ароматом итальянских трав, чтобы наконец-то приступить к трапезе. Так же и с новыми кроссовками из Интернет-магазина. Их ждут, чтобы увидеть, примерить, оплатить заказ и дальше ходить в обновке в спортзал. Вы же позвонили, заказали, заплатили, извольте и принять. Все должно быть по канону. Нет, отказываются. Эти самые псевдозаказчики – не все, конечно, но большинство, – даже с трудом смотрят на фото в знак доказательства. Тоже странно. Они что, разве не представляли исход, когда делали заказ?

Некоторые просят видео – пожалуйста. В основном это происходит в те моменты, когда заказчик просит устранить тело. Не доверяют эти люди мне. Хотя я и не обижаюсь, это ведь способ проследить, чтобы киллер сработал чисто. И это понятное дело.

Были заказчики, что приезжали лично проверять, но на моей памяти их было всего трое. А нет, четверо. Было время, работал на одного серьезного типа, так целой бригадой выезжали за целью. А так называемый босс все контролировал.

Мне же привычно работать одному. Себе доверяешь больше всего, и вряд ли кого-то подпустишь к своей работе. Тут нужна уверенность и в себе, и в напарнике, а напарники обычно идиоты.

Да и напарник хуже друга. Ваши отношения основываются на тотальном доверии, он знает о тебе все. Это же ужасно.

Остался лишь один человек, который знает обо мне куда больше, чем требуют приличия – это Джерри. Мы расстались очень много лет назад, я даже не думал, что когда-нибудь увижу его снова. Живым.

Он, можно сказать, воспитал меня. Все, что есть сейчас во мне – это его знания и опыт, которые с потом и кровью перешли мне.

Мы встретились с ним, когда мне было семнадцать лет.

В шестнадцать я попал в плохую компанию, которая завладела сразу моим неокрепшим и слегка сломанным разумом. Я повелся на их «дружелюбность», тогда они льстили мне и восхищались моим весьма неблагородным поступком, который я совершил февральским днем. Они громко скандировали мое имя, возводя в некий объект поклонения, мол, все они хотят быть такими же сильными, смелыми и бесстрашными, как я. Они чхали на мою сломанную жизнь, они видели во мне то, чему поклонялись всю свою жизнь – жестокость и хладнокровие. Я был опьянен этой «славой». Подпитывал ее тем, что вместе со старшими ребятами «воспитывал» подрастающее поколение, обводили вокруг пальца дежурных полицейских, удачно воровали, курили, пили, вели образ жизни, который тогда мы называли «свободой». Но в нем не было ничего, кроме грубого запаха дешевых сигарет, кислого и приторного пива, вечной головной боли, приступов ярости и нехватки чего-то большего.

Каждую ночь я видел картину того февральского дня, просыпался и не мог заснуть после кошмара. Перед глазами стояли родители, которые умоляли меня все бросить и попытаться исправиться, а я ненавидел этот мир, окунаясь все больше и больше в глубину ненависти, захлебываясь в идее о мести. До дрожи в пальцах я жаждал ощутить в руках холодную рукоять пистолета, нажать на спусковой крючок и выпустить столько патронов, сколько смогут изгнать из моей головы ощущение никчемности, одиночества, бездарности. Я хотел стать тем, кто положит конец аду, который распахнул свои врата в тот февральский день.

Меня спас Джерри. Мы встретились, когда я был уже на грани, в глазах пылала жажда мести. Он обуздал меня, мой характер и мои мотивы. Рядом с ним я чувствовал себя маленьким и глупым щенком, который все никак не может приучиться к поводку, который упирается в ошейник задними лапами и пытается стащить с шеи, который мотает головой в надежде скинуть с себя намордник. Со временем я почувствовал в себе силу и разум взрослого зверя, который способен размышлять рационально, а не идти на поводу у своих инстинктов и необоснованных побуждений. Я был выдрессирован.

Не знал чувства страха, сожаления и сочувствия. Имел свой принцип – ты честен перед собой и перед другим. Ты знаешь, что убиваешь, имей смелость показать это и другому. Вы лишь вдвоем. Зверь и жертва. Ты и цель. Только глаза в глаза. Никакой снисходительности. Беспристрастно. Глаза в глаза.

Но не все такие, как я. Многие считали нормой нападать из-за угла. Нападать из-за спины. Я никого не подпускал за спину. Вхожу последний. Выхожу последний. Очень настороженный пес. Всегда ухо востро. Идеально отточенные движения. Самооборона. Я – это самое важное. Моя жизнь ценнее. Эгоистичное начало. Инстинкт самосохранения.

Единственный раз я пренебрег принципом – впустил за спину Джерри. И не боялся, что придется вынимать нож, посаженный между лопаток. Мы два с половиной года работали вместе, плечом к плечу. Были напарниками. Доверяли друг другу больше, чем себе. Это был самый невероятный опыт дружбы в моей жизни, который имел гриф «секретно» и никогда не подвергался сомнению. Я был предан Джерри до последнего вздоха. И наше с ним расставание казалось мне концом света. Будто бы я снова потерял отца. Я был брошен в море со скалы, в свободное плавание, я хорошо плавал, но на секунду забыл, как это делается. Теперь мне пришлось полагаться на самого себя. Мы потеряли связь с Джерри, когда мне и не было двадцати. И все по моей вине. И все по моей глупости. Я подставил его. А в нашей работе, нельзя оступаться. Я знал, что если мои дни сочтены за решеткой, то