Анатолий Афанасьев - Возвращение из мрака Страница 16

План побега вырисовывался вчерне, в смутном ощущении, дело в том, что всерьез он пока не собирался бежать. Тому было две причины. Первое, безусловно, дедушка Шалай, к которому он испытывал таинственную приязнь и не хотел его огорчать легкомысленным поступком. В дедушке Шалае, в горной сакле, в сказочных видах природы, и в шуршащих в траве змеях, и в рыжем Бархане, и в прозрачном умывальнике-водопаде, и в грозной тишине, – и еще во многом другом, не называемом словами, словно воплотились сумеречные видения, с детства мучившие его по ночам. В свои годы Саша уже сознавал, что судьба никогда не предлагает своим пасынкам что-то такое, что им вовсе не свойственно, отнюдь, она лишь отпускает каждому, что положено, и уж коли он, будто по мановению волшебной палочки, очутился в ином, негаданном измерении, значит, в этом таится сокровенный смысл, который следует разгадать, прежде чем от него уклониться. Иначе не пришлось бы впоследствии презирать самого себя, жалея об упущенных возможностях. И тут еще добавилась горянка Наташа, в чьих глубоких очах он успел прочитать затаенную мольбу о помощи. Пусть внешне это никак не проявилось, напротив, она выказала ему подчеркнутое презрение, но это все, разумеется, женская игра. Ведь женщины по своему особенному душевному устройству меняют маски с такой же легкостью, как мужчины, бахвалясь, произносят бранные слова.

На самом деле ей не хотелось, чтобы ему отрезали уши и превратили в посмешище даже мертвого. Как знать, вдруг они предназначены друг для друга. Хорош он будет, если сбежит от своего счастья.

Он стоял возле скалы, из которой на землю стекала, била, сочилась голубая, пронизанная искрами, почти неразличимая в воздухе струя то ли света, то ли воды, и там, где она скапливалась в каменном резервуаре дымящейся плазмой, пробивались из грунта головки цветов алого, желтого и белого оттенков невероятной насыщенности и чистоты. Достаточно было увидеть это место, чтобы понять, какой бывает первозданная красота, ненарушенная греховным прикосновением человеческой руки. На каменном выступе кто-то поставил глиняный кувшин с отбитыми краями и кособокую кружку. Пока сюда взбирался, Саша взопрел, не три мили, показалось, отмерил, а все десять, потому поскорее зачерпнул ладонями из каменной раковины и жадно напился, студя зубы, даже не ощутив, какова водица на вкус. Бархан наблюдал за ним с завистью.

– Ну что? Тоже хочешь попить? Так чего же медлишь? Пес понял, но что-то мешало ему последовать совету мальчика, зато когда Саша вторично зачерпнул воды, пес подошел и чинно слизнул ледяную влагу с ладоней. В знак благодарности помотал хвостом. С первой минуты знакомства он вел себя с изысканной учтивостью, но насчет его скорой дружбы Саша не заблуждался. Бархан отправился с ним после строгого наказа старика приглядывать за мальчиком. Так и сказал: гляди, псина, Камил еще несмышленыш, коли придет ему в башку дурь, тащи обратно силком. И ведь угадал старый. Брезжила у Саши смутная мысль обогнуть скалы и спуститься вниз, чтобы разыскать поселение, откуда явилась накануне бедовая троица. Глупость, конечно, но заманчивая. Хоть одним глазком поглядеть на прекрасную горянку.

Отдышавшись, наполнил водой два кожаных бурдюка, в каждый вмещалось по полтора-два ведра, приладил смоляные затычки и, когда перекинул оба, связанные веревкой, через плечо – один на пузе, другой на спине, – аж покачнулся, тяжестью пригнуло к земле. Теперь пес поглядел на него с сочувствием, а Саша вниз – с опаской. Тропа терялась в зарослях узкой темной лентой с осклизлыми краями. По ней без груза спускаться – и то есть риск обрушиться в пропасть. Он это понял, когда поднимался, цепляясь за кусты, испытывая временами сильное головокружение. Наверное, урок был не в том, чтобы принести воды, а в том, чтобы не разбиться.

– Ничего не поделаешь, – сказал псу. – Если дедушка справляется, то и мы сможем. Как думаешь?

Бархан озадаченно, тоненько тявкнул, дескать, чего тут думать, все равно выбора нет.

Саша бодрился напрасно, не представляя до конца, какое испытание его ждет. Головокружительный спуск оказался длиннее, чем вся его предыдущая жизнь. Он передвигался кое-где ползком, кое-где на четвереньках, но вскоре пришел к мысли, что коварный старик, к которому он по глупости душевно потянулся, решил расправиться с ним вот таким оригинальным способом, послав с бурдюками к источнику якобы за водой. Зачем это понадобилось Шалаю, другой вопрос, на который у мальчика не было ответа. Кто поймет загадочную душу сурового горца?

Долгие, сумеречные, наполненные дрожью часы смерть ползла рядом с ним по склону, но рыжий пес, надо отдать ему должное, делал все, чтобы отодвинуть ее щипок. Саша был ему признателен. В нужный момент он подскакивал и подставлял могучую рыжую тушу, заслоняя от края, а однажды, когда мальчик, не удержавшись, увлекаемый тяжестью бурдюков заскользил по траве и уже заглянул в бездну, которую предстояло пролететь, прежде чем шмякнуться о далекие, блестящие скалы, пес ухватил его зубами за рубаху и, скребя когтистыми лапами, вытянул на ровную площадку. Саша лежал на прокаленном песке без сил, без каких-нибудь желаний, но и в эту скверную минуту он даже не подумал о том, чтобы скинуть с себя проклятый груз и явиться к старику налегке, признав свой позор и малодушие. Точнее, мысль все же мелькнула розовым хвостиком, но он предпочел бы сдохнуть, чем поддаться ей. Он сказал Бархану:

– Старик хочет узнать мне цену. Что ж, пусть узнает.

Пес тявкнул на сей раз уважительно. Он сам тяжело дышал, и в желудевых глазах проступили кровяные прожилки.

Вернулись под вечер, когда из низин, провожая закат, всплывала коричневатая мгла. Дедушка Шалай встретил их на пороге и обрушился с упреками.

– Из-за тебя, Камил, остались без ужина. Вы что – уснули по дороге? Черепахи бегают быстрее.

Мальчик смотрел остолбенело, Бархан виновато поскулил за двоих.

– Никуда не годится, – нажимал старик. – Не оправдывайся, Бархаша, понимаю, ты ни при чем. Не тащить же его было волоком. Вот что значит городские неженки.

– Да, трудненько пришлось с непривычки, – смиренно согласился мальчик.

– И что собираешься делать? Завалишься спать?

– Почему? Что скажете, то и сделаю. Только попью водички и займусь ужином. Если проголодались.

– Неужели? А не надорвешься?

– Нет проблем.

– Что, Бархаша, не такой уж он, кажется, слабак, а?.. Сегодняшний урок заключался в том, что за один переход можно стать другим человеком, не тем, кем был вчера.

На частнике кое-как доставил Каплуна к нему домой, позвонил Карине, и она, уразумев, в чем дело, разохалась, раскудахталась – и обещала немедленно приехать. Каплуну нужен был уход, я не мог его оставить в таком положении. Он хотя очухался, но самостоятельно не передвигался и в нормальный разговор не вступал: только матерился и требовал водки.

– Пока не приведешь себя в порядок, никакой водки, – отрезал я.

– Что значит – в порядок? – поинтересовался он вперемежку с четырехэтажным матом. Побои сильно задели его самолюбие.

– То и значит… иди в ванную, прими душ. Раны смажь йодом. Хватит изображать из себя дебила.

Этим словам он неожиданно внял, кряхтя слез с кровати и потопал в ванную. На меня сверкнул одним глазом (второй закрывал кровяной пластырь), как на лютого врага.

Пока он отсутствовал, я дозвонился Светику. Доложил, какие действия предпринял, и спросил, есть ли у нее новости. Новости были, причем важные. Объявился ее муженек, джигит Руслан Атаев. Не собственной персоной, а по телефону. Светка рассказывала, захлебываясь словами и хныча, но главное я уловил. Атаев, по его уверениям, контролировал ситуацию. Он знал, что Вишенку украли, но, естественно, не придал этому большого значения. Сказал, что это пустяки, никому мальчишка на самом деле не нужен, а нужен он, Атаев, но тот, кто на него так нагло наехал, скоро за все получит сполна. Светику велел набраться терпения и тихо сидеть в норе, никуда не высовывая носа. А также никому не отпирая дверь.

– Откуда он звонил?

– Ой, я ничего не успела узнать, да и спрашивать глупо. Вдруг прослушивают…

– Мания преследования. Хотя все может быть.

– Володя, можешь подъехать сюда?

– Зачем?

– Мне страшно. Я больше не могу одна… – послышались рыдания, которые я из вежливости не перебивал. Мне не было ее жалко. Она выбрала сама свой путь и тем самым накликала беду на Вишенку. Страдает, конечно, но по своей вине. Как и я по своей дури. Дав ей выплакаться, выдавил из себя несколько нелепых утешительных слов и пообещал подъехать, как только освобожусь.

– От чего освободишься, Вовочка?

Вопрос резонный, но я на него не ответил, повесил трубку – и тут же перезвонил Дарьялову-Квазимоде в «Золотой квадрат».