Алексей Шерстобитов - Неприкаяный ангел Страница 17

– Помнишь, ты подсунул бумагу этому парню, заведомо написав там ложь… Он подписал ее. Дааа! Именно той самой подписью ты заключил контракт с моим господином. Он ждет тебя!

– Но ведь не я подписывал, да иии… это была не кровь!!!

– Глупец! Неужели ты думаешь, что можешь переспорить меня?! Сатана – есть дух! С душой твоей он и говорил…, а кровь! О как глупы людишки! Отвергнутую жертвенную кровь Спасителя, смешав её с кровью людей, убитых этим юношей после, а не свою, плеснул ты на папирус… О, как я рад, что ты погиб средь миллиардов тебе подобных гордецов! Во зле родился ты, злом взращен, им же умерщвляем здесь, сейчас! Ты, во плоти гноишься ныне, но не долго…, и скоро навсегда разделишь нашу участь…, брат, погибнешь ты во пламени возмездья…, погибнешь, и воспряв, останешься на пике мук сей гибели на вечно! Вместе мы разделим этот ужас, коль сами выбрали его…

– Нет, нет, нет, я не выбирал, я вообще ничего не делал! Это ведь не я подписал, и вообще, это работа…, я работу делал!!!.. – Ужасно зрелище гибнущей и уже бесправной души, еще не совсем осознающей своё положение и будущее, точно знающей – воздание справедливое и жуткое совсем рядом. Но не это страшит больше, а бессилие, к которому, в большинстве своем, находясь в своем теле, она не привыкла.

То, что наблюдает, ощущает она, то с чем может сравнить, уже не в ее власти, здесь не возможен самообман, самооправдание, самоутверждение – здесь лишь истина, и упование на милость Того, Кто отвергнут ей прежде!..

Я витал с Ангелом над тогдашней трагедией, я пережил с каждым и за каждого, кто участвовал в ней, все их страдания, и более всех со мной был созвучен, своими муками, тот самый молодой офицер, находящийся только в самом начале своего страшного пути.

Я даже не пытался разобраться в том, что делали слуги преисподней и Ангелы. Их голоса смешались, но не слились. Не дано понять душе неприкаянной одновременности вакханалии зла в радуге милосердия и милости Создателя. Нет ни у одного существа на свете возможности разобраться в подобном.

Зла нет – люди творят его сами в безграничном океане Света. Я видел, я знаю это – даже самый большой человеконенавистник на смертном одре, в самом худшем случае, безропотно примеряет на себя маску страха, и ни чем уже не страшен сам. Испытывающие же, сам по себе, ужас от прошлого, связанного с деяниями этого человека, окружающие его люди, становятся рабами этого страха, порожденного их униженной гордыней…

Запаянное в желеобразной биологической массе, не освобожденное сознание Верхояйцева, судорожно хваталось за любую возможность, хоть как-то сориентировать себя в пространстве, но как прежде, почему-то не получалось, а для нового чего-то не хватало. Появившийся у его постели беловолосый человек, резанул, как-то неприятно, из памяти. Данилыч вспомнил мельком виденное, когда-то – в его сегодняшнем состоянии все вспоминается, проходя не столько кинолентой, сколько полным восстановлением событий.

И почему, приходящее из прошлого, не может быть чем-то приятным, с позитивными эмоциями, что дало бы, какие-то силы. Нет, всплывало только обличающее, словно месть совести, её же голосом, ставшим сейчас многократно превосходящим прежний, когда-то отверженный, шепот, такой не выгодный, обличающий, не нужный…

Тогда, несколько десятилетий назад, этот «Седой» появился в больнице внезапно, совершенно не обращая внимание на все запреты и охрану. Что-то обговорив с подозреваемым, которого он так великолепно обработал, исчез навсегда, вырвав, из стройно подбитого обвинения, все ключевые фигуры и факты.

Первый раз Верхояйцев тогда пошел на такой грубый подлог, эта ложь даже его самого пугала, но грань была перейдена, да и важно ли было, что именно произойдет с кем-то, если у него все должно быть хорошо. И ведь стало!..

Я наблюдал за этим, мне казалось важным понять, что именно происходит в этот период с самой душой. Эта была, не знавшая раскаяния, душонка, но поскольку Господь милостив, Он и здесь дает шанс. Но как душе, не имеющей подобного навыка, прибегнуть к самоосуждению, самооправданию, преступив через гнев привязчивой, гордыни и тщеславия.

Даже чувствуя гнилостный запах геенны огненной, окруженной слугами преисподней, не в состоянии она подняться над собой, уже понимая, что необходимо для спасения.

Ощущает она приближение забвения, что есть невозвратное состояния от противолежащего края пропасти, где началом мнится ей Эдем и Врата Рая. Сейчас же, находясь между тем и другим, будто притягиваемая, то к одному полюсу, то к другому, душа, переживала заново все содеянное личностью человека, неотъемлемой частью которого была всю земную жизнь, частью от вечного и бессмертного.

Как можно побороть сон человеку, не спящему несколько дней, и вдруг, неожиданно нашедшему пищу, вкусившему ее, и теперь, в тепле и спокойствии имеющему возможность полного отдыха. Никак! Наступит момент, и сон незаметно вкрадется в сознание…

Проснувшийся, через несколько часов, даже не вспомнит, как провалился в царство Морфея. Мне пришло это сравнение на ум, хотя из своего земного прошлого я не помню почти ничего, но это ясно осозналось, поскольку я бурно переживаю сейчас, наблюдая за борьбой, происходящей в несчастной душе Петра Даниловича. Она даже сейчас, находясь на грани, перейдя за которую, уже никогда не вернется, не желает спасти себя, отказавшись от страстей, испытать, которые даже не в состоянии. И, о ужас! Сейчас это еще тяжелей, нежели при жизни.

Мы, даже увидев воплоти Бога и чудеса Им творимые, способны сомневаться. Ещё немного, и душа его в смятении, перейдет в другой мир, где, уже понимая свою погибель, будет лишена возможности покаяния, молитвы за себя, надежды.

Все возможное – это сопротивляться нагнетающемуся сну забвения, надеясь на тех, кому ты дорог, на тех, кому помог, Бога ради, за кого заступился, отдал последнее, за кого пострадал, молился сам, что и есть богатства, скопленные на Небе в спасительной сокровищнице нетленной. Но если некому, то не выкупить ни за какие богатства мира спасение души своей у Того, Кому и так все это принадлежит.

Заступаться ни за раба Божьего Петра, ни тем более, Шеломо Пинхаса, было не кому, и постепенно, как вода в воронку втягивалось сознание обездвиженного Верхояйцева в темноту гущи, куда следом растворялась и душа грешная… Бесы разрывали ее на части, скатывали снова воедино, в безобразные, оцениваемые по достоинству только ими, формы. Сколько не просила она вспомнить об оказанных их господину услуг, ни слова не было услышано, ибо каждый из них был торжеством лжи и злобы собственной гордыни.

Видя все это, я был под тяжким впечатлением, ибо сам, будучи духом временным, находился здесь, буквально в шаге от такой же участи. Ангел мой освещал и грел меня своим светом, придавая не меркнущую никогда надежду. Я ощутил его любовь и уверенность, а понимая, что не один, перестал сомневаться… Именно в это время, каждый ощущает свою слабость, мыслью, о которой боится поделиться. Плохо, что очень быстро это настоящее забывается, и мы вновь ровняем себя с Богом!..

Взросление

«Седой» остался доволен произошедшим, и все больше убеждался, что возмездие правосудия Божия, настигает человека и здесь на земле. Четкая прослеживаемая цепочка зависимостей казалась уму неопровержимой, хотя и он мог ошибаться.

Конечно, он помнил этого милиционера, а зная полный его послужной список, не удивился его поступку. Жадность и страсть к стяжательству частые попутчики к деяниям глупым, как правило, кончающиеся плачевно.

Из имеющегося в ячейке банка, он сделал вывод, что дальнейшие усилия нерациональны, полная картина последствий прояснилась, а потому касательно этого дела осталось лишь одна забота – дом «Солдата» и его дочь – в первую очередь, и коробочка черного дерева с крестиком – во вторую.

Опасения, овладевшие им, были не беспочвенны, ибо и два молодых человека, явно имевших какие-то планы в отношении Верхояйцева, и целая оперативная группа, посетившая, интересующий дом в Вешках, а главное непонятный интерес к самой девочке, не могли быть совпадением и явно связаны друг с другом.

Он по опыту знал, что генерал ни силами, ни мыслями по воздуху не разбрасывается, а посему предположить обычную месть было бы глупо. В его интересах, скорее было бы попытаться обработать «Солдата», что, по причинам понятным, не возможно. На неясные перспективы тот никогда не рассчитывал. Значит, было еще что-то, что предстояло выяснить. Впереди ждал путь в Москву…

Я, понимая опасения этого человека, все же не смог осознать причину их опасений. Видно отталкиваясь от своей сегодняшней эфемерной сути, я прежде всего, начинал свои мысли от окружения Татьяны одними Ангелами. Но где жертва, там и хищники, и это я ощутил сразу при приближении к дому ребенка.

Почуяв возможность, слуги преисподней слетались, предвкушая испуг, волнения, подозрения, со стороны, как пожилой женщины, так и девочки. Они не приближались, но были недалеко. Хранители блистали молниями и мечами, обжигая молитвенным пением.