Вячеслав Денисов - Дело государственной важности Страница 17

– Именно, – подтвердила она. – Один из тех, кто находился в номере, когда я вошла, говорил: «Дело у Кряжина, и вряд ли его у него заберут. А потому нечего и звонить в прокуратуру…» Потом он замолчал, потому что увидел меня… Как он выглядел? Бледное пятно среди черноты остальных клиентов. Светлый джемпер, светлая рубашка, светлые брюки и такие же туфли. Совершенно незаметная личность посреди бежевого ковра триста восьмого номера.

Кряжин резонно поинтересовался у Майи, зачем ей нужно было связываться с ним и подставлять себя под чудовищный риск, вместо того чтобы просто взять два чемодана и уехать.

И он посмотрел на нее, ожидая ответа. Слишком много логики было в его вопросе и мало в ее предыдущем рассказе.

– А они меня все равно убьют, – вдруг ответила она и потянулась к бутылке.

– Тогда им незачем было устраивать стриптиз на снимаемой вами квартире, Майя. Вас бы просто убили.

Она встала, прошла к лестнице, ведущей наверх, и уселась на нижнюю ступеньку.

– Они просто еще не знают того, что меня нужно было не пугать, а убивать.

Кряжин почесал висок, поморщился и попросил экономить его время.

– О том, что я была с Колмацким, вы знаете. О том, чем мы занимались, вам тоже известно. Но когда Филипп отправился в душ, кажется, это было во второй раз, мне захотелось пить. Я проверила бар, но минеральной там не оказалось. Номер только что освободился, его прибрали, но еще не приготовили к въезду новых клиентов. И тогда я вынула из кармашка фартука ключ от триста девятнадцатого номера, накинула на себя платье горничной и выскочила в коридор. Прошла в триста девятнадцатый, взяла из бара одну бутылку нарзана и вышла с нею в коридор. И в тот момент, когда я выходила, я услышала шаги. Испугавшись, что меня застанут за неприличным делом, я закрылась в номере и вышла лишь спустя минуту. А когда выходила, услышала: «Ну, проходите, раз так». – «Спасибо». Потом захлопнулась дверь, и я поняла, что это дверь триста семнадцатого номера. Того самого…

– И что с того? – уже почти засыпая, поинтересовался советник.

– А то, – морщась от досады за непонятливость Кряжина, повысила голос бывшая горничная, – что говорил «спасибо» человек, который в триста восьмом номере предупреждал о невозможности решать вопросы в прокуратуре, коль дело находится у вас! Я узнала его голос.

Интересное кино. Кряжин пригладил висок и посмотрел на верхнюю часть витой лестницы. У него стало складываться предположение, что его по ней ведут, чтобы он рано или поздно свалился с нее с большими последствиями для себя. Интересно, Майя хорошая девочка? Или ее попросили еще раз сыграть роль девочки с Тверской-Ямской? Дутов мог это придумать. Не вопрос. Если то, что она говорит, не правда, а игра, то она срежиссирована очень примитивно. Половина ее рассказа, там, где раздевание, похожа на правду. А потом девочка начинает частить в подробностях. «Ну, заходите, раз так…» Она чуть не описалась от страха, что ее застукают на краже бутылки нарзана, и при этом хранила феноменальную способность запоминать детали совершенного убийства.

– Если вы не видели человека, говорившего в коридоре с хозяином номера, тогда почему вы считаете, что «бледный» человек вошел в триста семнадцатый номер, а, скажем, не в триста девятнадцатый?

– У вас есть на работе сейф?

– Есть. На нем написано, что при пожаре его необходимо выносить в первую очередь и ответственный за это я. – Мысленно махнув на предосторожности рукой, Кряжин дотянулся до бутылки и налил себе добрую порцию виски. – И мне становится жутко от мысли, что рядом со мною будут падать горящие балки, а я буду нести на спине этот сейф весом в двести пятьдесят килограммов. Вы хотели провести какую-то аналогию? – И он выпил.

– И вы наверняка знаете, как он скрипит?

– Знаю. – Выбрав на блюдце ломтик лимона побольше, он уронил его в рот, как в пропасть. – В марте под моим окном так кричит насилуемая стаей отмороженных котов кошка.

Сравнение ей понравилось. Она задумалась и, старательно подбирая слова, выдала:

– А вот дверь триста семнадцатого номера звучит, как… как будто пискнула мышь, потом – вскрикнул во сне ребенок. Я на третьем этаже знаю, как «звучат» двери всех номеров.

Кряжин с сожалением посмотрел на часы. Рассказ девушки мог быть как сенсацией, так и плохо приготовленной кашей-размазней для следователя. Хотя приехал он, во всяком случае, не зря. Во-первых, уже дважды из разных уст упомянут человек «во всем светлом», во-вторых, подтвердился на практике следственный эксперимент с Сидельниковым. За то время, пока Филя Колмацкий мылил ноги, успеть прирезать Резуна можно было вполне.

Это было все, что хотела сообщить советнику Майя. И понять ее он был должен. Бывшая горничная «Потсдама» с этого момента являлась ценным свидетелем, могущим на опознании указать на человека в «светлом» как на лицо, заходившее в номер к губернатору Мининска за несколько минут до его смерти.

Он отправил ее туда, откуда она с трудом выбралась. В родную деревеньку. Каждые два дня она должна звонить ему на мобильный телефон и докладывать, что ничего необычного с нею не происходит. Но перед этим, конечно, дал расписаться под текстом в бланке протокола повторного допроса свидетеля. Кряжину было не привыкать заполнять такие бланки на самых неприспособленных для этого поверхностях: на коленях над трупом, лежащим между рельсов, над трупом в туалете… А потому на столике, между початой бутылкой виски и блюдцем с порезанным лимоном, оказалось просто идеальное рабочее место.

Он отвез девушку на вокзал, посадил на поезд, и Дмитрич вернул его в прокуратуру. И советник снова лег на стулья, чтобы утром быть самым свежим из присутствующих на совещании у Смагина.

Засыпая, он, наверное, в сотый раз за свою карьеру думал: «За что же тебя все-таки зарезали?» Чем выше социальный статус жертвы, чем выше сложность расследования. Когда на сцену начинают выползать государственные интересы, важным для следователя становится вопрос не «кто?», а «за что?».

Глава пятая

– Когда вернутся Тоцкий с Сидельниковым? – спросил Смагин.

После совещания он оставил советника у себя, чтобы прояснить ситуацию вокруг начавшейся телевизионной и газетной шумихи по поводу убийства губернатора. Несмотря на то, что с момента смерти Резуна прошли всего сутки, эфир захлебывался предлагаемыми журналистами версиями и даже сообщал о фотороботах предполагаемых преступников. Несчастная гостиница «Потсдам» фотографировалась и снималась снаружи в разных ракурсах, сопутствующие пояснения мало способствовали посещаемости заведения, и вся эта толчея рядом с гостиницей доставляла, надо думать, немало хлопот ее владельцам. Существует одно правило борьбы с журналистами – дать им один день на съемки там, где они захотят, и поговорить обо всем, что их волнует. Тогда никаких репортажей может не быть вовсе. Кому, спрашивается, интересно смотреть телевизор, когда на экране по помещениям ходит журналист и показывает на чисто убранный номер: «Вот здесь его убили, вот здесь он страдал, тут полз, а до этой линии не дополз. Убили его большим ножом, а потом преступники скрылись, и милиция с Генпрокуратурой их ищет. Знаете, дорогие телезрители, если быть до конца откровенным, то ни хрена интересного в этом нет». И все! – тема закрыта. Но о таком способе борьбы с журналистами мало кто знает.

Лишнее подтверждение тому советник получил всего несколько месяцев назад, на собственном примере. Не на личном, конечно, случай происходил не с ним, но сидел Кряжин от этого случая так близко, что было бы верным сказать, что он в нем участвовал.

Дело прошлое, но отдыхал этим летом Кряжин на юге нашей страны. Точнее, не отдыхал, а работал. Находился в служебной командировке по выяснению причин внезапного обогащения одной вдовы сразу после смерти ее мужа, московского чиновника. Утром советник выяснял обстоятельства, а вечером, в часы досуга или отсутствия на месте интересующих его лиц, нежился под лучами солнца на берегу Дона. Возвращаясь однажды с пляжа, он увидел множество машин у Дома журналистов и множество лиц с пристальными взглядами. Безошибочно определив в них не лица кавказской национальности, коих, следует заметить, на берегах Дона до неприличия много, а столичных телохранителей, следователь пошел по следу и вскоре выяснил, что это не что иное, как пресс-конференция одной звезды российской поп-музыки. Решив не упускать случая лицезреть звезду, Кряжин прошел в зал и разместился между редактором «Коммивояжера» и журналистом восьмого канала телевидения. Всю дорогу до столика, уставленного микрофонами, ему задавали вопросы: «Где ваша аккредитация?» и «Есть ли у вас оружие?». Смысл последнего вопроса до Кряжина дошел позже, когда все закончилось.

Звезду (это был мужик) спрашивали, он отвечал, что он великий. Его спрашивали, он отвечал. Где-то спустя четверть часа после начала конференции звезда совершил чудовищную ошибку. Он начал рассказывать о своих новых проектах. И тут произошло то, что подсказало Кряжину мысль о том, как правильно бороться с журналистами. В данном конкретном случае – с журналистками.