Эван Хантер - Последний уик-энд Страница 17

— А что у него было?

— Катаральная лихорадка, — печально сказал санитар. — Спи крепко, приятель.

Он вошел в комнату улыбаясь. Он не ожидал отдельной палаты. Непредвиденная удача вдохновила его. Он повесил вещмешок на спинку кровати, вынул оттуда бумажник и засунул его между подушкой и наволочкой. Потрогал рукой матрац, довольный его мягкой упругостью, накрахмаленными белыми простынями. Это здорово отличалось от его койки на корабле. Лучше больницы ничего быть не может. Глазунья и гренки завтра утром, апельсиновый сок. Да, это было замечательно.

Он снял покрывало и забрался в постель. Вначале, конечно, придется притвориться больным. У него на самом деле однажды была катаральная лихорадка, так что он знал, какие симптомы изображать. Нехорошо, если его заподозрят в симуляции. Горло воспалится, если пожевать табак. Этим можно было заняться с тем же успехом и сейчас. Он залез в свой мешок, достал пачку сигарет, разломил одну. Он знал, что никотин яд, но не собирался жевать много. Он положил немного табака на язык, сморщившись от горечи, протолкнул табак в горло, чуть не подавившись, а затем сплюнул на ладонь. Он начал кашлять, специально напрягая горло, чтобы оно было красным, когда его будут осматривать врачи. Он еще не знал, как поднимет температуру, но он что-нибудь придумает. Тлеющая сигарета в пепельнице, какая-нибудь уловка, чтобы выдворить сестру из палаты, — справится. Раньше получалось, почему бы не получиться и на этот раз.

Он был очень доволен тем, как все шло. В прошлый раз Шефер его засек. Но тогда они были в общей палате. Сейчас у него была отдельная, и это значит, что он будет наедине с любой сестрой, которую ему дадут. Очень редко он встречал женщину, которая бы его совсем не привлекала. Так что он не боялся, что ему не понравится сестра. Женщины интересны в этом плане. Если у них физиономии так себе, то фигуры хорошие. И наоборот. Клер была исключением. Хорошенькая, с упругим телом. Не имело смысла о ней больше думать. Если уж совсем страшилище попадется, придется пострадать. Он лежал в кровати, улыбаясь и предвкушая первую встречу с любой медсестрой, которую ему дадут.

Конечно, в Норфолке были потаскухи. Бог свидетель, в Норфолке был миллион потаскух. Но в тот день, когда он заплатит одной из них, он себе руку откусит. Были, конечно, на базе и женщины-военнослужащие, но они всегда окружены рядовыми и сержантами. Нужно было отшить человек десять, прежде чем к ней подберешься.

Медсестры — самый хороший вариант. Конечно, медсестры были офицерами и, являясь таковыми, предназначались строго офицерам. Это было дурацкое правило: никаких неуставных отношений с вышестоящими по званию. Господи, это правило противно человеческой природе. Что должен делать мужчина? Что он может поделать, если у него нормальные человеческие аппетиты? Конечно, он ничего не может сделать. А попробуй сказать об этом начальству, просто попробуй объяснить им это.

Ну, в этом смысле он был очень ловким. Он был уверен в своей привлекательности и знал, что главное познакомиться с девушкой, — остальное шло как по маслу. Иногда ему казалось, что то, что он рядовой, ему даже на руку. Было что-то волнующее в том, чтобы делать запрещенное. Украденное яблоко слаще. Сестры могли иметь каких угодно офицеров. Но он подозревал, что это было скучно. А так — существовала какая-то опасность, девушкам нравится элемент опасности…

— Привет, — сказал голос от двери.

Он снова увидел санитара.

— Привет, — ответил он.

— Принес тебе температурный лист, — сообщил санитар. — Как самочувствие?

— Хреново.

— А ты не выглядишь хреново.

— Да? А какое тебе дело до моего самочувствия?

— Никакого. Я просто не доверяю людям, особенно с катаральной лихорадкой.

— Ты что, врач?

— Нет.

— Тогда нечего ставить диагнозы. Кроме того, я тоже недоверчивый, помнишь?

— Конечно, помню. — Санитар подошел и повесил на спинку кровати свежий лист.

— Ты ведь здесь был раньше?

— Да, — ответил он медленно.

— Мне кажется, я тебя узнал.

— Ну и что?

— Ну и ничего. Я смотрю, ты болезненный.

— Точно. Я болезненный.

— М-м-м, — промычал санитар, кивая.

— Когда врач делает обход?

— Можешь расслабиться. Он уже сделал все обходы сегодня. Он не придет до завтрашнего утра. Если только, конечно, ты умирать не начнешь. Ты не умираешь?

— Нет, — ответил он.

— Я так и думал. Я тут, правда, слышал недавно, как ты подавился, и подумал, что ты уже готов сыграть в ящик. Если хочешь, чтобы я привел тебе доктора, я буду счастлив сделать это.

— Я могу подождать до утра.

Санитар улыбнулся.

— А то я не знал.

— Если ты закончил, я бы хотел отдохнуть.

— Ну, конечно, — сказал санитар улыбаясь. — Я должен дать больному человеку отдохнуть. Но ты же понимаешь, что я должен был принести тебе температурный листок. Без него мы не можем отличить больного от симулянта.

— Ты что, нарываешься на неприятности? — спросил он неожиданно.

— Я? Выбрось это из головы.

— Тогда катись отсюда к черту.

— Конечно. — Он покачал головой. — Для больного ты разговариваешь слишком круто.

— Я не настолько болен, что не могу…

— Спокойной ночи, приятель. Спи крепко.

Санитар вышел из комнаты, и он смотрел, как его широкая спина в синем форменном халате завернула за дверь и исчезла. Он послал негодяя подальше, откинулся на подушку и подумал, не причинит ли ему этот выскочка каких-нибудь неприятностей. Ему только обвинений в симуляции не хватало. Это верная "губа". Если не трибунал. Черт возьми, почему только людям надо вечно совать нос в чужие дела?

Когда он снова услышал шаги, он подумал, что возвращается санитар. Но затем узнал приглушенное шарканье тапок, которые обычно выдавались больным.

Парнишка робко просунул голову в дверную щель. Он был высоким, темноволосым и голубоглазым. Ребенок не старше 18 или 19.

На нем был выцветший голубой больничный халат и тряпичные тапки.

Лицо было бледное, как будто бы он долгое время не видел солнца.

— Ты только что поступил? — спросил он.

— Да.

— Меня зовут Гиберт. Ты болеешь?

— Я ведь в госпитале.

Гиберт зашел в палату.

— Не возражаешь, если я войду?

— Ну…

— Я официальный встречающий комитет. Я здесь уже восемь месяцев. Вижу всех, кто приходит и уходит. Меня здесь зовут Ветеран Гиберт. А я тебя, кажется, здесь раньше видел.

— Может быть, — ответил он. Черт побери, весь госпиталь прямо-таки кишит шпионами.

— Как тебя звать? — спросил Гиберт.

— Тебе какое дело?

— Просто хочется знать.

— На листке написано, — сказал он враждебно.

Гиберт быстро посмотрел на листок.

— Что у тебя?

— Катаральная лихорадка.

— Везет.

— Почему?

— Я здесь уже восемь месяцев, и они до сих пор не знают, что со мной.

— Да?

— Честное слово. Меня осмотрели практически все флотские врачи. — Гиберт пожал плечами. — Ничего не могут понять.

— Ты заразный? — внезапно спросил он.

— Не-е, об этом не беспокойся. Вначале они тоже так думали, а сейчас уже нет. Держали меня в боксе три месяца. Считали, что я разношу какую-то страшную болезнь. Но нет. Они просто не понимают, что у меня.

— Правда? — спросил он, заинтересовавшись.

— Да, — печально сказал Гиберт. — У меня все время температура. 101–102. Выше не поднимается. Но держится постоянно, день и ночь. Такая температура может довести человека, а?

— Могу себе представить. И ты здесь уже восемь месяцев?

— Восемь месяцев и шесть дней, если быть точным. Врачи думают, меня какой-нибудь жук или еще что-нибудь там укусил. До этого я был на Тихоокеанском, на "Коралл Си". Они думают, меня укусил какой нибудь редкий тропический жук. У меня болезнь, неизвестная медицине. Этим гордиться можно.

— И никто больше этим не болеет?

Гиберт покачал головой, немного с гордостью, немного с благоговением.

— Во всяком случае, они не знают. Сперва они думали, я прикидываюсь. Симулирую. Но они не могли не обращать внимания на показания термометра. Каждый день, черт возьми. 101–102. — Гиберт печально покачал головой. — Видать, мне в больнице всю оставшуюся жизнь провести придется. Если они узнают, что со мной, то тогда уж справятся и с раком, и с насморком.

— Здесь, наверное, не очень плохо?

— Совсем неплохо. Много хороших парней, а некоторые сестры так прямо куколки. Одна особенно симпатичная на этом этаже, подожди, увидишь. У нас их четверо, но эта — настоящий персик.

— Да? — спросил он, снова заинтересовавшись.

— Да, сам увидишь.

— У нас здесь больной, Гиберт, — раздался из дверей голос.

Он повернул голову. Санитар снова вернулся.

— О, извини. Я не подумал об этом, Грег.