Иван Сербин - Проба пера Страница 18

— Само собой, Вадим. Какой базар?

Мужчина проворно сцапал банкноту и быстро спрятал в карман. Посмотрел на приятеля. Тот оказался сообразительным.

— А я чего? Нормально. Раз хорошие люди просят.

— Вот-вот, — кивнул Вадим.

Оба мужичка суетливо засобирались, подхватили перепачканные землей и мраморной пылью телогрейки и потянулись к выходу.

Вадим проводил их, запер дверь и вернулся в гранитную мастерскую. Здесь царило полное понимание и единодушие. Бледный Кеша жался лопатками к стене, по лицу его тек пот. Это не было признаком слабости. Кто бы в такой ситуации не взмок? Понимал ведь, на кладбище возят не пряниками кормить. Рядом с ним, поигрывая монтировкой, стоял Пестрый. Вячеслав Аркадьевич, сидя на единственном стуле, скучно смотрел в окно. Челнок с интересом разглядывал пульт электроподъемника.

Вадим зашел в комнатушку, прикрыл за собой дверь.

— Ну, — с каким-то облегчением произнес Мало-старший, — начнем помаленьку.

Он не успел закончить фразу, как Пестрый, резко размахнувшись, ударил Кешу монтировкой по голени. Тот заорал, рухнул на одно колено, зажимая руками раздробленную ногу. Правда, надо отдать Кеше должное, он быстро взял себя в руки, стиснул зубы, хотя лицо стало белее савана. Знал, что слабых не любят.

— Колись, падла, кому Американца слил? — спокойно, даже доброжелательно спросил Пестрый.

— Пацаны, я не знаю… — просипел тот, корчась на полу. — Правда.

— Врешь, сука. Знаешь. Колись, не то сейчас вторую ногу сломаю.

— Не знаю, правда…

Вадик поджал губы. Он почему-то верил Гостю. Предчувствие, что ли? А Кеше и не было смысла колоться. Стоило ему признаться в том, что ответственность за смерть Американца лежит на нем, и он мог считать себя трупом. Отпусти его одни — за дело взялись бы другие. Так что, по-любому, не жилец он.

Пестрый старательно, как в гольфе, примерился и нанес еще один удар. От всей души. Кеша завыл. Сломанная окровавленная берцовая кость прорвала штанину и теперь торчала, словно огромная заноза.

— С-с-с-суки… Ну не знаю я, честно… Правда… — Кеша катался по полу, пытаясь таким странным образом унять дикую боль, удержать ее в груди, не выпустить наружу. — Мамой клянусь.

Пестрый напрягся.

— Ты чем клянешься, падла? Я тебя урою, лично!!! — заорал он с истеричными нотками в голосе. — На куски порву, гнида, перхоть «американская»! Ухо оторву и собакам скормлю, понял?!!

Лучше было бы Кеше промолчать. Мать — это святое. Конечно, Пестрый просто обрабатывал Кешу, — и, по мнению Вадима, совершенно напрасно, пленник все равно ничего не соображал от боли, — но клятва эта была лишней.

— Слышь, Пестрый, — Вадим указал на рабочее место шлифовальщиков. — Брось-ка его сюда.

— На фига? — не сразу сообразил тот.

— Бросай, тебе говорят. Времени на базары нет.

Пестрый ухватил Кешу за шиворот, потащил к укрепленному на полу, отполированному до зеркального блеска стальному листу, служащему своеобразным рабочим столом. Швырнул пленника поверх.

— И чего?

— Дай-ка…

Вадим забрал у Челнока пульт, опробовал кнопки. Массивная мраморная плита качалась в воздухе точно над листом. Вадим нажал рычаг, и груз пошел вниз. Весил камень не меньше пары сотен килограммов и опустился точно на раздробленные ноги Кеши. Тоненько брызнула из-под плиты кровь. Пленник заорал, но скоро крик перешел в жуткий, утробный вой.

— Ништяк, — прокомментировал Пестрый. — Надо будет потом рыло ему так же отпечатать. Братве на памятник тратиться не придется, — он засмеялся, довольный собственной шуткой.

— Братан, — Вадик подошел к Кеше, опустился на корточки. — Слей нам «махновца», и зуб даю, умрешь быстро, без всяких мучений. — Он достал из-под пиджака пистолет. — Давай, мы ждем.

— Я его не знаю, — простонал Кеша. — Правда. Первый раз… увидел.

— Он сказал, под кем ходит? — с ноткой участия в голосе поинтересовался Вадим.

Кеша отрицательно дернул головой, стиснул зубы. Каждое движение отдавалось в изувеченном теле новым наплывом боли.

— С… сказал только… люди… реальные…

— Да ладно, братан. Начал сливать, сливай уж по полной. Из-за него такие муки переживаешь…

— С-суки, — процедил сквозь зубы Кеша. — Кончай меня, ты обещал… Не знаю я ничего больше…

— Как он на тебя вышел?

В глазах Кеши плавали бело-золотые сгустки. Он ничего не видел. Вместо Вадима клубилось черное аморфное пятно. Наверное, так и должна была выглядеть смерть.

— Лялька меня… сдала…

— Что за Лялька? — нахмурился Вадим.

— Стрек… оза. Проб…ь. У авторынка… ее снял…

— Точно, Стрекоза?

— Т… точно…

— Ты ничего не забыл? Напрягись, братан. Детали какие-нибудь? Нет?

— У нее… кола на плече — стре… стрекоза… маленькая…

— Вот. Видишь? Кола на плече. Давай еще что-нибудь вспомни, братан. Наверняка еще что-то есть, а?

— Твари бешеные, волки позорные… Беспредельщики… — По лицу Кеши потекли слезы. — Кончайте меня…

Вадим поднялся, посмотрел на Мало-старшего. Тот кивнул. Вадим поднял пистолет, дважды нажал на курок. В крохотном помещении выстрелы прозвучали оглушающе. Пестрый мизинцем прочистил ухо.

— Аж звон в ушах поплыл.

Из-под головы затихшего Кеши натекала густая лужа.

— Мужики сами все подотрут, — сказал Вадим, подбирая гильзы.

Мало поднялся:

— Вадим, поднимай ребят. Пусть найдут мне эту Стрекозу хоть из-под земли.

— Хорошо, — кивнул тот. — Нет вопросов.

— Поехали, — Вячеслав Аркадьевич вышел из конторки, забрался на заднее сиденье «БМВ».

Через пять минут иномарка уже летела по шоссе к пригороду. Вадим спешно созванивался с людьми, поднимал бригадных на поиски неведомой им пока Ляльки Стрекозы.

— Это не наши, — Челнок нарушил молчание первым. — Если бы беспредельничал кто-то из своих, он знал бы.

— Могли и рядового бойца заслать, — не согласился Пестрый. — С закосом.

— Нет. Бойца по фасону видно. Вычислил бы. Я думаю, «махновцы» — залетные.

— А чего? — Пестрый повернулся к Вячеславу Аркадьевичу. — Точно! Ослабят все реальные структуры в городе, вышибут людей авторитетных, а потом лучшие куски под себя захапают.

— Если «махновцы» — залетные, как они на Стрекозу вышли? — спросил задумчиво Мало. — И откуда узнали, на кого ставить? Или, вы думаете, к первому попавшемуся бычку на огонек залетели? Нет, тут люди реально работают, тонко. Свои это. Очком просекаю, свои. Роются они конкретно. Под залетных косят. — Вячеслав Аркадьевич вздохнул. — Да только нам, по-любому, вилы вылезают двойные, с вензелями. Либо «махновцы» замочат, либо братва на нас «стрелки» кинет.

— Если наши, надо смотреть, кто живой остался. Своего-то «папу» они валить не станут, — подвел итог Челнок. — А сейчас трое вас осталось. Ты, Хевра и Манила.

— Американец еще, — добавил Мало.

— Ты чего, Кроха? Американца же грохнули, — удивился Пестрый.

— Ты сам видел или насвистел кто?

— Так мы же вместе на похоронах были…

— И что? Нам Американца реально показали? Нам шашлыка реально показали. Прожаренного. А Американец это был или кто другой — хрен поймешь. Челнок, — Вячеслав Аркадьевич сунул руку под пиджак, помассировал грудь. — Завтра утром напряги наших людей в МВД. Пусть конкретно скажут, кто-нибудь Американца опознал или его так закопали, чисто под фантазию? Пусть поработают. Иначе на кой болт мы им деньги платим? Надо экспертов — пусть привлекают экспертов. Мне важно знать точно, кто лежит в могиле, понял?

— «Папа», не нервничай. Я все сделаю.

Вадим закрыл трубку.

— Кроха, я поднял пацанов. Отправил людей к авторынку. Как только Стрекоза там объявится, они ее сразу зацепят.

— Хорошо, — Вячеслав Аркадьевич откинулся на спинку и тяжелым, немигающим взглядом уставился в окно. Не ладились у них дела в последнее время. Все шло наперекосяк. А тут еще эта боль в груди опять проснулась, чтоб ее…

«БМВ» наматывал километры влажного асфальта на широкую резину шин. Шестьдесят километров, отделявшие город от пансионата «Сосновый бор», иномарка пролетела за двадцать минут с небольшим, благо трасса была свободна. У поворота, под щитом с надписью на русском и английском языках: «Пансионат „Сосновый бор“ — 1,5 км», стоял темный «Вольво». Мало нахмурился:

— Кто такие? Что здесь делают?

— Не беспокойся, «папа». — Вадим мигнул фарами. — Я на всякий случай людей «тревожных» вызвал.

— Отошли их обратно, — резко приказал Вячеслав Аркадьевич.

— Но…

— Я сказал, отошли их обратно. — Мало вдруг почувствовал, что дико устал за этот день. — Если нас будут пасти, пусть врубятся — личина у нас не играет и прятать нам нечего.