Евгений Филимонов - Муравьиный лев Страница 19

Он подтянулся на кирпичной стене и внимательно оглядел дворик, окруженный низкими крышами. В нем было пусто и спокойно, лишь двое алканов спорили негромко друг с другом на лавочке, да в окне Михая значился свет: сеанс одновременной игры.

Томик сполз со стены и нырнул в дверь подвальчика, в кромешную тьму. Обернулся на пьянчуг: одни еще что-то бормотал, второй молча растянулся на лавочке.

В конце коридора стукнул в дверь, обитую замызганным дерматином. Знакомая девка тут же открыла Томику, она дремала у входа в парусиновом складном шезлонге. На трех столах шла карта — волны табачного дыма ходили под потолком. Это был все знакомый ему народ, и он с кривой улыбкой смотрел, как вытягивается, бледнеет рожа у Дональда — утенок почуял беду в его приходе…

— Шо влетаешь, как балахманный? На, выпей.

Хозяин, лысоватый мужик в пижаме, сунул ему нечистый стакан: Томик машинально выпил.

— Играть сядешь?

— Я по делу, — Томик кивнул Дональду, тот подошел.

Хозяин понимающе отворил дверь в клетушку, где стояла лишь железная кровать с панцирной сеткой. Томик накинул крючок, погасил свет и выглянул в окно.

— Пока тихо.

— В чем дело? Чего паникуешь?

— Дай-ка сигарету с кайфом, — Томик будто не слышал вопроса. — Где Пан?

— Почем я знаю? Со склада убрался, ты же знаешь сам…

— Старый мне нужен… — Томик озирался, будто ища чего-то. — Мотать надо, быстро, возле Губского большой шмон.

— Да ты что!

— Чего их здесь еще нет — удивительно! — он, казалось, говорил сам с собой. — Понял, гусь? Двигай ногами, подставили нас… А Пана я сам найду.

Дональд Дак вскочил.

— Без понта? Тогда я…

— Стой! — Томик рванул его назад. — Не через двор. Там, думаю, менты, — он все не отпускал Дональда. — И вот… Ты как, в выигрыше сегодня?

— Какое тебе дело… Ах, шакал!

Томик выкрутил руку утенка и ударил его коленом в живот. Навалился, обчистил карманы — у Дональда оказалась жидкая пачка мятых бумажек.

— Бабки нужны, кореш. Срок пахнет, а ты, может, еще пролетишь… по другой статье. Бывай!

На сетке, всхлипывая, ругался утенок Дональд. Томик вылез в окно и выбрался из приямка. Когда он хлопнул дверцей, дремавший алкан сказал второму:

— Давай сигнал, Коршунов…

На этой точке Пана тоже не было. Клавка, расхристанная, заплаканная, в порванной комбинации, закрывалась от его оплеух.

— Не знаю, не знаю, не знаааю!!!

Постучали в стену: видимо, шум разбудил соседей. Женщина вырвалась наконец из рук Томика и упала на ковер, глухо рыдая. Он огляделся в роскошной спаленке, но — что возьмешь с этой бабы? И, кажись, не врет, сучка, в самом деле не знает.

Томик прошел на кухню и открыл холодильник. Нарезал, кромсая, ветчину, и быстро умял огромный шмат ее, запивая холодным кислючим рислингом. Зазвонил телефон. Томик вздрогнул, выглянул, жуя, в комнату. Клавка лежала ничком там же.

— Телефон! Оглохла, падаль! Если он — спросишь, откуда звонит.

Он слегка толкнул ее ногой. Клавка встала, запухшими от слез глазами глянула ненавидяще, бочком прошла к аппарату.

— Слушаю…

Было слышно, как после паузы часто запикало в трубке.

— Не тот номер…

Она прошла к туалетному столику и тяжко опустилась на пуфик перед зеркалом — раскорячась, уперев локти в колени, обвиснув начавшими уже дрябнуть телесами. Смотрела в залапанное стекло, будто пытала его о будущем — свет мой, зеркальце, скажи…

Томик дожевал ветчину, сунул плоскую флягу со «Славутичем» в задний карман. Подошел к женщине, сомкнул пальцы у нее на шее. Она, не сопротивляясь, глядела на его отражение.

— Спрашиваю последний раз…

И вдруг Клавка разлепила запухшие губы и выговорила вяло, словно под гипнозом:

— В садах он. Хотел утром отбыть…

Пальцы Томика разжались. Она машинально поправила волосы, встала и побрела в ванную, придерживаясь за стенку. Возле двери остановилась и, не глядя на Томика, сказала:

— Только не успеть. Это милиция звонила, я такие вещи чую…

— Что ж ты, лярва, молчала! — Он замахнулся, но уже щелкнула задвижка двери. — Продали, тихари, утопили в параше…

Томик схватил телефон со столика и шваркнул им о паркет. Выскочил на площадку, оставив дверь в квартиру распахнутой настежь, и бросился к лифту.

…Он мчался по касательной: радиус круга все уменьшался.

24. Пан

Панков собирал рюкзак. На дно его он положил белье и одежду, в карманы рассовал всякую мелочь, а в середину рюкзака, между припасами и консервированными банками стоймя вставил еще одну — широкую, круглую, как для сардин, чугунно увесистую. Палатка, инструмент были уже в лодке. Все могут перекрыть лягаши: вокзал, аэропорт, шоссейку, а вот эту плевую речонку ни в какую шмонить не додумаются. А речонка впадает в море, знать надо…

Он глянул на часы — к четырем подбирается, теперь ждать уже нечего. Сгорели хлопцы, а жаль, крепкие были ребята; Никандров цуцик обвел, такой уж, видать, весь его род. Теперь шевелись, пока не закопали! Ну, ладно — резерв у него есть, и уходит не пустой, а других жалеть некогда, если самому вышка светит. Не подставишь — не убережешься…

Сколько их, точек, у него было! Квартиры и баньки, сараи и подсобки, подвалы, раз даже — будка киномеханика. А дома не было ни разу… Вот и теперь — пять хат, что нор у барсука, а на какую первую псы нападут? И ведь уже шестой десяток тикает…

Панков приподнял жалюзи, выглянув в окно. Самый надежный укрыв — эти сады. Он взял участок семь лет назад, через одного человека, и тогда еще понял, какая это удача — дорога рядом, река, и — главное, — никто им не интересуется, кому нужен хромой инвалид… С этим протезом тоже была хорошая придумка; клевали, олухи, все клевали, даже свои! Да, местечко — факт. Он даже хотел здесь связь устроить, но Ярчук не согласился, засекут, мол… А может, тогда еще задумал?

Вроде бы взял все.

За безбрежной волнистой чередой темных садов дрогнул смутный огонек. Так и есть, кто-то ехал по дамбе, спешно, не щадя подвеску. Тревога холодком побежала по хребту; Панков переложил вальтер в нагрудный карман, теперь его инвалидство было бы лишней приметой.

Машина была одна — они в одиночку не ездят, да еще так явно. Двери рывком отворились.

— Том… Как меня разыскал?

Выдала, крашеная шалава! Панков не поднялся с табурета, не оторвался от сборов, он будто не заметил ползучего, дикого взгляда парня, монтировки в его руке.

— Пакуешься?

Томик хрипло дышал. Вместо ответа Панков сам спросил:

— Как с этим? Коробку взял?

Томик презрительно хмыкнул, оперся на притолоку. Пан был в его руках: так и подмывало хватить монтировкой по черепу…

— Взял, спрашиваю? Ты что, поддавши?

Панков затянул шнур рюкзака и поставил его на стол. Глянул зорко на Томика.

— Есть немного, — Томик ухмыльнулся, — хоть и не от радости.

— Сам вижу — дела швах… Фраернулись мы с ним. Ты хоть лягавых не навел?

— Навел… Только не я!

Томик резко замахнулся, но вальтер уже смотрел на него.

— Тихо, придурок! Садись, где стоишь! Сядь, я говорю!

— Ты меня уже ставил под дуру, за своего мертвяка! — Томик рванул на себе рубаху. — Кто Данилыча положил — не ты? Мной прикрывался, старая плесень!

— Цыц, дурак! — Панков не отводил ствол. — Брось ломик! Купили тебя, как лопуха… да теперь поздно об этом. Уходить надо.

— Уходить? Менты везде шурудят, только здесь тихо — всех засветил, и смывается… Я тебя с нар достану!

— Сопляк! Не тебе меня пугать. Кто нас нагнул, так это шибздик приезжий! Жаль, вовремя не подкололи, в руках был…

— Ты ж с ним делился, при мне!

— Ага! Так поделился, что все оставил… Ладно, некогда тут с тобой… Чья машина у тебя?

— Родича… Губского…

Томик апатично опустился на стул, будто во время вспышки у него где-то слетел ниппель, и весь злобный порыв улетучился.

— Так. — Панков открыл верхний ящик буфета, пошарил там. — Вдвоем нам линять нет резону, согласен? Возьмешь мою инвалидку, про эту машину, небось, уже все посты оповестили, как ты только прорвался…

— Твою инвалидку? Может, лучше сразу — «ворона»? Думаешь, ее до сих пор не засекли?

В Томике опять бурлили подозрения. Ярчук извлек из ящика пакет, пачка тяжело упала на колени парню. Он тупо смотрел на деньги. Взял, машинально взвесил на ладони.

— Тут на всех. Увидишь хлопцев — поделишься, сам знаешь, кому сколько. А я тебе дам знак с нового места… как только корни пущу. Тут нам игра навеки сломана…

Панков огляделся, похлопал себя по карманам — кажись, все.

— Пошли, отнесешь рюкзак на катер. Я захвачу остальное.

Он поднял с пола протез. Томик взвалил вещмешок — будто снова стал железным телохранителем, правой рукой всемогущего Пана.

— Подпалить бы хатку, так неохота лишний порох пускать. Никогда мне не фартило золой след присыпать.