Татьяна Степанова - Звезда на одну роль Страница 2

Но день был обыкновенный, рабочий. Она сидела на своем месте, как говорили там, где она трудилась и получала зарплату, — была на посту. Словно часовой при пороховом погребе.

Она — Катя Петровская, криминальный обозреватель, капитан милиции. И случилось так, что по стечении обстоятельств ей пришлось ЭТО увидеть.

По своей профессии ей приходилось быть очевидицей многих вещей. Таких, о которых добропорядочные граждане обычно стараются не вспоминать к ночи, а увидев по телевизору, жадно приникают к экранам. Смерть человеческая обычно собирает множество любопытных. И не имеет значения — смерть ли это от удара молнии в августовскую грозу или гибель от рук безжалостного наемного убийцы, нанятого коварным и корыстным врагом.

Итак, она увидела это. И если бы ей пришлось писать об этом статью, а это было ее ремесло, которым она вот уже несколько лет зарабатывала себе на хлеб насущный, она по свойственной ей привычке придумала бы началу ВСЕЙ ЭТОЙ ИСТОРИИ весьма хлесткий заголовок: «ВАШИ ДЕЙСТВИЯ, ЕСЛИ ВЫ ВНЕЗАПНО УВИДЕЛИ ЗНАКОМЫЙ ВАМ ТРУП».

А началось все с обычного служебного разговора. Разговора о том, что...

— Все происходит оттого, что ты не уважаешь своего читателя. Именно не у-ва-жа-ешь! — С такими словами Горелов начал перебирать свежие газеты, кучей громоздившиеся на его столе.

Катя только улыбнулась. Она знала все, что скажет ей этот миловидный молодой человек в очках с тонкой золотистой оправой и свитере исландской шерсти.

— Да, Катенька, да. Ты только полюбуйся на заголовки: в «Подмосковном вестнике» — «Жених из морга», в «Ведомостях» — «Секс в сапогах», в «Голосе столицы» — «Властелин туалета». А я еще до твоих журнальных статей не добрался!

— Они это едят, Костик!

Катя произнесла фразу самым легкомысленным тоном, на какой только была способна. И для пущего эпатажа достала из сумочки пудреницу и начала сосредоточенно изучать свое отражение в маленьком зеркальце.

— К тому же заголовки придумываю не я, а редактор. Почему же ты дальше не продолжаешь?

Горелов размашисто развернул газету, углубился в текст Катиной статьи и фыркнул.

— У тебя легкое перо. Легкое и наглое. Действуешь по принципу: пришла, увидела, накатала статью. И что самое интересное, все тебе сходит с рук.

— Пока, — усмехнулась Катя.

— Читатель же наш, как ты выражаешься, ест эти.., эти... — Горелов щелкнул пальцами, подыскивая наиболее деликатное слово. — Эти новости...

— Эти бредни...

— Новости. И дуреет день ото дня. Дуреет и тупеет. А все потому, что ты его не уважаешь. Впрочем, это не только твой грех. Вся пресса сейчас...

— Что делать. — Катя защелкнула пудреницу и положила ее на пишущую машинку. — Уж такая я плохая. Но признайся, Костик, что, открывая газету и скользя по заголовкам утомленно-интеллектуальным взглядом, ты среди всей этой лабуды невольно, подсознательно тоже ищешь какой-нибудь «Труп за углом», «Мафия бессмертна» и тому подобное. Хочется ведь пощекотать себе нервы, а? Хочется? Или у тебя нет нервов, Костик?

Горелов только махнул рукой. Подошел к маленькому столику у стены, где стояли общественный электросамовар, чашки, чайник, баночка кофе и чай в картонной коробке. Час послеобеденного чаепития был священен. И тратить его на пустые препирательства Горелов не собирался.

Кабинет, где происходила вся эта беседа, располагался на четвертом этаже желтого массивного здания с мраморным подъездом, украшенным внушительной вывеской: «Главное управление внутренних дел». На двери кабинета красовалась приколотая кнопками бумажка с надписью крупными печатными буквами: «Пресс-центр. Издательский отдел. Телегруппа».

— Тебе кофе или чай? — спросил Горелов, включая самовар в розетку.

— Я еще не решила. Пусть закипит. — Катя встала из-за стола и прошлась по узкому пространству между окном и двумя компьютерными стойками, придвинутыми к стенам.

— А печенье? — спросил Горелов и взглянул на часы. — Печенье хочешь? Буфет еще открыт. Могу сбегать.

— Спасибо, Костик, я худею.

— Опять? Ты же уже худела месяц назад. Снова пост?

Катя открыла шкаф и критически оглядела себя в зеркало. Килограммы, килограммы... Худей не худей, а худосочной ее бы все равно никто не назвал. Хорошо еще рост спасает — 175 см.

Катя гордилась своим ростом. Ей нравилось быть высокой. Она не терпела маленьких женщин, и среди ее подруг и приятельниц почти не было коротышек. А вот среди приятелей коротышки были. Катя знала, что она нравится маленьким мужчинам. Что ж, и Наполеон был не саженного роста.

— Какой у тебя пост на этот раз? — поинтересовался Горелов, заваривая кофе.

— Великий, — ответила Катя. — Великий пост. Но он скоро кончается, в этом году ранняя Пасха. — Она взяла из рук Горелова чашку и села за свой стол. — Сводки сегодняшние видел?

— Угу. — Горелов хрустел печеньем. — В дежурной части можешь взять.

— Есть что-нибудь?

— Есть, есть. А когда у нас не было? Пережаренных сенсаций хоть отбавляй. И все в таком ключе:

«Утоплен в унитазе», «Расстрелян в упор». Газеты, чтоб их!

— Как говорил Саша Черный: «Получая аккуратно каждый день листы газет, я с улыбкой благодатной, бандероли не вскрывая, аккуратно, не читая, их бросаю за буфет», — пропела Катя. А затем спросила:

— Убийства есть?

— Пять или шесть. Четыре бытовухи, один какой-то несчастный случай и.., не знаю уж, что там тебя заинтересует. — Он протянул ей коробку с печеньем. — На. Бисквиты. Ни грамма тебе не прибавят.

Катя выбрала печенье в форме обсахаренной звездочки. Она решала принципиальный вопрос: что сделать сначала? Пролистать сводки или позвонить Никите Колосову — начальнику отдела по раскрытию убийств и тяжких преступлений против личности.

Вдруг в кабинет вошел шеф телегруппы Тим Марголин. Как оказалось (Катя была в этом убеждена впоследствии просто железно), его вела сама СУДЬБА...

Марголин вывалил на стол гору видеокассет.

— Катюш, видала наследство? Степка оставил. Напарник Марголина Степан Осташенко вчера шумно уходил в отпуск. Конец зимы — неподходящее время для отдыха, но что поделаешь? В милиции отпуска берут не когда хочется, а когда начальство не возражает. А оно возражает обычно во все времена года.

— Он на этой неделе что-нибудь снимал? — осведомилась Катя.

— А как же. ДТП на двадцать третьем километре Ленинградки, ну, в этом чертовом Бермудском треугольнике нашем, потом как банду Грядкина брали, потом...

— Он с сыщиками в гости к Грядкину ездил, да? Их на Клязьме, кажется, взяли, в кемпинге? Я сводку читала. — Катя поворошила кассеты. — Где эта пленка, дай-ка мне посмотреть на этот захват, мне для статьи впечатления от живой картинки нужны.

— Вот, кажется, самая последняя кассета, он тут даже числа пометил. — Марголин включил телевизор и видео.

Замелькали кадры: разбитые грузовики в кювете — съемка ДТП, дюжие качки в камуфляже — областной спецназ, — сигающие в окна какого-то весьма красивого коттеджа из красного кирпича с черепичной крышей. А вот и господин Грядкин, лидер знаменской ОПГ — организованно-преступной группировки, разыскиваемый за совершение серии нападений на пункты валютного обмена. Ну и физиономия, прости Господи!

Катя чуть перемотала пленку. На следующем кадре вся Знаменская ОПГ тихонько лежала на снегу, ручки за спиной, лиц не видать — в снег втиснуты, в последний февральский грязный снежок. Она снова перемотала пленку чуть вперед и...

Это тело было совсем иным. Его сняли крупным планом. Тоже на снегу, тоже лицом вниз. Но поза другая — окоченелая, мертвая, бездыханная. Труп. Катя оглянулась на Марголина.

— А это что такое? Тот пожал плечами.

— Не знаю, Степка, видно, с Клязьмы еще куда-то заехал, ну и снял попутно. Что-то там произошло. Чей труп-то? А, смотри, наш кто-то подходит, переворачивает.

На экране появились чьи-то сапоги и милицейские брюки. Верхняя часть туловища их владельца в кадр не попала. Но вот он склонился над трупом, тут стала видна его милицейская фуражка, смутный профиль и ярко-алое на зимнем ветру ухо. Он, видимо, перевернул труп на спину.

Камера чуть отъехала, снимая панораму места. «Стройка какая-то, что ли?» — подумала Катя. Ее внимание снова переключилось на труп. Женщина.

Блондинка. Дубленка на ней синего цвета. Такие в салоне на Дмитровке продаются, итальянские. Лицо... Она быстро отвела глаза. Ну же, ты же не кисейная барышня. Это твоя работа. Ты не должна бояться их, они мертвые. А то, что они так уродливы, так пугающе уродливы, так это оттого, что они уже ТАМ... Там — на пиру, где, как говаривал принц Гамлет, не они едят, а их. Смерть красивой редко бывает. Она почти всегда не эстетична. Оттого-то мертвых так трудно узнавать. Вернее, опознавать.

Камера снова отъехала куда-то вбок. Осташенко, видимо, привлекло что-то еще. Ага, понятно — вещи. Вещи, разложенные на снегу: какая-то книжка и сумка. Оператор наклонился, снимая сумку крупным планом. Коричневая, кожаная, с золоченой застежкой. Форма новомодная — этакий мягкий мешочек с ушками, золотая монограмма, латинские буквы К и X.