Предчувствие смуты - Борис Михайлович Яроцкий Страница 2

Дав мужу высказаться, Клавдия Петровна, уже слышавшая подобные рассуждения, спросила прямо:

— И что ты предлагаешь?

— Ума не приложу. Может, наши дети нам подскажут?

— У Пунтуса, Андрюша, тоже дети. Вот и пойдет стенка на стенку. Опять, как в ту Гражданскую, польется кровь.

— И все же… — стоял на своем Андрей Данилович, — надо спросить наших детей. Душа моя чует: это его дети пускают нам красного петуха.

— Может, и его, — неохотно соглашалась жена. — На них, Андрюша, не пожалуешься, ты же сам говоришь, крутые. Могут и покалечить. Им-то что, у них — деньги, а деньгами, если они весомые, бьют и даже убивают.

Клавдия Петровна умела подзадоривать мужа и умела его попридержать. Но высказаться давала: многословием человек разряжается, становится мягче, не так опасен, с ножом не бросится на обидчика, подумает о последствиях.

Мужчины-степняки — народ особый, сдержанный, но часто безрассудный: попробуй их кровно обидеть — и обида отзовется местью. Отзовется не сразу, быть может, через годы. Как вешние воды сметают плотины, так и наслоенные обиды сметают обидчиков, даже если они — опора власти. Взрывная сила копится с детства. Слушая разговоры взрослых, дети воспринимают их боли и радости подсознательно, растут-вырастают, и в их душах дают всходы первые зерна гнева. А там — как жизнь покажет…

По своей учительской привычке Клавдия Петровна рассуждала трезво, придерживалась правила, что ребенку на старте его жизни закладывают в голову основы житейской науки не школа и не государство, а родители — отец с матерью, они намечают ему путь на будущее. Куда этот путь заведет их потом, будет зависеть от поводырей-правителей. Плохо, что умные и мудрые люди не стремятся в правители. Обычно в начальники рвется тот, кто понахрапистей; поводыри, как правило, умом не блещут, зато какие сноровистые! Встанешь на их пути — сшибут.

Это Клавдия Петровна знала не из книжек…

У Алексея Романовича Пунтуса три сына и две дочки. Всех его детей учила она добру и грамоте. Дочки — двадцатилетняя Юля и восемнадцатилетняя Оля — копии мамы. Как лебеди на пруду — чистенькие, ухоженные, обе мечтали о красивой любви, с упоением читали женские романы.

Девочки были в учебе прилежны, в драках не участвовали, не курили травку. Будучи подростком, Юля однажды закурила — для интереса («пацаны курят, а я что — хуже?»). Тогда досталось от матери — била по рукам хлыстом, приговаривая: «Не бери в руки гадость. Не бери. Прокуренных замуж не берут».

Зато мальчики — что широкий в кости калмыковатый Клим, что крупный, как бугай-производитель, Илья, что под стать ему смуглый до черноты толстогубый Юрик — первые на селе драчуны, но ленивые в учебе. Исключением, пожалуй, был добродушный Юрик. Зато все хлопцы ладные, крепко сбитые, рослые, нисколько не похожие на отца семейства. Тот и в молодости был толстый, словно перекормленный, а к старости превратился в глыбу мяса. Тучность не мешала ему быть образцовым руководителем колхоза. И в учебе он преуспевал. Не пошли дети в отца семейства.

Хуже всех учился Илья, но почему-то любил его отец, защищал всячески даже от взрослых. За каждую двойку, поставленную Илюше в классный журнал, Клавдия Петровна отчитывалась перед Алексеем Романовичем, тогда еще председателем колхоза.

— Мои дети не хуже твоих, — назидательно напоминал он учительнице. При этом его заплывшие жиром глазки сверкали антрацитом, точь-в-точь, как когда-то сверкали у ныне покойного родителя, Романа Евсеевича, первого председателя колхоза.

Роман Евсеевич был грозой сельчан, со всеми на «ты». Колхозники ему подчинялись, как батраки хозяину.

У Романа Евсеевича были перед районом известные заслуги: в двадцать девятом году он, активный молодой коммунист, руководил коллективизацией, ходил с наганом. Тем, кто сомневался в пользе коллективного труда, случалось, рукояткой выбивал зубы. На него робко жаловались. Зато район первым в области отрапортовал о стопроцентной коллективизации. А когда уже не нужно было размахивать наганом, его во время чистки лишили партбилета — за перегибы. Но до последних своих дней он так и остался грозным повелителем.

Сельчане его, даже беспартийного, боялись, как теперь боялись его сына. Люди, оказывается, привыкают бояться. И руководители это знают, поэтому часто их авторитет держится на страхе.

Где-то Алексей Романович вычитал: «Чем сильнее карательные органы, тем выше авторитет руководителя». И он добился того, что в Сиротине еще в тихое советское время был не один милиционер, а целых четыре и был купленный на деньги колхоза милицейский уазик, чего не было у соседей по сельсовету. На колхозные средства в центре села было построено двухэтажное краснокирпичное здание. В нем разместились отделение милиции, юридическая консультация, Госстрах и в подвале КПЗ — место для временного содержания хулиганов и таких алкоголиков, как косоглазый Алексей Зема. В сиротинском КПЗ перебывали почти все молодые и пьяные, за исключением разве что братьев Пунтусов.

Когда в ходе так называемой перестройки власть переменилась и милиция перешла на подножный корм, отделение по случаю скудного бюджета ликвидировали.

Кто-то из районных начальников, с согласия Алексея Романовича, приватизировал милицейский уазик. Это была своего рода взятка, благодаря которой здание, как и большая доля колхозного имущества, стало собственностью бывшего председателя колхоза. Алексей Романович, не долго торгуясь, сдал контору в аренду под казино дагестанцу Магомету Айдаеву.

Алексей Романович не стеснялся себя хвалить. Страстно хвалил своих детей. И дети это чувствовали, росли наглыми, часто пускали в ход кулаки. Не однажды избивали братьев Перевышек — близнецов Никиту и Миколу. Их отец, Андрей Данилович, в драки не вмешивался. Почему, братья поняли потом, но обида на отца осталась: такой сильный, а боялся какого-то неуклюжего коротышку. Только и заслуг-то, много лет был председателем колхоза…

Был! Сейчас все пошло по-другому… В большинстве своем хозяйственные руководители напоминали клещей, высасывающих из государства горячую кровь. Если их грубо отрывать от живого тела, хуже будет государству, и государство их оставило в покое, надеясь, что они, насытившись властью, сами отпадут. Но стяжатель в руководстве — не насекомое, он всегда помнит: часто даже передового рабочего жизнь превращает в обывателя, а массовый обыватель ленив, как одряхлевший мерин, на него даже телевизор действует как наркотик, подавляет в нем все живое и смелое. И стяжатель, не чувствуя над собой контроля, наглеет, смелее обворовывает свое государство. Против такого руководителя не вздумай протестовать, как любит повторять Алексей Романович, по рогам получишь. Это намек на то, чтобы люди помалкивали…

2

Сейчас горела пшеница ветерана колхозного строя Андрея Перевышки.

Как трудно