Предчувствие смуты - Борис Михайлович Яроцкий Страница 3

На днях он договорился с Альбертом Прудиусом, владельцем единственной в районе МТС (машино-технологической станции). Тот обещал дать комбайн, предупредив при этом: «За штурвалом сам будешь».

Дело привычное. Андрей Данилович почти сорок лет стоял за штурвалом. Не было в колхозе техники, к которой бы не прикасались его мозолистые руки. Не стало колхоза — не стало и техники. Председатель, никого не спрашивая, что-то продал, что-то сдал в металлолом…

Сегодня, в эту душную июльскую ночь, у старого Перевышки отняли урожай. И какой урожай! Не случись пожара, взял бы он по сорок пять центнеров с гектара. На этом поле в семидесятых годах доводилось брать и по шестьдесят.

Тогда, в семьдесят седьмом году, из Москвы приезжало телевидение. Должны были снять и передового механизатора Перевышку, который пахал, сеял и убирал этот клин. Из райкома предупредили: будут фотографировать, чтобы потом показать по Центральному телевидению.

Зная это, председатель колхоза с утра пораньше услал Перевышку в облснаб за какими-то запчастями. Сам встал за штурвал «Нивы». Вся страна любовалась Пунтусом, о Перевышке в передаче, посвященной «Широкому лану», не было сказано ни слова. Правда, в тот год орденами никого не обидели: Перевышке вручили «Знак Почета», а Пунтусу — орден Ленина.

И московские телевизионщики запомнили поездку в Сиротино, в знаменитый колхоз. Гостям был приготовлен щедрый стол. И Андрей Данилович помнил тот банкет, но не начало, а его конец. Из области приехал он в третьем часу ночи. Село еще гудело. Загудел и он. Леха Зема — еще держался на ногах — достал из-за пазухи солдатскую фляжку, и друзья вдвоем ее прикончили. Пили за урожай …

…Андрей Данилович спал тяжелым сном, когда что-то в голове екнуло. Соскочил с дивана — беда! Отлучился ненадолго. Оставил поле без присмотра, прилег на диван, думал, не уснет. Открыл глаза — в окне пляшут оранжевые блики. Поле горит! Ночь была безлунная, звездная. Небо от звезд казалось дырявым, будто сквозь него просачивался дым. Внизу, у самой земли, плясало пламя, освещая, как днем, обе лесопосадки.

Два километра от усадьбы пробежал Андрей Данилович, как спринтер. В молодости так не бегал. Бросился было тушить брезентовой курткой — сбивать пламя. Да куда там! Пламя бежало, как горная река.

Тем временем подрулила пожарная машина — допотопный ЗИС красного колера. Это жена мотнулась на «пожарку», забила тревогу.

Еще не спрашивая, что горит, командир дежурной смены Степан Бескровный предупредил:

— Имейте в виду, Андрей Данилович, тушение пожара теперь — платное.

— Все равно — спасайте!

Расчет прибыл, когда поле было объято пламенем. Пожарные даже рукав не разматывали. Постояли, покурили, глядя на огонь. Сплюнули. Ничему не удивлялись: огонь как огонь, такой они каждый день видят. Если не в своем селе, то в соседнем. Пожары случаются все чаще, и по телеку каждый день показывают, что где-то кто-то кого-то поджигает. Как раньше привыкали, что кто-то кого-то убивает, так теперь привыкают к пожарам. Не будь убийств и пожаров, по телеку и смотреть было бы нечего…

— Что ж вы стоите, хлопчики? — чуть ли не плача, торопил пожарных хозяин пая.

Хлопчики молча переминались с ноги на ногу, поглядывали на своего заспанного командира Степана Бескровного.

— Ну, не будем стоять. Обозначим телодвижения, а толку? Где поблизости водоем?.. И вообще мы такие пожары не тушим, — за всех ответил Степан.

Окончательно проснувшись, он все же поинтересовался:

— Данилыч, кто это тебе подлянку устраивает? В прошлом году петушка пускали. А ты так и не знаешь.

— Знаю.

— И кто же?

— Кому земля моя костью в горле.

— А точнее?

— Тебе-то это зачем?

— Чудик ты, Данилыч, ей-богу. Все село знает, а ты — нет. Ты тряхни Илюшку Пунтуса.

— Не пойман — не вор.

— Тогда соображай. Кто в позапрошлом году спалил тебе сено? Я скажу: Илюшка. От него я сам слышал. В буфете бахвалился. Мы его, говорит, то есть тебя, заставим отдать нам в аренду свой пай… Он что, ваш пай, действительно Пунтусу костью в горле?..

— А ты думал…

— Если так, рано или поздно свой пай отдадите… Крутые крутеют. А там, гляди, кто-то из наших селян и в олигархи выбьется. Они же не с луны падают, олигархи эти…

— Никому я ничего не отдам, — твердо произнес Андрей Данилович. — Земля — моя. И я на ней — хозяин!

Степан, по привычке сутулясь, покачал головой — и в самом деле чудик Данилыч. Он коротко взглянул на убитого горем сельчанина: в глазах механизатора зеркально отражалось бушующее пламя.

Бушевало пламя и в его душе, но душа не давала простора гневу.

— Эх, Данилыч, Данилыч, таких, как ты, в России называют, знаешь как? Придурками.

— То в России. А мы — сами по себе… Как были наши прадеды…

Степан невозмутимо продолжил свою мысль:

— Чем хорош придурок? Придурок, Данилыч, не имеет возраста. Как глупость людская. Хотя… чем люди старше, тем глупей. Вот у тебя голова белая и усы белые, а несешь, брат, хреновину. И с прадедами себя не равняй. Они — сражались, за что — это их дело. А ты даже не хочешь отстоять свое кровное. Тебя каждый год обижают. И кто? Крутые. Тот же хозяин. Он у нас, как тебе известно, один. Тогда он колхозников держал в своем волосатом кулаке. Чтоб мы не пикали. Теперь держит не всех, а таких, как ты…Ты это чувствуешь?

Андрей Данилович, конечно, чувствовал, но молчал. У него в голове уже давно зрела дерзкая задумка. Он даже сам себе боялся признаться, что терпению приходит конец. Десять лет Украина перестраивается. А крутые все плодятся, плодятся… Не обидно было бы, если б это были чужие, приезжие, скажем, как этот дагестанец. Он где-то хапанул деньжат и, как сом на зиму, залег на время. Село ему понравилось. А тут плодятся свои крутые, сиротинские. Уже на «мерседесах» раскатывают. Откуда у них деньги? Ладно, если б кто-то куда-то уехал, вернулся с тугим кошельком. Тут все понятно, может, заработал честно.

У себя дома, никуда не выезжая, из нищеты не выбраться. Это понимал каждый сиротинец, за исключением разве что Алексея Романовича Пунтуса. Он никуда не выезжал и в нищету не окунался. Он — просто жил. Радовался жизни, как радуется хозяин, имея толпу батраков, жаждущих получить работу, чтобы семья не голодала, да и на одежонку что-то оставалось. А если наплодил детей, будешь в рот заглядывать тому же Пунтусу. Пунтуса это радует. Прошли те времена,