Кормилицын Валерий - Излом Страница 22

15

Маленькую кузницу Афанасьевича отыскал довольно быстро.

— А–а, пришёл! – обрадовался он, протягивая заскорузлую ладонь. – Как палец?

— Нормально! – пошевелил им.

— Вот видишь! – похвалился Афанасьевич, будто сам вылечил меня. – Старикан, правда, чокнутый? Садись, покурим, потом расскажу, что делать будешь.

На всякий случай я взял пару сигарет и сейчас закурил одну из них. Голова приятно закружилась.

— Вот молоток, ключи гаечные, – откуда‑то издалека донёсся голос кузнеца.

Потряс головой.

— Пошли бороны покажу, – сутулясь, вышел он из кузницы.

Кузница, как и наше общежитие, находилась в торце здания и даже по площади занимала столько же места, только от соседнего помещения была отгорожена не капитальной стеной, а металлическим перекрытием с широкой выдвижной дверью. И вообще вся кузница состояла из сплошных дверей. В одну дверь, с торца здания, вышел Афанасьевич, ещё одна, точь–в-точь такая же, вела в соседнее помещение. Медленно направился вслед за кузнецом.

Рядом с входом, начиная от грязной кирпичной стены, вцепившись друг в друга зубьями, в два длинных ряда стояли бороны.

— Пойдем, – повёл меня в конец рядов. – Начнёшь брать отсюдова, а тут будешь устанавливать готовые, – размахивая лапищами, показал мне место. Я осмотрелся. Напротив нашего, метрах в сорока, стояло ещё одно здание без окон.

— Гараж, – увидев, куда смотрю, пояснил Афанасьевич.

На площадке между корпусами десять комбайнов ждали ремонта. Два уже ремонтировались в соседнем с кузницей помещении. Я обратил на них внимание, когда искал Афанасьевича.

— А вон уборная, – махнул он в сторону покосившейся будки. – Туды только по большому ходят, а так здесь брызгают, – очень непосредственно разъяснил мне. – Тут лишь одна бабёнка работает, но её никто не стесняется, – ухватившись за борону, мы потащили её в кузницу и аккуратно поставили у двери, уперев в стену зубьями. – Вот так и стой зубами к стенке, – погрозил ей пальцем Афанасьевич. – Сейчас рукавицы найду, – спохватившись, вышел он в соседнее помещение.

Недалеко от двери, в углу кузницы, стояла тележка с двумя баллонами для сварки. На аккуратно свёрнутом проводе с ободранной изоляцией лежала сварочная горелка. Рядом, у стены, на небольшом верстаке высилась горка болтов, гаек, молотков и гаечных ключей.

Обойдя ржавую, железную бочку с водой, я неторопливо подошёл к горну и поднёс к огню замерзшие ладони.

«Скорее бы обед, – размышлял, потирая руки. – Стройный приеду – Татьяна не узнает… Дениска в садике сейчас, интересно, вспоминает обо мне или нет?»

— Греешься? – брякнул небольшим ящиком о верстак Афанасьевич. – Вот, рукавицы принёс и гайки. Давай закурим, – придавил он губами папиросу, – заодно объясню, чем станешь заниматься, – монотонно гудел сквозь губы, сжимающие мундштук папиросы. – Берёшь два гаечных ключа, одним придерживаешь у основания зуб, другим крутишь гайку, затем контришь другой. И всё! – хлопнул меня по плечу. – Если у гайки сорвана резьба, открути её и возьми новую из ящичка. Если резьба сорвана на зубце, то я прихвачу его, но это не часто. Трудись! – ещё раз ободряюще хлопнул меня.

«Борона это, конечно, не гироскоп», – взялся за дело.

На третьем зубе гаечный ключ сорвался, и я до крови сбил палец.

«Вот чёрт!» – замахал рукой.

Кузнец заржал жеребцом, выронив изо рта папиросу.

— Иди снежку приложи, да не спеши, работа не любит спешки, – учил меня, – тише едешь – дальше будешь, – выхватил из огня щипцами с длинными ручками металлический стержень, до половины огненно–красного цвета, положил его на наковальню, нажал ногой на педаль и механический молот, высекая лучистый сноп искр, несколькими ударами расплющил конец стержня. Оглядев заготовку, бросил её в бочку. Зашипев и выпустив облачко пара, стержень скрылся под водой.

— Чётко сработано! – похвалил я, выбираясь на улицу.

Афанасьевич сделал вид, что не расслышал комплимента, но довольно высморкался, зажав одну ноздрю пальцем.

От снега кровь перестала сочиться.

«Что же это мне как не везет? Так, пожалуй, весь изломаешься, – пошёл греть озябшие руки – глянул на часы. – Через полчаса обед».

— Вали сюды, пеплом болячку засыплю, – позвал кузнец, стряхивая в ладонь, по твердости напоминавшую копыто, пепел с папиросы. – Как на собаке заживёт, – обнадёжил меня.

— Да ну на фиг, лучше пойду потихоньку.

— Тады валяй! – разрешил он, усаживаясь на верстак.

Главный вход, а следовательно, выход находился с другой стороны барака. От него наезженная дорога вела к столовой. До обеда оставалось ещё целых полчаса, поэтому не спешил.

В соседнем помещении два парня приблизительно моего возраста, взобравшись на комбайн, чего‑то прибивали, а может, наоборот, – отбивали. Мне было видно, что один держал какую‑то железяку, другой равномерно бил по ней.

Между комбайнов, за невысоким столом с деревянными ножками, но металлическим верхом, сидели четверо игроков и самозабвенно перестукивались с молотом. Причём от листового железа, служащего крышкой, звук был намного сильнее.

«Вот бы нашим мужикам в цеху такой стол», – позавидовал я.

Один из четырех при внимательном рассмотрении оказался женщиной.

«Значит, про неё и говорил Афанасьевич», – оценил мощный разворот плеч, полную пазуху и квадратное лицо, на котором, прячась в пухлых щеках, выглядывал маленький, словно у ребенка, носик.

С каждым ударом домино бабища визгливо хохотала, обнажая беззубую верхнюю челюсть с неприятной синей десной.

Никто из них не обратил на меня внимания. Поглазев минут десять на игру, неторопливо побрел к выходу.

После обеда, ещё раз проинструктированный, где и когда нужна спешка, успел сделать лишь одну борону.

«Центр», – похвалил себя, выволакивая её на улицу и затаскивая другую. Остальное время вели с Афанасьевичем разговор о моём семейном положении, о заработке, о том, что народ обленился, о ценах, о нехватке продуктов – сейчас в катастрофическом дефиците был сахар.

В пять вечера в своей излюбленной позе – ноги на спинке кровати, отдыхал «дома» – настолько привык к общаге.

Эта неделя прошла удивительно легко. На работе не уставал, высыпался прекрасно, только всё время голодал – это вносило дискомфорт. Бороны ремонтировал с удовольствием – думать не надо и контролёрам не сдавать. Если бы не они, можно впасть в хандру от скуки. Совсем ничего не делать – тоже нельзя.

Познакомился с двумя парнями, которые ремонтировали комбайн. Они оказались из города и работали недалеко от нашего завода. К делу относились серьёзно, даже стали раздражать своей работоспособностью доминошников.

— Остыньте, остыньте… – орали те, отдыхая от домино.

Городские не обращали внимания и делали своё дело.

Азартная компания внесла в игру новое правило. Чтобы не зажиреть и не потерять чувство юмора, проигравшая пара пролазила под столом, что вносило в игру здоровый интерес и дикую конкурекнцию.

Пообедав, о ремонте комбайнов и не вспоминали, а гремели так, словно заколачивали сваи. Иногда наступала тишина, прерываемая взрывами хохота.

В один из таких моментов я выглянул из кузницы. Проигравший неловко возился под столом.

— Шустрей давай! – ухватила его за мотню штанов бабища.

Не ожидавший подвоха и тем более покушения на мужское достоинство, мужик заверещал поросёнком.

Хохот стоял прямо‑таки гомерический…

Из соседней двери выглянул завгар – не заметив ничего предосудительного, снова исчез.

В субботу, совершенно случайно, я подрядился за харч колоть дрова Афанасьевичу. Получилось это так…

Перед обедом в кузницу прибежали доминошники и выставили на верстак литр самогона и закуску – у кого‑то из них был день рождения. Подозвали и нас. Афанасьевич, поломавшись для приличия, подошёл и взял стакан. Я ломаться не стал, хотя пить не хотел абсолютно.

— Буду только закусывать, – сообщил им, – язва! – ткнул себя в живот, чтобы не приставали.

Тётка жалостливо посмотрела на меня и сняла солдатскую шапку, а то слетит при запрокидывании головы во время процесса.

В отличие от фуфаечных мужиков на ней был зелёный солдатский бушлат и стеганые ватные штаны, заправленные в кокетливо загнутые кирзовые сапоги.

— Э–э-х! – залпом вытянув стакан, от полноты чувств хлопнул по заду бабенку Афанасьевич, выбив из ватных штанов облако пыли, и тут же врезался спиной в стену.

— Кобель чёртов! – визгливо засмеялась та, выставив на обозрение синюю десну. – Силёнок‑то нет, а лезешь, – срамотила его.

— Да–а! Руки чегой‑то болят, – загрустил кузнец, разглядывая свои клешни, – даже дрова колоть не могу – устаю тут же.

— Во–во, распускай их поменьше! – обгладывала свиное рёбрышко женщина. – И парень у тебя с язвой. Ему питаться хорошо надо. С ним бы и договорился…

Договор тут же и состряпали – даже нотариус не понадобился. В обед, заперев кузницу, мы направились к Афанасьевичу домой. По пути я забежал в столовую и предупредил двойняшек, чтоб поделили мою порцию. Его дом оказался на другой стороне села. Дорожки во дворе были аккуратно размечены и по краям выложены кирпичом. Дом, большой и крепкий, сиял белой жестью, которая блестела, отражая солнце.