Кормилицын Валерий - Излом Страница 23

Договор тут же и состряпали – даже нотариус не понадобился. В обед, заперев кузницу, мы направились к Афанасьевичу домой. По пути я забежал в столовую и предупредил двойняшек, чтоб поделили мою порцию. Его дом оказался на другой стороне села. Дорожки во дворе были аккуратно размечены и по краям выложены кирпичом. Дом, большой и крепкий, сиял белой жестью, которая блестела, отражая солнце.

Во всем чувствовался порядок и достаток. Три деревянных сарая, покрытых толем; и кирпичный гараж разместились во дворе.

В дверях одного из сараев маленький мальчишка в расстёгнутой фуфаечке с меховым воротником, старой шапке и отцовых валенках, зажав под мышкой буханку хлеба, отламывал от неё небольшие куски и кому‑то кидал.

«Собаку, что ли, кормит?..» – подумал я, но тут же расслышал довольное похрюкивание.

— Пуасёнок… пуасёнок, кушай, пуасёночек… – сюсюкал мальчишка, кося взглядом в нашу сторону.

— Внучок! – значительно похвалился Афанасьевич, когда мы подошли поближе. – Чем занимаешься? – ласково надвинул на мальчишкины глаза шапку.

— Отстань, дед! – рассердился тот. – Не видишь, пуасёнка кормлю, – недовольно ответил внук, поправляя шапку.

Афанасьевич посмотрел на меня. Видно, застеснялся перед городским за столь неграмотного внука.

— Митька! Чего ты всё – пуасёнок, да пуасёнок… – в сердцах топнул ногой кузнец. – А ну‑ка повтори за мной пы–ыра–а-сё–о-ны–ы-к… – по слогам произнёс он.

Я стал рассматривать трубу на доме.

— Да ну тебя, дед, пуасёнок – лучше.

— Митька, мать твою, гляди, выдеру… – строго покачал головой Афанасьевич.

Вечером, предварительно наевшись до отвала, я нёс домой в большой самодельной сумке, которую пообещал вернуть в понедельник, порядочный кус копчёной – мне было всё равно чего – «пуасятины» или «пырасятины», главное, много и с замечательным запахом; двухлитровую банку крепеньких зелёных консервированных огурчиков, плюс литровую баночку солёных грибков и десять жареных пирожков с яблочным вареньем.

«Двойняшки увидят – обомрут, волки тряпошные, – улыбаясь, думал я. – Сразу давать нельзя. Врачи говорят, что после голодовки много есть опасно».

Мои предположения полностью оправдались. Когда выложил на стол содержимое, у Лёлика с Болеком отвисли челюсти и, словно у собаки Павлова, с языка потекла слюна.

Им было наплевать на медицинскую теорию о пользе диеты. Смерти от переедания они не страшились, а даже жаждали её…

— Кости не выбрасывайте, – свернул я кулёк.

— Правильно, суп сварим, – совсем чокнулись двойняшки, превратно понимая физиологию правильного питания. – Где взял? – набив рты, интересовались они.

Я популярно объяснил.

— Ух ты! Молодец! Спроси у мужика, может, ему ещё чё надо?.. А кобелю – фигу, – жадничали Лёлик с Болеком, – его и Юлька кормит на убой, чтоб всё топорщилось…

Я посмеивался, глядя на них.

Готовясь к воскресенью, опять натаскали свинины, хлеба, лука, картошки. На столе в беспорядке валялись чашки, ложки, плошки.

— Отъедимся за выходные, – радовались парни, уплетая пирожки.

Наевшись, развалились на кроватях, блаженно поглаживая заметно округлившиеся животы.

— Тебе памятник надо поставить при жизни, – тешили моё сердце.

— Ага! Бюст на родине героя… – смеялся я.

— Жалко, этого кабана Лисёнка нет, – насытившись, расщедрились Лёлик с Болеком, – тоже поклевал бы немножко.

В воскресенье даже торговки не сумели нас разбудить – на сытый желудок спалось сладко и долго.

Плотно позавтракав и захватив пакет с мослами, решил навестить деда.

Старик встретил меня приветливо, не знал, куда усадить и чем угостить. Ему понравилось, что я не забыл о его живности. Здоровенный барбос и ещё какие‑то шавки с удовольствием грызли мослы.

И опять пряный запах трав и тишина успокоили меня. На душе стало нежно и тихо. Мерно потрескивали в печи дрова. Огонь отбрасывал блики на стол и стены. Под кроватью возились котята. Мы пили чай с вишнёвм вареньем и молчали. Я просто наслаждался тишиной… Оглядевшись по сторонам, с удивлением заметил, что в доме не было часов. В первое посещение не обратил на это внимания.

— А что часы, сломались? – нарушил блаженство молчания.

Дед огладил бороду и вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб.

— А зачем они мне? – отставил стакан. – Если светло – значит день. Темно – ночь. Время вечно. И знать то мизерное мгновение, в котором живу, мне не интересно, да и незачем… Ты был когда‑нибудь в церкви? – задал неожиданный вопрос.

Я отрицательно помотал головой, облизывая сладкую от варенья ложку.

— Зря! За свою жизнь каждый человек должен посетить церковь.

И не потому, что верит в Бога, ваше поколение ни во что не верит, а чтобы почувствовать историю, связь времён, попытаться найти свои корни, своё начало, послушать церковное пение, очиститься душой и подумать о жизни… Не о смерти,.. а о жизни, — поднял вверх палец. – Мы не думаем о жизни, а принимаем её таковой, какова она есть. Нам скажут на чёрное – это белое,.. и мы говорим – да! Нам очернят и запачкают белое,.. и мы снова согласны…

Церковь есть нравственность, а нравственность – это наше отношение к Добру и Злу. Нет человека, которому присущи только порок или добродетель… Добродетелью без порока обладал лишь Христос, а святыми становились те, кто смог победить в себе зло и усмирить страсти.

Человек только тогда и стал человеком, когда его изгнали из Рая.

Райские бесполые существа ещё не были людьми, а стали ими благодаря Пороку…

Парадокс!

Всё, что возвышает человека – Добро!

Что унижает – Зло!

Райский порок возвысил человека, сделал его Челолвеком. Значит, это не зло, а благо.

Любовь – это благо! Она начало всему… Любовь – это нравственное совершенствование! Человек вырос из плотской любви, а должен прийти к любви Вселенской… — глаза его горели. В экстазе старик поднял вверх руку. Седая борода и длинные волосы делали его похожим на пророка.

«А может, он и есть пророк?.. – с трепетом подумал я. – Непонятый и не услышанный, мечущийся и страдающий от этого…

Он не мог уберечь и обогреть людей, они отвернулись от него, они смеются и издеваются над ним, а он любит и не знает, как помочь, как возвысить их, какое слово произнести, чтобы они поняли, что они – Люди! Что надо любить и беречь друг- друга, что жизнь мгновенна…

Мы слушаем всех, кроме Пророков, — подумал я. – Предтечам труднее всего и уходя, они уносят целый мир, редко когда подхваченный другими»… — и глядя в нежные и твёрдые глаза старца, я уверовал, что когда‑нибудь так и будет… Разольётся по миру Любовь и исчезнет Зло!

Он надолго замолчал и задумался. Затаив дыхание, я глядел на него, боясь отвлечь. Чуть хриплым голосом он продолжил:

— Никогда не устану повторять, что любовь к человеку, челове–честву и всему сущему на земле – вот Бог! Всё хорошее, что люди открывали в себе, они приписывали Богу, считая себя тленом и грязью. Как они ошибались и ошибаются сейчас. Если Бог – Всё! Значит, Человек – Ничто! Если Бог — Истина, Справедливость и Жизнь, то Человек – Ложь, Зло и Смерть?.. Это не так!.. – он распрямил спину и внимательно поглядел мне в глаза. – Что я не приемлю в религии – это Рабство и Терпение.

Человек не может быть ничьим рабоми – даже Бога.

Вот почему я оставил церковь… И не разбирусь теперь – гордость это или гордыня.

— Мне трудно понять. Вы то за церковь, то против…

— Я за Человека! Всё остальное должно служить ему, а не наоборот. А церковь я не отвергаю – это наши корни… Но церковь должна нести только Любовь и Нравственность, а не Терпение.

Ненавижу Терпение… Человек не должен терпеть несправедливости! А самый терпеливый в мире народ – это русский. Вся история нашего государства – терпение. На протяжении всей истории христианства на Руси, восставали против терпения отдельные личности, даже группы людей, но основная масса по–прежнему терпела. И лишь несколько раз на протяжении тысячелетия терпение иссякало у всего народа. И тогда преображался человек, и не было преград, которые он не смог бы преодолеть, и не было врага, которого он не смог бы победить…Гордость и самосознание явились побудительным мотивом, опрокинувшим и смявшим терпение. Гордость,.. но не Гордыня!.. И распрямилась спина. И раб почувствовал себя человеком!

Первый раз это была Куликовская битва. Именно здесь проявился дух целого народа. Именно тогда нация поняла, что нужна общность, единство. Как бы не были могучи герои, или отдельные княжества, но разобщено победить нельзя.

Разобщено можно только терпеть!..

И объединилась Русь.

Он опять надолго замолчал.

— А знаешь для чего придумали водку? – вдруг спросил у меня и хитро улыбнулся.

Я пожал плечами: — Чтобы пить.

— Нет! Чтобы Терпеть! – он опять стал серьёзным. – Больше водки – меньше разума. Меньше разума – нет мысли… А мысль – это быстропорящая и бесстыдная птица, по словам подвижническим Исаака Сириянина. Она опасна!