Анатолий Жаренов - Кладоискатели Страница 23

Да, на дорожке, которая привела меня утром во вторник к Вите Лютикову, не стояло никаких предупреждающих знаков. Некому было их поставить за ночь. Валя Цыбина, впрочем, могла бы это сделать. Но она не захотела…

Новый Пикассо жил на иждивении папы-бухгалтера и мамы-экономиста в довольно милом особнячке на окраине Заозерска. Чадолюбивые родители отдали ему под мастерскую крытую веранду позади дома. Предварительно ее слегка переделали: часть крыши и стена, выходящая в сад, были застеклены.

На веранду можно было попасть как из комнат, так и со двора. Я прошел со двора, не заходя в дом. Витя стоял перед мольбертом, раздвинув ноги циркулем, и мыслил. Мое появление было встречено без энтузиазма, поэтому, чтобы создать дружественную атмосферу и достигнуть взаимопонимания, я начал разговор издалека, с пристрелочных фраз об искусстве и о жизни вообще. Пока предметом обсуждения была девица с винтом и живопись четырех измерений, Витя вел себя снисходительно-величаво. Он крепко верил в свою предназначенность. Он был чужд сомнениям, но в мою задачу и не входило поселять их в Витиной душе; я пришел к нему затем, чтобы задать несколько вопросов, не имеющих отношения к искусству, и не ждал никаких сюрпризов, называя Вите фамилию Астахова. Не ждал и поэтому чуть-чуть растерялся, когда он швырнул сигарету под столик…

Он швырнул сигарету, а у меня в голове что-то взорвалось, и я надолго провалился в мягкую ватную темноту…

Когда я открыл глаза, то увидел расчерченное в крупную клетку голубое майское небо. В голове не меньше сотни гномиков стучали молоточками по звонким наковальням, и я вынужден был опять закрыть глаза. Открыв их через минуту, я вновь увидел клетчатое небо.

Оно мне кое о чем напомнило…

Попытка поднять голову и оглядеться не удалась: гномики, засевшие в башке, сразу осатанели. Я подтянул ставшее непомерно тяжелым тело к стене, оперся на нее спиной. Сидеть так было неудобно, но встать на ноги не хватало сил.

Наконец гномики немного притихли. Только в затылке осталась тупая ноющая боль, да по шее ползло что-то липкое и теплое. Я уже знал что. Справа от меня на полу виднелось красное пятно. Некоторое время я тупо созерцал его, потом перевел взгляд на столик.

Альбома там не было.

Я подтянулся повыше и, цепляясь руками за стену, встал на ноги. Голова кружилась, но на ногах я почувствовал себя увереннее, хоть и не понимал, на кой черт эта уверенность мне сейчас нужна. Вторичного нападения вряд ли можно было ожидать, все плохое, что могло случиться со мной в этом доме, уже случилось. Меня еще никогда так жестоко не били по голове. Это чертовски неприятно, когда тебя ни с того ни с сего лупят по голове. Но еще неприятнее сознавать, что ты что-то прошляпил. Пока я знал только одно: я прошляпил человека за дверью.

Над головой назойливо ныла муха. Я прогнал ее, и она улетела к опрокинутому мольберту и уселась почистить крылышки на щеку девицы с винтом.

«Спроси ее»…

Да, Зыкин, не ждал ты сюрпризов и трагических глаз…

Я постоял с минуту, прислушиваясь к тишине и соображая, что делать дальше. Машинально открыл дверь, ведущую в дом. О Вите я в этот момент не думал. А он был тут, совсем рядом. Несостоявшийся Пикассо лежал навзничь посреди комнаты, служившей, вероятно, гостиной, — лежал, раскинув руки и разметав русые локоны по желтому полу. Увидев его, я даже не удивился. Гномики, бесновавшиеся в голове, не позволяли мне ни удивляться, ни вообще оценивать происходящее. Я постоял в тупом недоумении, потом опустился на колени. Подцепил руку Вити у запястья. Пульса не было. Заглянув ему в глаза, я понял, что дело дрянь, что Витя уже пересек ту границу, около которой я только что побывал.

Оставив Витю, я вышел на крыльцо. Улочка выглядела пустынной. В пыли, на самой дороге, нежились куры, разомлевшие от жары. В доме напротив шла стройка. На таких тихих окраинных улочках всегда кто-нибудь строится. Люди, обитающие на окраинах, сплошь и рядом не удовлетворены своим жилищным положением, их раздирают желания жить шире, и они то и дело хватаются за топоры и пилы, чтобы раздвинуть стены родовых или благоприобретенных гнезд.

Чернявый мужичок средних лет прилаживал оконную раму. Он охотно откликнулся на мой призыв и, загребая пыль сапогами, перебрался через дорогу. Окинув меня подозрительным взглядом, мужичок собрался было потолковать на отвлеченные темы; но я был к этому не расположен и, показав ему удостоверение, спросил, где ближайший телефон. Мужик ткнул растопыренной пятерней куда-то в конец улицы и уставился на меня в ожидании пояснений. Они не замедлили последовать и привели мужичка в состояние растерянности.

— Это что же выходит? — осведомился он, рассматривая меня.

— Уже вышло, — заметил я. — Ты понял, что нужно сделать?

— Напиши номер, — сказал он. — А то еще забуду ненароком.

Я нацарапал номер на клочке от пачки сигарет и протянул бумажку мужичку.

— Скажешь, Зыкин ждет… Скажешь, что все очень серьезно… Скажешь…

— Ладно, — пообещал чернявый. — Скажу уж…

— И ни с кем не болтай, — предупредил я. — Позвонишь, сразу шагай обратно. Разговор к тебе есть…

Он ушел, а я стал думать, как ко всему этому отнесется Бурмистров. От него не отобьешься лукавой фразочкой о том, что от случайностей никто не застрахован. Странно, что я об этом думал в то самое время, когда за спиной у меня лежал мертвый Витя Лютиков. Странно, но я думал об этом. И еще об альбоме. Я вспомнил, что мне мерещилось, когда я смотрел на этот альбом. В квартире Астахова на прикроватной тумбе валялась раскрытая книжка в черном коленкоровом переплете. Старинная книжка с оторванным титульным листом. Неизвестный мне автор повествовал о приключениях какого-то капитана Хватова, который шлялся по городам и весям далекой Индии в паре с ручным гепардом и не то искал, не то старался забыть свою возлюбленную. Попутно он пугал местных раджей и делал еще что-то, что трудно было понять с маху. Да и не нужно было, вероятно, потому что ни капитан Хватов, ни его гепард явно не стыковались с тем, что произошло в квартире Астахова. А вот книжка и альбом стыковались. В книжке вместо закладки лежала фотография с картонной подложкой. Со снимка смотрела красивая женщина, а надпись на подложке извещала, что дама эта снималась в фотоателье В. Е. Коркина в С. — Петербурге, на Невском проспекте.

Увидев альбом, я подумал о фотографии…

Мужичок вернулся минут через десять и присел рядом со мной на крылечке.

— Ты не заметил, — спросил я, — кто выходил отсюда?

— Работал я, — сказал он, подумав. — Но вроде девка какая-то выбегала.

— Давно?

— Да, может, с час будет. Или меньше чуток… Работал я…

— Ты вспомни хорошенько, — попросил я. — Может, знаешь ее… Нужно это, понимаешь?

— Чего ж не понять. Только не глядел я… Пробежало что-то, это верно, помню. А знаю не знаю, этого не скажу. Ходят к нему всякие. И девки, бывает, ночуют.

Он помолчал, потом спросил осторожно:

— Можно, я на Витьку погляжу?

— Наглядишься еще, — пообещал я. — Родителей его знаешь?

— Здороваемся… Люди как люди. Без рогов…

— Давно они тут?

— Годов двадцать. Витьку-то, покойника, я вот таким помню.

Он показал рукой, каким он помнит Витьку. Отзывался он о Витьке как-то пренебрежительно.

— Тебе, я смотрю, парень не сильно нравился…

— Нехорошо, конечно, про мертвого, — сказал он задумчиво. — Но струи в нем не было. Я вот, к примеру, знаю, что ежели дом леплю, так он и мне, и детям моим нужен. А Витька как цветочек рос. Лютик, одним словом. Ты меня понимаешь, инспектор?

— Не так чтобы, — признался я.

— Лучше не объясню. Ну, вот с капустой такое случается. Кочан не завяжется — она и попрет в лист… Точь-в-точь, как волосатики нонешние. Все у них в волос уходит, все соки. Потому и худые. Замечал, поди?..

Я усмехнулся.

— Значит, по-твоему, Витя в лист рос?

— Ну да. Не пойму только, почему убили его… За так ведь не убивают.

— Бывает и за так, — сказал я.

— На улице бывает, в драке пьяной тоже. А тут его, видать, кокнули с соображением, потому что и тебе заодно приложили. Выходит, запутался в чем-то Витька. А в чем он, цветик этот, мог запутаться, я и ума не приложу. С другой стороны, ежели ты к нему пришел… Не зря ведь пришел…

Хитрый мужичок от рассуждений незаметно подкрался к вопросам. Отвечать на них у меня не было охоты, да если бы и была, нечего мне было сказать мужичку. А Витю он, кажется, понимал. Его оценки не противоречили моим мимолетным впечатлениям. И в то же время…

«За так не убивают»…

— Ночуют, говоришь, тут, — сказал я. — А родители как? Не препятствуют?

— Так ведь это когда бывает. — Он прищурился и косо глянул на меня. — Это когда их дома нету…