Анатолий Жаренов - Кладоискатели Страница 22

Я смотрел на альбом, и мне что-то мерещилось. Что-то зыбкое, туманное, но определенно связанное с другим местом, другой квартирой, в которой я был накануне визита к Вите, и с другим человеком…

Фамилия человека была Астахов. Родился он в Москве накануне Великой Отечественной войны; там же окончил художественное училище. В Заозерске Астахов несколько лет работал в театре, оттуда ушел ретушером в газету, а с год назад уволился из редакции и ударился в отхожий промысел — стал украшать колхозные Дома культуры и клубы копиями полотен мастеров и панно собственного изготовления. Водились у него деньги, водились приятели, была женщина.

В пятницу, 17 мая, Астахов проводил свою возлюбленную в Крым. Лира Федоровна Наумова взяла очередной отпуск в музее, где работала младшим научным сотрудником, и отбыла в «Массандру». Субботу Астахов провел дома, а в воскресенье ушел куда-то с утра и вернулся лишь вечером. Вернулся вдрызг пьяным и из собственной постели без пересадки отправился на тот свет. Причиной смерти, как было сказано в заключении патологоанатома, явилось отравление бытовым газом. В протоколе осмотра места происшествия указывалось, что «ручка правой горелки газовой плиты находится в положении «включено», что в том же положении «зафиксирована ручка духовки». Левая горелка была выключена, а на конфорке «обнаружен зеленый кофейник без крышки, покрытый коркой засохшей кофейной гущи». В переводе на обычный разговорный язык это могло означать, что пьяный Астахов решил вскипятить кофе, но не уследил за ним. И когда жидкость полилась через край, он, вместо того чтобы снять кофейник с огня, принялся крутить ручки. И вертел их все подряд, пока огонь не погас. Затем лег спать, не заметив, что два крана на плите остались открытыми. Газ тек всю ночь, заполнил однокомнатную квартиру и где-то под утро потек на площадку. Жильцы всполошились часов в пять, опергруппа прибыла в половине шестого вслед за аварийной службой горгаза.

Несчастный случай… Никаких данных, опровергающих это предположение, эксперты не получили. Другие же версии казались слишком хитроумными, чтобы быть верными. Волновали они лишь одного человека — нашего стажера Петю Саватеева. «Проще было снять кофейник с огня, — рассуждал он, — а не крутить ручки. Есть рефлексы, — говорил он, — которые никакая выпивка не может отшибить. Ни один пьяный, — утверждал он, возвратясь ночью домой, не станет искать выключатель света в кармане, а будет шарить рукой по стене…» Ну и так далее в таком же роде. Словом, недорого стоили они, эти Петины умозаключения.

Было три часа дня. К этому времени астаховская квартира опустела. Уехали эксперты, фотограф и врач. Труп увезли еще раньше. Ушел Бурмистров. Мой начальник — принципиальный противник механизированного передвижения: машиной пользуется лишь в исключительных случаях. Однако усиленные занятия ходьбой не помогают ему обрести спортивную форму. А может, он к этому и не стремится, не знаю.

Он ушел. Рассосались любопытные, с утра толпившиеся у подъезда. В квартире остались мы с Петей Саватеевым да еще понятые, томившиеся на стульях, стоящих рядком у стены. Я дожидался возвращения следователя прокуратуры Лаврухина, который снимал показания с соседей Астахова. Петя вопросительным знаком торчал за моей спиной, рассуждая на тему: убийство — самоубийство — несчастный случай, и мешал мне думать о более приятных вещах. Меня мучил голод, а Петю комплекс Шерлока Холмса. Взаимопонимание было, таким образом, исключено, и Петя, сообразив это, удалился на кухню. Звонка он не услышал, и поэтому впустить в квартиру, а затем и в дело Валентину Григорьевну Цыбину судьба предоставила мне.

У Вали была фигурка гимнастки и прическа, о которой я не могу сказать ничего, кроме того, что она шла Вале. На ней было светлое платье неопределенного цвета, и оно тоже шло Вале. С ее плеча на длинном ремешке свисала черная сумка, формой своей напоминавшая месяц на ущербе.

Увидев меня, Валя сделала большие глаза, отступила на шаг и удивленно спросила:

— Простите, но я хотела бы видеть Николая Ивановича…

— Заходите, — предложил я. Она несмело переступила порог прихожей. По ее лицу пробежала тень: я понял, что она почувствовала что-то неладное.

— Николай Иванович дома?

Я провел ее в комнату и сказал:

— Нет, а вы кем ему приходитесь?

Понятые завозились на стульях. Из кухни выскочил Петя. Валя недоуменным взглядом обвела комнату, понятых, Петю, потом обратилась ко мне:

— Что здесь случилось?

— Вы не ответили на мой вопрос, — напомнил я, бросив предостерегающий взгляд на Петю, так как уловил, что он уже раскрыл рот, чтобы сообщить гостье, что именно здесь, по его мнению, происходит.

— Что? — спросила она растерянно. — Что я не ответила?

Я повторил вопрос.

— Никем, — сказала Валя. — Никем я ему не прихожусь. Просто мы знакомы с Лирой… И я… Простите, но вы так странно спрашиваете… И почему здесь все засыпано пудрой?

— Это не пудра, — возразил я. — Ответьте, пожалуйста, кто вы и зачем сюда пришли?

Она ответила. Она сказала, что работает завлитом в театре, что хорошо знакома с подругой Астахова Лирой Федоровной, что подруга два дня назад уехала в отпуск: а вчера, в воскресенье, ей позвонил Астахов и попросил зайти. Они назначили время и вот…

— О чем он хотел говорить с вами?

— Не знаю. — Валя пожала плечами. — Сказал, что ему со мной необходимо поговорить. И все…

Я посмотрел на нее в упор. Валя не смутилась.

— Н-да, — протянул я многозначительно. — Так мы ни до чего не договоримся…

Валя снова пожала плечами и повернулась к дверям. Она явно не желала договариваться о чем-либо со мной. Но я не смог расстаться с ней так скоро, у меня было много вопросов к Вале, и я встал на ее пути.

— Подождите, — сказал я сердито. — Человек, которого вы хотите видеть, умер сегодня ночью…

— Умер? — повторила она недоуменно. — Как это — умер?

— Обыкновенно, — буркнул я. — Умер.

— Ужасно, — сказала Валя. Теперь ей расхотелось уходить. Она села на стул и сложила руки на коленях. Так, говорят, сидят в классе прилежные ученицы. И Валя повела себя, как и подобает прилежной ученице. Она без запинки ответила на все мои вопросы. Она была на вокзале, когда Астахов провожал Лиру в Крым. Нет, она не заметила ничего странного. Проводы были веселыми, Астахов шутил, говорил, что скоро сам поедет в Крым. С вокзала Валя и Астахов уехали разными автобусами. Нет, они ни о чем серьезном не говорили. Звонок Астахова в воскресенье удивил Валю. Нет, она решительно не представляет, о чем хотел говорить с ней Николай Иванович.

— Мы ведь едва знакомы, — заметила Валя задумчиво.

— Кто еще провожал Лиру Федоровну?

— Никто…

Так вот и тек этот разговор — долгий и довольно скучный. Не много он нам дал.

Валины показания косвенно подтверждали версию о несчастном случае. Самоубийством в астаховской квартире уж никак не пахло. На инсценировку несчастного случая картина тоже не была похожа. Но тем не менее в этой смерти была одна загадка, которую нам не удалось разгадать ни в тот день, ни в последующие: мы не смогли установить, с кем и где пил Астахов в воскресенье. Ответить же на этот вопрос было необходимо. Поэтому Лаврухин поручил мне заняться поисками таксиста, который привез Астахова домой. Найти шофера удалось довольно легко. Он рассказал, что взял Астахова на остановке возле ресторана «Центральный». Художник, по выражению водителя, «подошел на бровях», с трудом выговорил адрес и все пытался рассказать что-то смешное, но что именно, понять было невозможно.

— Сильно косой он был, — сказал водитель. — Старушку какую-то поминал. Не то пил он с этой старушкой, не то хоронил ее…

В ресторане я тоже узнал немного. Бородатый швейцар и гладкий, словно только что отутюженный метрдотель знали Астахова по прежним посещениям. Но вечером в воскресенье он в ресторане не появлялся. «Утром был, — сказал метрдотель, — завтракал в обществе молодого человека, тоже художника. Сидели недолго, минут тридцать, спиртного на столе не было. Молодой человек ушел первым. Астахов четверть часа спустя».

Да, на дорожке, которая привела меня утром во вторник к Вите Лютикову, не стояло никаких предупреждающих знаков. Некому было их поставить за ночь. Валя Цыбина, впрочем, могла бы это сделать. Но она не захотела…

Новый Пикассо жил на иждивении папы-бухгалтера и мамы-экономиста в довольно милом особнячке на окраине Заозерска. Чадолюбивые родители отдали ему под мастерскую крытую веранду позади дома. Предварительно ее слегка переделали: часть крыши и стена, выходящая в сад, были застеклены.

На веранду можно было попасть как из комнат, так и со двора. Я прошел со двора, не заходя в дом. Витя стоял перед мольбертом, раздвинув ноги циркулем, и мыслил. Мое появление было встречено без энтузиазма, поэтому, чтобы создать дружественную атмосферу и достигнуть взаимопонимания, я начал разговор издалека, с пристрелочных фраз об искусстве и о жизни вообще. Пока предметом обсуждения была девица с винтом и живопись четырех измерений, Витя вел себя снисходительно-величаво. Он крепко верил в свою предназначенность. Он был чужд сомнениям, но в мою задачу и не входило поселять их в Витиной душе; я пришел к нему затем, чтобы задать несколько вопросов, не имеющих отношения к искусству, и не ждал никаких сюрпризов, называя Вите фамилию Астахова. Не ждал и поэтому чуть-чуть растерялся, когда он швырнул сигарету под столик…