Михаил Черненок - Брызги шампанского Страница 26

– На всю братву или каждому?

– Каждому, разумеется.

– У вас там вакансий нет?

– Это Рудольф решает. А что?

– Интересная мысль появилась… Не снять ли мне подполковничьи погоны да устроиться в «Кульбит» рядовым братком, чтобы, не напрягая мозги, огребать по три миллиона в месяц?..

Крупенин натянуто усмехнулся:

– Шутите, Анатолий Викторович.

– Шучу, Гена, – тоже с усмешкой ответил Таран и, вздохнув, добавил: – Но в каждой шутке, говорят, доля правды есть.

– Откуда Гусянов-старший узнал, что его сын погиб на охоте? – спросил Крупенина Бирюков.

– Когда утром в субботу омоновцы шмонали мою машину, там подвернулся знакомый парень. Я шепнул ему, чтобы быстренько сообщил о случившемся Рудольфу Молькину. Тот, наверно, и протелефонил батяне Вована.

Стараясь насколько можно подробнее разобраться с происшествием на лугах, Бирюков неожиданно спросил:

– Почему последний раз вы с Гусяновым поехали в Раздольное не в его джипе, как ездили раньше, а в вашей старенькой машине?

Крупенин вроде бы удивился такому вопросу, однако ответил спокойно:

– Вован сказал, что у джипа двигатель забарахлил.

– А ехать надо было срочно?

– Деньги за пистолет он пообещал мне отдать, ну и еще в долг – до десяти «лимонов».

– И когда отдал?

– Сразу, как приехали, Вован встретился с отцом. Через полчаса вручил мне «бабки», и мы засели в таверне. Там еще два раздоленских мужика к нам присосались.

– О чем Гусянов с ними говорил?

– О каких-то земельных паях. Мужики, нахлебавшись шампанского, стали бить себя в грудь кулаками, убеждая Вована, что никуда со своей землей рыпаться не будут и что, мол, Семен Максимович Гусянов – их лучший друг и кормилец. В общем, как я понял, это была наболевшая проблема Семена Максимовича.

– А у Владимира Семеновича своих «наболевших» проблем в Раздольном не было?

– Вроде бы, нет.

– Какой же «заказ» вы с ним собирались выполнить после застолья в таверне?

– Заказ?.. – Крупенин вскинул глаза на Бирюкова и сразу потупился. – Вован при Лизе терял голову. Чтобы он чрезмерно не глушил шампанское и не пустозвонил, я старался охладить его пыл.

– На вашем языке слово «заказ» имеет совсем не охлаждающий смысл.

После неудачных попыток увильнуть от ответа Крупенин признался, что, передавая ему деньги, Гусянов сказал, будто взял их у отца для одного человека. «Почему же мне отдал?» – спросил Крупенин. Вован усмехнулся: «Зачем дарить такие козырные „бабки“ какому-то дяде? Мы сами с тобой выполним батянин заказ и поимеем на этом нешуточный интерес. Тебе долг не придется возвращать, и у меня жирный наварчик останется». Крупенин посчитал, что речь идет о каком-то пустяковом деле. Только после всего случившегося он сообразил, что за пустяки миллионы не платят.

– Трудно поверить, что в этой истории вы были безучастным созерцателем, – сказал Бирюков. – Наверняка ведь поинтересовались у Гусянова, какая причина потянула его ночью на луга…

– Поинтересовался, – после затяжного молчания мрачно ответил Крупенин. – Вован объяснил, что договорился о встрече там с мужиком, которому предназначались деньги.

– Значит, он заранее спланировал вместо денег рассчитаться пулей?

– Может быть, и так, но, возможно, и с каким-то Андрюхой хотел учинить разборку.

– С братом Лизы?

– Не знаю. Просто Вован часто упоминал это имя.

– В каком смысле?

– Вроде бы на армейской службе они дружили, а потом врагами стали. Надо, мол, с Андрюхой круто поговорить, чтобы не задирал нос.

– А о Богдане Куделькине Гусянов не заводил разговоров?

– Это фермер?

– Да.

– О нем Вован говорил в таверне с подсевшими к нашему столу мужиками. Но выяснять отношения с ним вроде бы не собирался. В основном убеждал мужиков, что фермер вот-вот разорится. Если, мол, они перекинутся со своей землей к нему, то скоро станут босяками и пойдут с котомками по миру.

Других, заслуживающих внимания сведений ни Бирюков, ни Таран от Крупенина не получили. Чувствовалось, что он знает намного больше рассказанного, однако старается всячески выгородить себя из неприятной истории и свалить всю вину на Гусянова.

Таран вызвал из изолятора конвойного. В ожидании, пока тот придет, сказал:

– Везучий ты, Гена. В прошлом году пуля, сразившая Падунского, тебе лишь щеку подпортила. В этот раз неведомый стрелок пожалел. Только пальчики отсек, чтобы ты больше не ввязывался в авантюрные дела.

– Пожалел волк кобылу… – Крупенин болезненно скривил лицо. – Какая теперь жизнь будет с культей? Лучше бы он, гад, замочил меня вместе с Вованом.

– Напрасно горячишься. По словам известного поэта, в этой жизни умереть нетрудно, сделать жизнь значительно трудней…

Крупенин покосился на скрипнувшую дверь. Увидев пришедшего за ним сержанта-конвоира, он с явным облегчением поднялся и, придерживая здоровой рукой прижатую к груди забинтованную, молча вышел из следственной комнаты.

Глава XVI

Дом, в котором жил Гусянов, Слава Голубев отыскал быстро. Серая многоэтажка старой постройки с большими светлыми окнами находилась в десяти минутах ходьбы от Управления уголовного розыска. Во дворе вдоль дома вытянулся сплошной ряд кирпичных гаражей. На скамейке у подъезда, где находилась квартира Гусянова, две пожилые женщины, приглядывая за играющими в песочнице под «грибком» детьми, неторопливо судачили о пенсионных проблемах. Подсев к ним, Слава активно включился в беседу на злободневную тему. Поддержав мнение женщин о том, что многомесячные задержки пенсий – дело никуда негодное и что за такое безобразие давно надо заменить беспомощное правительство, он повернул разговор в сторону своего интереса. Обе пенсионерки по-соседски знали Гусянова, однако, кроме того, что Володя – парень холостой, материально очень состоятельный и в общении с соседями безобидный, ничего сказать не могли. На вопрос Голубева – кто о нем может рассказать подробнее? – женщины посоветовали обратиться к Володиной соседке Нине Николаевне, которая второй год у него вроде домработницы и поварихи.

В соседней с гусяновской квартире на продолжительные звонки никто не отозвался. Огорченно вздохнув, Слава посмотрел на обитую коричневым дерматином дверь Гусянова и, не рассчитывая на успех, нажал кнопку электрозвонка. За дверью прозвучала напевная мелодия. Через несколько секунд неожиданно щелкнул замок, и дверь приоткрылась на длину запорной цепочки. Невысокая лет семидесяти старушка в очках, уставясь на Голубева взглядом строгой учительницы, спросила:

– Что нужно, молодой человек?

– Вы, кажется, Нина Николаевна, – наугад выпалил Слава.

– Да, я Нина Николаевна.

– Вот вы и нужны, – Слава развернул корочки служебного удостоверения. – Уделите, пожалуйста, мне с полчасика для беседы.

Старушка внимательно прочитала удостоверение, дважды сверила фотокарточку с оригиналом и только после этого сняла цепочку.

– Проходите, Вячеслав Дмитриевич, – сказала она. – Чем же, позвольте спросить, заинтересовала вас старая пенсионерка?

– Откровенно сказать, меня интересует Владимир Семенович Гусянов, – ответил Голубев.

– С Володей случилась какая-то беда?

– Убили его.

– Во-о-он оно что… – нараспев проговорила Нина Николаевна. – Теперь понятно, почему Семен Максимович умчался отсюда, словно на пожар. – И сразу предложила: – Пройдемте в комнату, присядем.

Просторная, обставленная роскошной импортной мебелью и японской видеоаппаратурой комната с паркетным полом, куда следом за старушкой прошел Слава, походила на уютный зал для приема гостей. На стенах с модными обоями висели красочные миниатюры в бронзовых рамочках. Среди них заметно выделялась увеличенная цветная фотография улыбающейся Лизы Удалой, запечатленной «Кодаком», как догадался Голубев, на резном крыльце таверны в Раздольном.

Усадив Голубева в кожаное кресло, сама Нина Николаевна присела на мягкий стул с фигурной спинкой и заинтересованно спросила:

– Как же это случилось с Володей?

– По неосторожности, на охоте, – слукавил Слава.

На лице старушки мелькнуло недоумение:

– Володя, по-моему, не охотничал. Точнее сказать, никогда не слышала, чтобы он говорил об охоте.

– Давно его знаете?

– С той поры, как поселился здесь. Раньше в этой квартире жили обеспеченные пенсионеры. Однако с обвалом экономики нужда заставила их продать городское жилье и уехать в деревню, где худо-бедно можно прокормиться подсобным хозяйством. Мне тоже не миновать бы этого, но Гусяновы выручили. Стали ежемесячно платить по пятьсот тысяч за то, что кухарничаю, убираю квартиру да обстирываю Володю. Пенсия у меня ничтожная, всего-то двести семьдесят тысяч. Большая часть уходит на квартплату, электричество да газ. На пропитание остаются сущие крохи… – Нина Николаевна тяжело вздохнула. – До шестидесяти двух лет преподавала в начальных классах школы. Трудового стажа – больше, чем надо. На пенсию ушла в восемьдесят девятом году. Установили мне пособие в сто тридцать два рубля. В то время на такие деньги можно было нормально жить. А как пересчет сделали по-новому, оказалась я за чертой бедности. Что творится в пенсионном обеспечении, никто объяснить не может.