Андрей Троицкий - Крестная дочь Страница 27

– Тебе чего?

Правой рукой Рафик поправил узел галстука. Он всегда поправлял галстук, когда немного нервничал. Левую руку опустил в карман пиджака, сжал рукоятку выкидного пружинного ножа с обоюдоострым лезвием, положил большой палец на круглую кнопку. И почувствовал себя увереннее.

– Я муж Марины, – сказал Суханов тихим голосом. – Я отниму у тебя… Нет, не кошелек. Всего пару минут. Хочу сказать кое-что. Все останется между нами.

Оганесян, справившись с первым испугом, присмотрелся к своему противнику. Этот тип одет в тесноватые брюки и безрукавку, в такой одежде ножа не спрячешь, не то что ствола. Значит, его жизни ничто не угрожает.

– Ну, говори.

– Есть деловое предложение, – Суханов как-то криво похабно улыбнулся, будто собрался сказать непристойность. – Ты же коммерсант, значит, должен его оценить. Короче, я дам тебе пятьсот баксов. Да, пять сотен, деньги немалые. А ты навсегда отвялишься от моей жены. Хорошее предложение. А?

Оганесян хотел сглотнуть слюну, но горле пересохло. Маринка рассказывала про своего мужа, что он бывший летчик. Его списали по болезни. Теперь он учит детишек в школе и подрабатывает на каком-то аэродроме. Видно, то была душевная болезнь, в башке у этого хмыря давно завелись тараканы. А теперь, на почве ревности, и вовсе крыша съехала на сторону. Так оно и есть, если он за свою жену сует деньги любовнику. Суханов стоял перед ним, протягивая сотенные купюры, сложенные пополам.

– Бери, – сказал он. – Сам знаешь: эта шлюха стоит сотню, не дороже.

– Дай пройти, – Рафик подался вперед, норовя обойти Суханова, но тот шагнул в сторону, закрывая свободное пространство.

– Если ты псих, сходи к врачу. А деньги оставь себе на таблетки.

– Что, я мало даю? Ты хочешь больше?

– Я хочу войти в подъезд. Я хочу спать.

Рафик крепче сжал ручку выкидухи, приподнял локоть, нажал кнопку. Тихо щелкнула пружина, лезвие выскочило, порезав подкладку пиджака. Черт с ней с подкладкой, нужно полоснуть этого психа по лубу, чтобы кровь залила глаза. А затем вырубить его, двинув рукояткой ножа по затылку. Подняться в квартиру и запереть дверь на все замки.

– Ты возьмешь деньги и спокойно пойдешь домой, – сказал Суханов, он поднес купюры к носу Рафика. – Хорошо пахнет? Нравится запах? Деньги твои.

Оганесян помотал головой.

– Ты хочешь сказать, что у вас любовь? – Суханов прищурился. – Большое чувство?

– Ты что, смеешься? – взорвался Рафик. Препирательство с этим дебилом доводило коммерсанта до исступления. – Какая там любовь? Потрахались и разбежались. А что она там себе вообразила, я без понятия. Сам у нее спроси.

Рафик заглянул в глаза Суханова, потемневшие от ярости, и пожалел о словах, сорвавшихся с языка. Но слово не воробей… Набравшись смелости, Рафик последний раз попытался обойти сумасшедшего, даже толкнул его грудью, но тот не давал прохода, все совал свои деньги. Надо действовать, ждать больше нечего. Оганесян, повернувшись боком к своему оппоненту, незаметно вытащил нож, примериваясь для удара, отступил на шаг.

Через мгновение нож вылетел из-за спины, Рафик бил сбоку наотмашь. Каким-то звериным чутьем противник догадался о намерениях Оганесяна. Бросив деньги, повернулся навстречу ножу, поставил блок двумя руками, завладев предплечьем противника, рванул захваченную руку вправо от себя. Одновременно поднял левую ногу и нанес удар подметкой тяжелого башмака в колено Рафика. Пальцы разжались, выскользнув из потной ладони, нож полетел на асфальт, а Рафик ослеп от боли. Это Суханов засадил ему по лицу локтем.

Все произошло настолько быстро, что Рафик даже не успел понять, что вчистую проиграл эту схватку еще не начав ее. Тяжелый кулак въехал ему в лицо, отбросил на капот какой-то машины. Запикала, завыла система сигнализации. На секунду Рафик увидел бледную луну и перекошенную от злобы морду Суханова. Еще был шанс ударить нападавшего ногой в пах или в бедро, но животный страх сковал тело. Рафик получил удар основанием ладони в лицо, сполз вниз с капота автомобиля, больно ударился затылком о передний бампер, неудачно прикусил язык. Он хотел закричать, но из груди вышел едва слышный писк и бульканье. Теперь Рафик не сомневался: сумасшедший летчик забьет его до смерти. И никто, ни одна собака, живущая в этом поганом подъезде, не позвонит в ментовку. А если и позвонит, блюстители порядка не станут торопиться, приедут, когда бездыханное тело, плавающее в луже крови, уже начнет остывать. Куда спешить, тут взятками не пахнет, всего-навсего человека убивают.

Последним усилием он попытался подняться на ноги и броситься к подъезду. И нарвался на встречный удар, основанием кулака в нижнюю челюсть. Лежавший на спине Оганесян пришел в себя, потому что дышать стало нечем, воздуха не хватало, на горло словно удавку набросили. Нос забит сгустками крови, а в рот ему засунули кляп. Горела лампочка над подъездом, двор спал. Оганесян, встал на карачки, потряс головой и сделал два важных открытия. Во-первых, он жив. Во-вторых, во рту вовсе не кляп, а мятые купюры, видно, те самые доллары, которые совал ему Суханов. Он все-таки всучил свои деньги. Рафик закашлялся, пытаясь выплюнуть кровавые бумажки изо рта.

Суханов отошел в сторону и, прикурив сигарету, бесстрастно наблюдал за любовником жены. Оганесян стоял на карачках возле подъезда, точно под лампочкой. Харкал кровью на пыльный асфальт, силясь выплюнуть изо рта мятые купюры. Черный котяра, видимо, решив, что Оганесян – это дворовый пес, юркнул в подвальное окно. Со стороны Рафик и вправду напоминал бродячую шелудивую собаку, к тому же больную. Суханов сел за руль и так рванул машину с места, что завизжали покрышки.

Когда Суханов вернулся домой, Марина не спала, сидела в большой комнате у телевизора. Поставила на кофейный столик стакан с минералкой и вазочку с вишней, жевала спелые ягоды, сплевывая косточки на блюдце.

– Что это ты так поздно? – спросила она, мелком глянув на мужа, стоявшего в дверях.

– А ты почему не спишь? – вопросом ответил Суханов.

– Кино интересное. А завтра я весь день свободна, мне выходить в ночную смену.

– Да, да, в ночную смену, – повторил Суханов. – Разумеется в ночную…

Не разуваясь, он прошел в смежную комнату, открыл шкаф, побросал в раскрытую сумку вещи, которые не успел собрать днем. Закончив с этим делом, он неподвижно постоял минуту, раздумывая, не забыл ли чего. Наконец кинул поверх тряпья фонарь с длинной рукояткой, натянул потертую на локтях кожаную куртку. Теперь, кажется, все. Он вышел в гостиную, выключил телевизор, взял из вазочки вишенку и опустил ее в рот.

– Я уезжаю, – сказал он.

– Куда это? – глаза жены расширились от удивления.

– Не важно куда. Сегодня виделся с твоим Рафиком, – сказал он, удивляясь собственному спокойствию. – Надо же нам когда-то познакомиться. Все-таки не чужие люди. Почти родственники.

Марина закашляла, подавившись косточкой. Ее лицо налилось нежно розовой краской. Значит, жена еще не разучилась краснеть. Она сидела на диване с полуоткрытым ртом, смотрела на мужа снизу вверх, старясь найти какие-то нужные слова, но слов не было.

– Ты убил его? – прошептала Марина.

– С какого перепугу? Я не убийца.

– Изувечил?

– Я же сказал: мы просто познакомились. Он оказался разумным человеком, – продолжал Суханов. – Я сделал ему деловое предложение. Он забывает твое имя, адрес и телефон, а взамен получает отступного. Рафик подумал, взвесил все варианты.

– Какого отступного? – Марина взмахивала длинными ресницами. Рот полуоткрыт, в глазах испуг.

– Ну, предложил ему деньги.

– И что? Он их взял?

– Ну, не сразу. Сначала немножко повыделывался, пытался поднять цену. Но хорошо подумал и согласился. Он ведь бизнесмен, умеет считать деньги. А тут такой вариант подвернулся. Закрутить роман с чужой женой, попользовать ее, а потом еще получить что-то вроде премии за кобелизм. Фантастика, а не вариант. Короче, мы расстались друзьями.

Суханов вспомнил окровавленную, залитую слезами морду Рафика, свернутый на сторону нос, рассеченную верхнюю губу и добавил:

– Ну, почти друзьями.

Марина поднялась на ноги, ее шатнуло в сторону, будто кто-то отвесил тяжелую пощечину. Шелковый халатик распахнулся на груди. Она шагнула вперед, толкнув кофейный столик, разлилась вода, вишни раскатились по светлому ковру. Ее щеки оставались розовыми, а губы сделались серыми, как пепел. Руки дрожали.

– Господи, ты предложил ему деньги? – спросила она шепотом, будто не слышала слов Суханова. – И он согласился? Он взял их?

– Я же говорю: он деловой прагматичный человек.

– И сколько… Сколько ты ему заплатил за меня?

– Пятьсот баксов.

– Пятьсот? – переспросила Мариина.

– Это ведь хорошие бабки, а не хвост собачий. Он получил удовольствие и в придачу заработал. Мне бы так.

– Господи… Какая же ты мразь. Я знала, знала, что ты способен на любую подлость, на любую гнусность, – глаза Марины налились слезами. – Как ты мог… Как он мог… Продать меня, как порцию шашлыка.