Андрей Троицкий - Крестная дочь Страница 26

– Ты повернись, – но пнул хозяйку коленом под тощий зад. – Грабли опусти. Мы тут не на собрании голосуем. Где муж деньги прятал?

Мария костлявая и жилистая, – решил Вакс. По всему видно, если у такой хоккеистки водится копейка, – она скорее сдохнет, чем ее отдаст. Не дожидаясь ответа, Вакс коротко размахнулся и всадил кулак в левую грудь бабы. Мария ткнулась спиной в стену и тут же получила встречный удар кулаком в лицо. Азиат поставил двустволку в угол, там же стояло второе ружье, уселся посередине комнаты на домотканом половике, широко раздвинул ноги, будто хотел, чтобы все обратили внимание на его мужское достоинство, туго обтянутое дольчиками. Он чему-то улыбался и кивал головой. Вакс снова размахнулся, Мария подняла руки, чтобы защитить лицо. Но поздно, открытой ладонью, Вакс въехал в основание носа. И вдогонку добавил слева, по зубам. Женщина вскрикнула от боли, прижала ладони к подбородку. Из-под пальцев сочилась кровь.

– Вот же хоккеистка, – Вакс запустил руку в карман, хотел вытащить самодельный ножик с коротким скошенным лезвием. Может, разговор пойдет веселее.

Панова смежила веки, она уже просчитала дальнейшие действия до последнего движения. Этим скотам потребуется не менее десяти секунд, чтобы добраться до своих ружей. В таком деле десять секунд – это время. Пистолет на боевом взводе, остается только… Лена не довела мысль до конца. Она прыгнула в сторону, сделала несколько шагов назад, в угол комнаты, и остановилась. Дальше двигаться некуда. Пистолет уже зажат полусогнутой в руке. Она готова выстрелить в бельмастого от бедра, и прикончить азиата в дольчиках вторым выстрелом.

– Брось нож, сволочь, – крикнула Панова, направив ствол на Вакса. – Брось нож и отойди в сторону, тварь. Я не промахнусь.

– Да он мне и не нужен, – Вакс удивленно уставился на девчонку, разжал пальцы, выпуская нож из руки. – Возьми себе. Может, рыбу почистишь, хоккеистка.

Вакс и азиат переглянулись. В их глазах не было страха, только глубокое удивление. Азиат повернул голову, бросил взгляд на ружья.

– Даже не думай, – крикнула, срывая голос, Панова. – А теперь…

Панова прищурилась, соображая, что следует приказать двум пленникам. На улице наверняка ошиваются их дружки, надо бы без шума…

– Теперь спускайтесь в подвал. Живо.

Вакс усмехнулся, поправил фуражку, косо сидящую на голове, и сделал шаг в сторону Пановой. Он улыбнулся жалкой затравленной улыбкой, сделал еще один шаг и вытянул руку. Азиат снова раздвинул ноги и улыбнулся неизвестно чему. Панова крепче сжала рукоятку пистолета, крепко прижала локоть к бедру, чтобы ладонь не дрожала. Все готово, можно стрелять. Остается малость, согнуть указательный палец.

– Не подходи, тварь, – прокричала она, чувствуя, как задрожал голос. Из глаза выкатилась слезинка, защекотала щеку и повисла на подбородке. – Стой на месте.

Все, дальше медлить нельзя. Надо стрелять. Панова шмыгнула носом и поняла, что не сможет нажать на спусковой крючок. Рука словно одеревенела, стала непослушной, чужой. Вакс сделал еще два шага, вытянул руку дальше, ухватившись за пистолет, вывернул запястье Пановой по часовой стрелке. Лена коротко вскрикнула от боли, на глаза навернулись слезы, но не слезы боли, а слезы бессилия, слезы злости на свое малодушие.

Вакс поднял пистолет с земляного пола, убедившись, что это настоящее оружие, а не детская пуколка, взялся за ствол. Поднял руку и ударил Панову по голове рукояткой пистолета, будто молотком саданул. И навернул снова, на этот раз кулаком по шее. Панова перестала чувствовать боль, она стояла на коленях, кровь заливала глаза. Откуда-то издалека доносился дребезжащий голос Вакса:

– Вот же тварь какая. Хоккеистка.

В следующее мгновение Панова провалилась в темный колодец забытья.

Эта история случилась за несколько часов до вылета. И теперь она крутилась в голове Суханова, как заезженная пластинка, не давая покоя. Он ругал себя за то, что все вышло так бездарно, так глупо, но теперь уже ничего не поправишь.

…Для наблюдения Суханов выбрал не самую удачную позицию, до подъезда, в котором жил Рафик Оганесян, метров пятьдесят, не меньше. Далековато. Если этот черт не приедет на машине, а пришлепает на своих двоих, выскочит из темной арки и мгновенно исчезнет, хлопнув дверью с кодовым замком, Суханов ничего не успеет сделать. Пока он вылезет из «Форда», пока дернет к парадному, армянин уже поднимется на этаж. Но ближе не подъедешь, пространство перед подъездом заставлено автомобилями. Кроме того, есть вероятность, что Рафик вообще не придет, заночует у какой-нибудь подружки или земляка. Оставалось надеяться на счастливый случай.

Коротая время, Суханов, развалившись на водительском сидении, тупо разглядывал старый московский двор, дохлую лампочку в металлической сетке, висевшую под козырьком подъезда и черного кота, бродившего кругами возле подвального окна, готового нырнуть в свое укрытие, почуяв собаку. Но на дворе нет ни собак, ни людей. Желто серые сумерки сгустились, в свете фонаря, качавшегося на столбе, листва старых тополей приобрела странный темно синий цвет, в порывах налетавшего ветра листья шевелились, как водоросли на дне моря. Кажется, из подводной пучины выплывет огромная зубастая рыба с красными газами, светящимися в темноте, проглотит тонкий серп луны, похожий на рыбацкий крючок, и снова уйдет на дно.

Суханов думал, что поступает неправильно, ему нечего здесь делать, незачем караулить этого лаврушника и выяснять с ним отношения. Наверняка со стороны ревнивый обманутый муж, поджидающий любовника жены, выглядит глупо и жалко. Надо бы серьезно поговорить с Маринкой, расставить все точки по местам. Пусть что-то решает для себя. Если личная жизнь, будь она неладна, как блюдечко тонкого фарфора, выскользнувшее из рук и упавшее на пол, разлетелась вдребезги, следует набраться сил и жить дальше, а не собирать осколки того, чего уже не склеишь. Суханов придумал еще два десятка аргументов в пользу того, что оставаться здесь – только себя позорить, но не уехал. Продолжал сидеть, как сидел, только вытащил из бардачка фотографию, которую неделю назад Маринка привезла из Турции.

На пляже у самой кромки прибоя она, в купальнике бикини, стоит рядом с мускулистым дочерна загорелым мужиком лет тридцати. Мужчина обнял Маринку за плечи и улыбнулся. «Ничего себе парниша, и, видимо, в постели не последний номер, только ноги подгуляли. Кривые, как у кавалериста», – со злорадством думал Суханов, разглядывая фотку. В Турции любовники так хорошо, так весело провели время, что по приезде в Москву всегдашняя Маринкина осторожность, растаяла как сигаретный дым. Стопку пляжных фотографий Суханов нашел в секретере за книгами, оставил одну карточку себе на память.

Как и когда Маринка снюхалась с этим кобелем, оставалось загадкой, но мир не без добрых людей, доходили слухи, что его супругу успешно окучивает один предприниматель. Без труда Суханов пробил адрес и телефон коммерсанта, пару вечеров, когда Маринка якобы уходила в больницу на ночное дежурство, поторчал возле этого самого подъезда и убедился, что грязные сплетни часто оказываются чистой правдой. В своих изысканиях Суханов зашел далеко. Он выяснил личность Оганесяна. Человек много успел в жизни: трижды женат, потерял счет своим детям, затевал разные коммерческие проекты, но вечно прогорал. Теперь в Подмосковье, на территории строительных рынков, Рафик держал три забегаловки, где посетителей кормили шашлыками и бифштексами с душком и поили самопальным коньяком. Сивуха отдавала спиртом и спитым чаем. Еще подавали какой-то десерт, что-то вроде густого киселя. Ну, это вообще не для слабонервных.

Теперь дела шли в гору, недавно из попиленного «опеля», Рафик пересел в «мазду» последней модели. Суханов пообедал в одной из торговых точек Оганесяна, наблюдая за хозяином, а потом целый день мучился изжогой и тупой болью в желудке. Нет, Суханов не вынашивал планы страшной кровавой мести, ему хотелось понять, чем этот жалкий торгаш оказался лучше его, что разглядела Маринка в этом таракане. Вопрос так и не нашел ответа.

С этой бодягой надо было кончать раньше: месяц назад, два… А он все хлопал ушами, выдерживал характер и надеялся, что у жены вместо мозгов не мякина, Маринка должна одуматься.

Суханов бросил фотографию в бардачок.

– Ублюдок, – процедил он сквозь зубы. – Тварь…

Машина Рафика въехала во двор с дальней стороны дома. Оганесян мучительно долго парковался, видно, впотьмах боялся поцарапать «мазду». У Суханова хватило времени, чтобы выбраться из машины и неторопливо выкурить сигарету. Выплюнув окурок, он вышел из тени тополя, преградив Рафику путь к подъезду. Оганесян остановился, поднял голову, заглянул в глаза незнакомца, инстинктивно отступил на шаг и остановился, догадавшись, кто стоит перед ним.

– Тебе чего?

Правой рукой Рафик поправил узел галстука. Он всегда поправлял галстук, когда немного нервничал. Левую руку опустил в карман пиджака, сжал рукоятку выкидного пружинного ножа с обоюдоострым лезвием, положил большой палец на круглую кнопку. И почувствовал себя увереннее.