Виталий Еремин - Сукино болото Страница 27

Даша еще раз поднесла к глазам бинокль. Двое загорали на берегу возле начинающегося леса. Мужчина и женщина. Лицо мужчины показалось ей знакомым. Ну, конечно же, это Пашка Радаев. С кем это он? Неужели с Анной? Точно, это она.

– Кого ты там увидела? – Царьков взял у Даши бинокль. – О, знакомые лица!

Леонид краем глаза видел выражение лица Даши. Э, да у тебя, девочка, вместительное сердце! С одним на мотоцикле катаешься, с другим на «джипе», а о третьем тайно вздыхаешь?

– Откуда ты его знаешь? – спросил он.

– Он раньше бывал у нас, – коротко пояснила Даша, не вдаваясь в подробности.

– Но ты ведь и ее знаешь, – сказал Царьков. – Она тоже у вас бывает?

– Да, – сказала Даша.

– Ладно, не будем им мешать, – Леонид тонко улыбнулся. – Давай лучше чем-нибудь полакомимся.

Он достал из багажника пакеты с фруктами и сладостями.

– Вы обещали мне работу, – настойчиво повторила Даша.

– Будет тебе работа, – сдерживая раздражение, пообещал Царьков. – Все у тебя, Дашенька, будет!

Павел и Анна ждали Булыкина. Никита задерживался. Солнце пекло, как раскаленная сковородка. Сам бог велел искупаться, но у Павла были обычные, не купальные плавки.

Он отошел метров за тридцать и там разделся. У него была крепкая, ладная фигура. Раздеваясь, Анна испытывала легкую досаду. Мог бы взглянуть в ее сторону. Она ошибалась. Павел боковым зрением увидел все, что можно было увидеть. Классная женщина, что там говорить. Ему стало совсем жарко. Он бросился в воду и заплыл подальше. Его снесло течением. Он вышел на берег метрах в ста от того места, где купалась Анна. Здесь кто-то ловил рыбу на закидные удочки. Только странное дело: удочки стояли, а рыболова не было. Может, пошел в кусты по нужде?

«Эх, поудить бы!» Павел мечтал об этом весь срок. Сейчас рыболов выйдет из кустов, и он попросит у него удочку. Он поймает рыбу и придет к Анне с добычей. Но время шло, а на берег никто не выходил. Павел не знал, что думать. Такого не бывает, чтобы рыболов оставил удочки и уехал. Тут одно из двух: либо с рыболовом что-то случилось и он не может вернуться к удочкам, либо он сидит сейчас в кустах, потому что не хочет показываться на глаза.

Павел вернулся к Ланцевой. Женщина лежала на большом полотенце, прикрыв глаза носовым платком. Когда-то он уже видел похожие линии. У матери. От этих линий что-то происходило в мозгах его друзей. Они поголовно влюблялись в его мать, как в девушку. Ее возраст не имел для них никакого значения.

– Павлик, расскажи о себе, – попросила Анна. – Знаешь, что меня больше всего интересует? Как ты там сохранился? Как тебе это удалось?

Радаев задумался. Придется говорить о матери. Все лучшее в нем – от нее.

– У тебя, насколько я знаю, мама была очень хорошая, – словно читая его мысли, сказала Анна. – Томилины от нее в восторге.

– Я ее не достоин, – хрипло выговорил Павел. – Она умерла из-за меня.

– Томилины считают, что твоя мама умерла из-за Цепневой.

– Я на пару с этой тварью ее доконал.

Анна поняла, что надо иначе спросить, иначе Павел не разговорится.

– Психологи утверждают, что действие, совершенное на наших глазах, имеет тенденцию к повторению нами самими. Извини за язык, но я цитирую. Иными словами…

– Я понял, – перебил ее Радаев. – Это как заражение. Наверно, что-то в этом роде и произошло. Сначала у меня на человека рука не подымалась. Но когда связался с толпой, столько раз пришлось видеть, как бьют… Короче, стало в порядке вещей: ты бьешь, тебя бьют.

– Ты замечал, что у тебя меняется психика?

– Конечно. Я в колонии убедился – все преступники истерики. От этого мне труднее всего было избавиться. У меня отец истерик. Он когда психовал, садился на спинку стула и начинал руками размахивать. У него даже походка истерическая, танцующая. И у меня такая была. Я долго избавлялся.

«Получается, он изменил свою природу, – отметила Анна. – Это само по себе удивительно». Ей хотелось задать следующий вопрос, самый деликатный. Наконец, она решилась:

– Скажи, а отношение к женщинам тебе не пришлось изменить?

Конечно, пришлось. Спасибо Нуркенову, дал такую возможность. И судьбе спасибо.

…На четвертом году отсидки его перевели в плановый отдел столярного производства. Заболел вольный чертежник. Временно заменить его проще было каким-нибудь зэком. Там же, в этом отделе, работала экономистом Марина. Были и другие вольняшки. А Павел к тому времени совсем одичал, отвык от нормального человеческого общества. Слова путного сказать не мог. Но когда смотрел на Марину, то слов и не требовалось. Конечно, сказывалось, что давно не видел девушек. Даже если бы Марина была так себе, все равно он должен был смотреть на нее как на красавицу. Но она была красива. Поразительно красива для такого некрасивого места, как колония. Он влюбился. Не шло сюда никакое другое слово. Он шел на работу в производственную зону, как на праздник, и уходил с таким чувством, будто в жизни происходит перерыв до завтрашнего утра. Он молил Бога, чтобы грипп у чертежника дал осложнение. Молитва отчасти помогла. После болезни вольняшка взял отпуск. Впереди был еще месяц счастливой лихорадки.

Все в этом отделе работали в одной комнате, каждый был под присмотром остальных. Но когда уже мало было языка взглядов, Марина первая подбросила Павлу записку со словами «Если хочешь, можешь мне написать».

Он писал, придя с работы, до самого отбоя, сам удивляясь, откуда берутся у него такие слова, такая нежность. Первое ответное письмо Марины он читал и перечитывал, пока не запомнил наизусть. Письма девушки были незатейливы. Но других ему и не требовалось. Главное, что в них тоже была нежность.

А потом, через две недели, как и следовало ожидать, вольняшки начали что-то замечать. Начали следить. И, естественно, выследили. Письмо Марины было перехвачено и передано оперу. Опер собирался поставить девушке условие: или она выдает ему все письма Радаева, или ее немедленно увольняют. Если выдаст, ни ей, ни Радаеву ничего не будет. Конечно, неопытная девушка должна была поверить.

Вмешался Нуркенов. Он пошел к начальнику колонии и попросил никого не трогать: ни Марину, ни Радаева. Пусть все идет, как идет, до возвращения из отпуска чертежника. Начальник вызвал опера. Трое тюремщиков целый час решали, что делать. Пришли к мнению: пусть будет так, как предлагает Нуркенов.

Это было сделано ради Радаева. А Марина через две недели была уволена. Ее просто обязаны были уволить – за связь с заключенным.

Ее уволили внезапно. У Радаева не осталось адреса, по которому он мог бы продолжить переписку с ней. И она ему больше не написала, ей запретили. «У парня впереди еще шесть с лишним лет. За это время ты и замуж выйдешь, и детей нарожаешь. Шесть лет – большой срок», – сказал ей на прощанье опер. В сущности, он был прав.

Опер деликатно не сказал Марине, что и Радаев будет другим, когда выйдет. Та любовь, которая между ними вспыхнула, только в неволе и может гореть. Но эту мысль девушке подсказали другие вольняшки из планового отдела.

Марина исчезла из жизни заключенного Радаева, сыграв свою роль. Теперь он мысленно уже не называл женщин бабами и не морщился при слове «любовь»…

Радаев решил сменить тему.

– Лучше расскажите, как вам удалось меня освободить.

Он знал, что ходатайства, даже самого сильного, мало. С бумагой нужно ходить по кабинетам, ее нужно правильно озвучить. Он понимал, что ходатайства администрации колонии и администрации области, конечно, сыграли свою роль, но все равно его освобождение почти целиком зависело от этой женщины.

Ланцева рассмеялась теплым смехом.

– Верховный суд, Павлик, это обычное бюрократическое учреждение. Твое дело было поручено обыкновенному чиновнику. Он, как принято говорить, готовил вопрос. От него одного зависело практически все.

Анна вспомнила, какими глазами смотрел на нее этот толстый дядька с короткими ногами и руками. Как поначалу подозревал, что она имеет какую-то свою корысть. Как пытался вбить клинья… Нет, эти подробности ни к чему.

– Хочешь пить? Возьми у меня в сумке.

Павел открыл упаковку с персиковым соком, протянул.

Анна сняла с глаз платок, посмотрела ему в глаза:

– Пей первый. Пей все, оставь мне только глоток.

– Нет, сначала вы.

Они смотрели не в глаза друг другу. Смотрели на губы. «Он сейчас думает, поцеловать меня или не стоит торопиться, – мелькнуло у Анны. – Все молодые такие дурачки. Не знают, что женщина чаще всего жаждет отдаться тогда же, когда мужчина хочет ее взять. В начальный период зарождения чувства. Только умело это скрывает. Неопытный. Они все, молодые, останавливаются в неволе в развитии, приобретают там только негативный опыт».

Булыкина задерживал полковник Шокин. Начальник требовал хоть какого-то плюса в работе. Нельзя месяцами работать без результатов.