Евгений Монах - Братва: Век свободы не видать Страница 31

— Ты ни в чем не виноват, Евген! — весьма великодушно заверил некоронованный король наглецов, словно делая мне крупное одолжение. — Просто накладка небольшая вышла. Но и с себя, понятно, я вины не снимаю — признаю, что допустил по отношению к тебе серьезную вольность. Но уж очень хотел доказать, что цена мне не ниже Цыпиной, — завсегда готов тебя от пули заслонить. Но все случая подходящего никак не выпадало. Вот и пришлось самому его организовать!

— Раз гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе? — понимающе усмехнулся я, с неподдельным любопытством разглядывая честную мордаху соратника, явно, несмотря на покаянные слова, не испытывавшего в душе ни глубокого раскаянья, ни капли смущения. — И тебе не жаль бедолагу Кравченко или хотя бы той валюты, что отстегнул ему за мое якобы убийство?

— А чего ханыгу этого жалеть? — искренне удивился Том. — А насчет денег ты, Евген, меня опять сильно недооцениваешь. Я же продуманный — обещал заплатить только после выполнения заказа. Так что все тип-топ, по уму.

— Ты так считаешь? Зря. С меня ведь причитается, верно? А долг платежом красен. В нашем с тобой случае кровью. Ступай не торопясь по аллее. Если не будешь оглядываться, вполне даже возможно, что живым останешься. Башка твоя, как мы сейчас точно выяснили, почти из одних костей состоит. На редкость твердолобая. Легкоранимых умных мозгов в ней с гулькин нос. — Я вытянул из заднего кармана брюк недавно приобретенную «игрушку» и снял затвор с предохранителя.

— Как так? — вытаращил глаза Том, не веря в происходящее. — Ты в меня шмалять будешь?

— Без всякого сомнения, — подтвердил я. — Проверю твой «чайник» на прочность. А что: доктору не нравится собственное снадобье? Тут уж ничего не поделаешь. Карты розданы — надо играть. Ежели выживешь, мы в расчете. Ментам скажешь, что прогуливался по парку в гордом одиночестве, когда на тебя напали неизвестные грабители. Ступай, братец, не дергайся зря. Коли побежишь, помни — Цыпа мастер палить по движущимся мишеням…

Поняв, наконец, что словами делу не поможешь, Том круто повернулся на каблуках и медленно-обреченно пошкандыбал вперед по аллее, смешно втянув голову в плечи. Создавалось такое впечатление, будто шея у него начисто отсутствует.

Мне даже на краткое мгновение стало искренне жаль этого дуралея где-то в глубине моей слишком уж чувствительной и сентиментальной души. Но я мужественно отбросил в сторону ненужные в данной ситуации сантименты и поднял пистолет, поймав ершистый затылок старого приятеля в прорезь прицела.

Когда проштрафившийся соратник отдалился от нас на полдюжины шагов, я плавно вдавил курок, отправляя боек на жаркое свидание с круглозадой гильзой.

Выстрел вышел значительно громче, чем я рассчитывал. Солидно грохнуло, словно всерьез. Мне даже подумалось — не перепутал ли, случаем, патрон?

Но Цыпа развеял самые худшие мои опасения, наскоро осмотрев валявшееся на гравийной дорожке неподвижное тело.

— Дышит пока, тварь! — поднимаясь с колен, явно разочарованно констатировал Цыпленок, шаря лапой у себя под мышкой. — Можно добить гада? На хрен тебе сдался такой мутнорылый кадр?

— Нет. Коли выживет, значит, как в Книге Судеб записано. А корректировать дату чужой смерти — это против Закона Природы, — наставительно изрек я, разглядывая слипшиеся от крови волосы на затылке Тома. — Все. Уходим. Тут недавно я исправный таксофон видал необходимо «Скорую» для нашего друга вызвать. Грех непростительный не помочь ближнему своему в беде. Негуманно как-то. Тем более, за палату в травматологии все одно вперед уплачено, чего добру зря пропадать.

— Неужели? — нагло скалился Цыпа, профессионально-быстро выворачивая карманы раненого, чтоб происшествие в парке смахивало на банальное ограбление. — Как-то не замечал я раньше, Монах, что ты сильно каких-либо законов придерживался. Даже воровских.

— Плебейским верхоглядством страдаешь, брат! — популярно разжевал я молодому соратнику его вопиющее заблуждение, ставящее под ермнение наличие у меня твердых жизненных принципов. — К твоему сведению, я запостоянку следую каким-нибудь правилам и законам. Но их столько разных развелось, что хоть пруд пруди, и не моя забота, что они почему-то частенько противоречат друг другу. Ладушки! В настоящий момент Закон Сохранения Собственной Шкуры требует от нас срочно и без пустых базаров рвать когти отсюда. Все, обрываемся!

В просторной палате «люкс» Центральной травматологической больницы за несколько дней ничего не изменилось. Все так же радовали глаз высокий габаритный холодильник «Стинол» и телевизор «Панасоник». Ненавязчиво-тихо гудел кондиционер, старательно сохраняя в помещении мягкий двадцатитрехградусный климат. Веселенькие шелковые желтые шторы на окнах хорошо гармонировали с оранжевой ковровой дорожкой на полу.

Правда, благостный вид «люкса» слегка портила бледная, слегка осунувшаяся физиономия Тома, лежавшего на койке посередине палаты. Впалые щеки соратника цветом своим могли смело конкурировать с плотной марлевой повязкой на его крупной голове. Не шибко умной, к слову сказать.

Обычно блестящие серо-стальные глаза Тома потеряли живость и глядели на нас с Цыпой каким-то отсутствующим потусторонним взглядом. Оно и понятно — несколько дней бедолаге пришлось проваляться в реанимации, болтаясь между жизнью и смертью, как тюльпан в проруби. Но запаса жизненной энергии у братишки оказалось вполне достаточно, чтоб Костлявая все же отступила и убралась восвояси в преисподнюю.

— По-моему, Михалыч, крыша после сотрясения у него окончательно съехала набекрень, — равнодушно заметил Цыпа, пристраивая букет желто-белых гладиолусов на тумбочке у изножия кровати. — Не соображает уже ни хрена, в детство впал.

— А тебе даже и впадать не надо — на десятилетнем уровне благополучно тормознулся! — желчно проскрипел с больничного ложа Том, моментально рассеивая все подозрения в дееспособности его покоцанного пулей «чайника».

— Вот и ладушки! Оклемался, значит? — искренне порадовался я за старого приятеля и задал вопрос, давно и живо меня интересовавший. — Говорят, что когда человек находится в коматозном состоянии, то его неприкаянная душа бродит на том свете. Ты вот лично чего-нибудь видал в беспамятстве? Есть загробный мир, или все это пустые базары проповедников?

— Ангелов с крылышками не наблюдалось, впрочем, как и рогато-хвостатых чертей, — слабо улыбнулся синими губами Том. — Мне только казалось, что бесконечно лечу-падаю в кромешной темноте к ярко-красной точке, которая почему-то никак не хочет увеличиваться в размерах. Такая вот ерунда.

— Это тебя дьявол на раскаленную сковородку волок, а атеисты врачи не давали, — съязвил Цыпа, мстительно отыгрываясь за «десятилетний уровень». — Верняк, душа в ад попала. Коли бы в рай, то не вниз, а ввысь бы летела. Гарантия! Скажи, Михалыч!

— А я не в курсе, — отмахнулся я, не желая принимать участия в обсуждении столь деликатного теософического вопроса. — Доставай-ка лучше наши скромные подарки для больного друга.

Ну, слово «скромные» я употребил, понятно, чисто для понта, а вернее — из-за большой собственной скромности.

Цыпа, почему-то недовольно насупившись, снял с плеча ремень объемного баула и стал извлекать на свет божий щедро-царские дары природы-матушки. Низкорослый треугольный столик у кровати буквально заполонили многочисленные представители семейства цитрусовых, дыня, парочка спелых ананасов и веселенько-красочные импортные коробки с шоколадом и пирожными. Венчала все это дело дорогая темная бутылка «Хванчкары» в бумажном кульке.

— Я же помню, Том, что ты, как и я, не дурак перед сном стаканчик-другой пропустить для поднятия тонуса. Правда, я-то больше уважаю коньячок, чем все грузинские вина вместе взятые. Но на вкус и цвет товарищей нет, как гласит народная мудрость. В собственную веру обращать не собираюсь — каждому свое. Так что пей свою разлюбезную «Хванчкару» и не думай слишком уж худо о Монахе. Ладушки, брат?

— Благодарю, Евген! — как мне показалось, вполне искренне сказал Том, отводя странно заблестевшие глаза от подарочного изобилия. — Честно признаюсь — даже не ожидал от тебя…

— Гляди-ка, да он растрогался! — удивился Цыпа и жестко добавил: — Как в Михалыча из шпалера палят — спокойно глядел, а на простые апельсины смотреть без слез, вишь ты, не может! Шизик, в натуре!

— Ша! Кончай базлать! — резко одернул я не в меру разбушевавшегося телохранителя. — Лучше устрой-ка наши гладиолусы по-нормальному. Чего они на тумбочке валяются? Да еще и в ногах у бедного Тома! Он же не умер, а всего лишь приболел чуток! Ну ни капельки в тебе христианского понятия нет! Давай исправляй свою накладку. Пустая банка должна в тумбочке быть. Вода — знаешь где.