Владимир Колычев - Черный лебедь Страница 32

Я подошел к ней, легонько коснулся ее руки. Она вздрогнула. Так могло вздрогнуть проснувшееся после долгой зимы деревце под натиском живого сока. Ожила и Женя. Взгляд просветлел, мимические мышцы расслабились.

– Как дела?

Глупая ситуация, глупый вопрос.

– Хорошо. А тебе не все равно?

В ее словах сквозил вызов, но голос звучал мягко. И во взгляде не было агрессии, хотя и желания броситься мне на шею тоже не наблюдалось.

– Давно не виделись.

– И еще столько же не увидимся. Видела я твою красавицу. Обнимались, целовались.

Похоже, Женя пыталась скрыть звучащую в голосе обиду и даже зависть, но надо сказать, что это у нее получалось из рук вон плохо.

– Как будто на войну тебя провожала.

– На войну, – кивнул я.

– Будет тебе, – недоверчиво глянула на меня Женя.

– За речку еду. Сначала Москва, затем Ашхабад. Ну а дальше будь что будет.

Я не пытался изображать из себя героя. Просто мне нужен был повод, чтобы съехать с моей семейной темы. Это наше с Майей дело, целоваться при расставании или нет. Да и Жене об этом лучше не думать. Ведь она когда-то любила меня. Неудивительно, что сейчас ее гложет обида. Но мы скоро расстанемся, и она снова забудет обо мне.

– А это не опасно?

– Надеюсь, что мой завод еще не отлил для меня партию металла.

Как это ни забавно, но завод, на котором работала мама, я считал своим, хотя ни дня там не проработал. Но ведь я рос в его окрестностях, сколько моих старых друзей вкалывали сейчас на производстве. Да и в институт я поступал, по большому счету, для того, чтобы работать на нем.

– Я тебя не понимаю, – Женя удивленно повела тонкой бровью.

– Это я про наш завод, в Электроцинке. Улавливаешь смысл?

– Что-то не очень.

– Что такое груз «двести», знаешь?

– Нет.

– Это убитые, которых из Афгана домой везут. В цинковых гробах.

– Типун тебе на язык! – шарахнулась от меня Женя.

Я видел тревогу в ее глазах. Она беспокоилась за меня. Она не хотела, чтобы я погиб.

– Я ж говорю: не отлили для меня еще цинковый ящик, – улыбнулся я.

– Хватит тоску нагонять.

– Действительно, несу какую-то пургу. И это посреди лета, – улыбнулся я. – Ты в каком купе?

– В третьем.

– А у меня пятое. Пойду располагаться.

– Иди, – горько усмехнулась она. – Ты давно уже ушел.

Она ушла в свое купе, освобождая мне путь. С двумя битком набитыми чемоданами я втиснулся в свое купе. И, надо сказать, был приятно удивлен, когда никого в нем не обнаружил. Странно, людей в поезде хватало – хоть один человек, но должен был ехать со мной. Что ж, меньше народу, больше кислорода.

Я застелил постель, сел поверх одеяла и уставился в окно. Темнеет, надвигается ночь. Сейчас лягу, закрою глаза и усну. А завтра рано утром сойду с этого поезда. Я пойду в одну сторону, а Женя в другую. И, возможно, больше мы никогда с ней в этой жизни не увидимся. Но поезд только в самом начале пути. Женя в третьем купе, я в пятом, нас разделяют каких-то несколько метров. Но при этом мы так далеки друг от друга. И будет лучше для нас обоих, если за все время пути мы с ней ни разу не встретимся. Самый лучший вариант в данной ситуации – это лечь спать. Но вряд ли мне удастся заснуть. Встреча с Женей перетряхнула меня изнутри, я слишком был возбужден.

За окном давно стемнело, в купе зажегся свет, а я все сидел и смотрел в темноту. Смотрел, но ничего не видел. Невольно вспоминалась первая наша встреча с Женей. Как глупо она тогда поступила, что ушла. Но ведь потом она вернулась, мы стали жить вместе, зацементировали наши отношения. Но все равно все рухнуло. Потому что я не смог устоять перед Майей, перед своим отцовским долгом. Три года прошло. И брошенная мною девушка едет со мной в одном вагоне. А я даже не пытаюсь поговорить с ней. И не будет никакого с ней разговора. Потому что я остро чувствую свою вину, потому что не хочу возвращаться в прошлое. У меня есть Майя, у меня есть сын, у меня есть будущее, никак не связанное с Женей.

Дверь шумно отошла в сторону. Я повернул голову на звук и увидел Женю. Она стояла в дверях и пронзительно смотрела на меня. Курточки на ней не было, только модная блузка из белого шелка. Все та же короткая юбка, полусапожки. Все та же косметика на лице, только тушь на глазах немного подтекла. Неужели Женя смахивала наворачивающиеся на глаза слезы?

– Можно? – не то чтобы робко, но и без нахальства спросила она.

– Да, конечно! – встрепенулся я.

Она села напротив меня. Отвела взгляд в сторону. Сделала вид, что смотрит в окно.

– Только не думай, я не буду тебя ни в чем упрекать.

– А я все равно скажу, что виноват перед тобой. Но так вышло. Майя ждала от меня ребенка, а я знаю, что такое расти без отца.

– Я тебя понимаю. Ты ее любишь?

Я почувствовал себя так, как будто меня ударили ниже пояса. Но из себя не вышел.

– Ну, как тебе сказать.

– Любишь. Я видела, как вы прощались. И она тебя любит. Никогда бы не подумала. Ладно, проехали.

Она по-прежнему смотрела в окно. Ее рука механически полезла в лежащую на коленях сумочку, вытащила оттуда пачку дорогого «More».

– Ты куришь? – удивился я, чем вывел Женю из задумчивости.

– Э-э, так, иногда.

Она поспешно спрятала сигареты. И сумочку свою убрала подальше от себя.

– В Москву зачем едешь?

– Учусь я там. Завтра последний экзамен. Четвертый курс заканчиваю.

– Погоди, как ты в Москве-то оказалась?

– Очень просто. Вернее, совсем не просто. У меня дядя в Москве, он мне помог в институт перевестись, на экономический.

– А чем тебя наш институт не устраивал?

– Ну, Москва есть Москва. А потом, после того, что случилось... Ты ушел, мне было так плохо, жить не хотелось. Э-э, я обещала, что не буду об этом.

Я промолчал. Пусть продолжает, если от этого ей станет легче. Но лучше бы она замолчала. Так скребли кошки на душе.

– В общем, я в Москву перебралась. А ты, значит, в армии служишь, – вымученно, через силу улыбнулась Женя.

– Служу. В кадрах остался. Вот в Афган отправляют.

– Не боишься?

– Чему бывать, того не миновать.

– А чему бывать?

– Вернусь, жить буду.

– С кем? Извини, снова заносит.

– Ты знаешь, с кем я буду жить. В октябре сыну три года будет.

– И сына ты любишь. И жену. А ко мне хоть что-нибудь осталось?

Женя смотрела на меня изнурительно-влюбленным взглядом. Жаркий огонь в глазах и мутный дым отчаяния.

– Не будем об этом.

Я не в состоянии был выдержать этот взгляд – с виноватым видом опустил глаза.

– Значит, нет ничего, – сделала вывод она.

– Я тебя очень-очень любил, – в свое оправдание выдавил я из себя.

– Я вас любил, любовь еще, быть может, в душе моей... Нет у тебя ничего в душе, – горько усмехнулась Женя. – Угасло все.

– Поверь, если б не Майя, я был бы с тобой. И любил бы, как никто и никогда.

– Слова, слова, слова. А что на деле?

– На деле я женат на Майе. На деле у меня есть сын. На деле я выбираю семью.

– А ничего другого я от тебя не жду. Не хотела тебе об этом говорить. Но не могу не сказать. Я продолжаю тебя любить.

В ее глазах стояли слезы. Но я вдруг подумал, что не выскочат они наружу, не потекут по щекам. Такое было ощущение, будто она давно выплакала все слезы.

– Но только ты не думай, мне ничего не нужно. Счастья тебе. И долгой жизни.

Женя поднялась, уже в дверях, не оборачиваясь, бросила:

– Прощай!

Я ждал, когда она откроет дверь, чтобы уйти. Но она как будто приросла к своему месту. И застыла, как обращенный в камень человек. Но вот она очнулась, движением плеч вытряхнула себя из минутного забытья, порывисто отвела в сторону дверь. И тут же закрыла ее снова с той же стороны, с какой и открывала.

– Я знаю, что так нельзя, – не глядя на меня, дрожащим голосом сказала она. – Но мне нужно. Мне очень нужно.

Я и опомниться не успел, как она избавилась от блузки, под которой не было никакой другой материи. Только голая и жаждущая плоть. И юбка упала к ее ногам.

Я должен был оттолкнуть Женю, резким словом вправить ей мозги. Но ведь она мне вовсе не чужая, я любил ее раньше. И не совсем угасла эта любовь в моей душе. Вернее, совсем не угасла. А сейчас так и вовсе вспыхнула ярким огнем. А она уже снимает с меня рубашку. Пьянящий запах обнаженного тела, волнующий аромат французских духов. Головокружительная сладость ее губ, безудержное влечение двух разгоряченных тел, страстное слияние двух душ.

А потом мы лежали в обнимку, не желая расставаться друг с другом. Я понимал, что согрешил перед женой. И чувствовал свою вину перед ней. Но ведь время вспять не повернешь. Что было, то было, что будет, то будет.

– Завтра мы расстанемся, – прижимаясь ко мне, сказала Женя.

– Увы, но мне уже завтра нужно быть в Ашхабаде.

Да, мы расстанемся. И, скорее всего, навсегда.

– Я знаю, ты меня любишь, – в преддверии счастья улыбнулась она.