Владимир Смирнов - Граф в законе. Изгой. Предсказание Страница 33

Холодный душ заметно успокоил. Но минувшее событие навязчиво бередило сознание. Все чаще и чаще приносила память осторожные, вкрадчивые слова Алябина: «А я знаю, кого ты подозреваешь, Коврунова, да?» И ответ академика: «Да никого я не подозреваю…» Что побудило Алябина высказать это предположение?.. Снова на пути этот Алябин… Придется съездить в институт.

Знакомая светская любезность:

— Сердечно рад вас видеть, уважаемый Сергей Андреевич! Надеюсь, что-нибудь новенькое скажете, по секрету, а?..

— Ничего новенького. У меня к вам, Степан Гаврилович, один вопрос, — Сергей чуть помедлил, как это бывает всегда при переходе к деловой беседе, чтобы снять излишнее волнение. — Помните, на вечере у Климова вы предположили, что бумаги взял Коврунов…

— Конечно, помню. — Алябин слепо глянул в сторону окна. Такой поворот в разговоре был ему явно неприятен.

— Не так-то это просто объяснить… Но попробую… Какие-то поколения Коврунова, видимо, испытывали лютый голод, и ему в генах передалась неистребимая страсть к насыщению. Всю жизнь он гребет под себя, прет, как танк, вперед, к новым соблазнам, не гнушаясь любыми средствами. Студентом он был бездарным, а вот жену отыскал нужную — тихонькую, глупенькую дурнушку, но зато она была дочь крупного математика. Отсюда — аспирантура, заведование лабораторией, докторская, ректорский пост… Теперь он что есть силы ломится в академики… Но тесть умер, самостоятельных научных трудов кот наплакал… Отчаянное, я вам скажу, положение… А тут выясняется, что в сундучке у Климова есть кое-что неопубликованное… Как здесь не поддаться искушению? Если б вы знали, какой он блестящий организатор тайных авантюр, как искусно плетет интриги… Все его боятся. И я, признаюсь, старательно обхожу своего любезного ректора стороной. Правда, по другой причине. Из неприязни.

— А Стельмах?

— Он его не боялся. Это была личность. Вы сами знаете, какой у нас дефицит на руководителей, дефицит таланта, дефицит достоинства. Как-то экономист с мировым именем Василий Леонтьев на вопрос «Чего не хватает России для решения ее бесчисленных проблем?» ответил кратко: «Личностей»… Стельмах был личностью. Блестящий, строгий математический ум, натура независимая, гордая. Нелегко ему жилось среди нас, ущербных интеллигентов. Но ничего — работал, спорил, воевал…

— Воевал в основном с Ковруновым?

Алябин задумчиво покачал головой.

— Хитрющий Коврунов старался не перечить ему. Хотя в последние дни у них были микроскандальчики… Из-за статьи, которую написал Стельмах…

— А где сейчас эта статья?

— Наверное, дома у Стельмаха.

— Там ее нет.

— Странно… — удивился Алябин. — Тогда задайте этот вопрос Коврунову…

— Обязательно задам. — Сергей положил перед Алябиным польский журнал, раскрытый на тех страницах, где была закладка. — Вам эта статья ни о чем не говорит?

Алябин близоруко прищурился, приблизив к лицу раскрытый журнал.

— «Ошибка Эйнштейна»… Название понятно, а дальше с этой польской нонпарелью я без словаря не справлюсь… Лучше бы вы предложили мне французский или английский текст или — латинский… — Он перелистал несколько страниц.

— С автором не знаком…

Потом сложил журнал, глянул на обложку.

— О, журнальчик-то старый… Впрочем, подождите, подождите… Что-то я слышал недавно об этой статье, вернее, не о статье, а о какой-то очередной ошибке Эйнштейна, — Алябин прижал ладонь ко лбу, закрыл глаза. — Но хоть убейте, не могу вспомнить… То ли на ректорате, то ли на научной конференции. — Он виновато посмотрел на Сергея. — Не могу вспомнить, простите… Признаюсь вам, последние годы я стал чаще читать детективы, чем научные статьи моих коллег…

— Меня привлекло другое, — сказал Сергей. — Вот эта полоска бумаги, которую вложил Стельмах на той странице, где начинается статья. Посмотрите.

Алябин прочитал вслух:

— Петр Трубецкой? Nota bene! Смотри Климов в «Вестнике» номер два… Это забавно… У Стельмаха пустяки не вызывали восклицания… Видимо, Климов и Трубецкой совсем по-разному трактуют какой-то пассаж признанного гения… Вы мне поручаете это выяснить?

— Не поручаю, а прошу, если не затруднит…

— Да что вы, какие тут трудности! Самому любопытно.

Попрощавшись с Алябиным, Сергей направился к Коврунову. В приемной на него строго глянула Мария Николаевна.

— Здравствуйте, Сергей Андреевич. Сейчас я доложу о вас.

Он присел на стульчик у дверей, пораженный профессиональной памятью секретарши.

— Проходите, Даниил Петрович ждет вас.

Коврунов протянул ему обе руки, как старому, уже надоевшему, но еще нужному знакомому.

— Куда же вы пропали?.. Мне без конца звонит уважаемая Глафира Николаевна, а я ничего не могу ей ответить… Понимаю, понимаю, все раскрывать вам нельзя, но хоть намекните — как идет расследование, есть ли надежда найти рукописи Климова, поймать убийцу… На таких людей руку поднял! Такой разбой учинил!

Он провел Сергея к длинному столу заседаний, тянувшемуся вдоль трех высоких окон, усадил его, сам опустился напротив, как бы подчеркивая свое дружеское расположение к важному гостю. Рядом, как привидение, материализовалась из воздуха Мария Николаевна с двумя чашками горячего чая…

Сергей впервые увидел совсем близко, перед собой лицо Коврунова, и оно поразило его. Мертвенно-бледное, неподвижное, как маска, лицо. А на лице — это-то наверняка и поразило Сергея — серые безучастные глаза, они ничего не выражали, казались неживыми, стеклянными. Сергей даже содрогнулся от мелькнувшего сравнения: «Так смотрят в потолок покойники».

— Так чем же вы можете поделиться со мной, дорогой Сергей Андреевич? — спросил Коврунов, отхлебывая чай из чашечки.

Сергей ответил не сразу. Не мог избавиться от наваждения: перед ним были два человека — одному принадлежал официально-вежливый голос, другому — бледное лицо с пустыми глазами. Они никак не соединялись в его сознании… Поэтому он опустил голову, чтобы только слушать.

— Пока все в тумане…

— Но вы предпринимаете какие-то шаги? — настойчиво допытывался Коврунов.

— Конечно, предпринимаем…

— Не имеете права говорить, я понимаю, — отрывисто вздохнул Коврунов. — А жаль. Мы бы могли посодействовать… Тогда жду ваших вопросов… Пожалуйста…

Размешивая сахар в чашке, Сергей заговорил извиняющимся тоном.

— Мне очень не хотелось бы вторгаться в ваши личные отношения, но без этого, поверьте моему небольшому опыту, многое останется скрытым…

— Смелей, смелей, молодой человек, спрашивайте, — поощрил его Коврунов. — Наши личные отношения с теми, кто был тогда у Климова?

Сергей кивнул, все еще глядя в чашку.

— Так слушайте. С Климовым — самые распрекрасные. Я ценю его как большого ученого. И он, по-моему, положительно отзывается о моей деятельности. С Чугуевым… тоже нет проблем. Он знает свое дело, а я его поддерживаю… Вот с Алябиным у нас, признаюсь, были мелкие стычки. Это, знаете, такой интеллигентный субъект, которому везде надо сунуть свой нос, высказать свое оппозиционное, так сказать, мнение. Но по большому счету и у нас с ним общее согласие… Вроде все?

— А Стельмах? — напомнил Сергей.

— Об этом я уже, кажется, вам говорил… Мы с ним не ругались, я подчеркиваю — никогда не ругались, мы с ним спорили… Горячо, запальчиво, но всегда, снова повторяю, всегда приходили к единому мнению. Он, знаете, как дрожжи, вызывал брожение в институтском коллективе. И я ему за это признателен. Много закостенелых традиций мы с ним разрушили, много нового привнесли в работу… Он, знаете ли, особенно любил защищать тех, кого я вроде бы обижал… И всегда в таких случаях начинал со мной разговор со своего самого ругательного слова «администратор».

— Это вас обижало?

— Меня? Нисколько. Просто мы по-разному толковали это слово. Лассаль писал когда-то, что охотно оставил бы ненаписанным то, что знает, только бы осуществить на деле хоть часть того, что умеет… Вот я и осуществляю то, что умею. В науке, дорогой мой, должны быть и мыслители, и организаторы. Я принадлежу ко вторым.

Чувствовалось, что это был самый весомый, с точки зрения Коврунова, аргумент в споре со Стельмахом.

— Мне говорили, что Стельмах какую-то статью о вас написал?

— A-а, вот вы о чем! — опять вспыхнул голос Коврунова. — Как это я не догадался сразу… Но, скажу вам, мы и здесь пришли к консенсусу… Минуточку… Полюбуйтесь…

Перед Сергеем на столе легла пачка листов, сжатых вверху большой канцелярской скрепкой. В левом углу знакомым Сергею почерком было написано: «Злодею Коврунову дарю в надежде на исцеление. Стельмах».

— Можете почитать статью. Не боюсь, — звенел чуть раздраженный голос Коврунова. — Можете взять с собой. Готов для вас и свою дарственную надпись сочинить, рядом со стельмаховской. Хотите?