Виктория Платова - Победный ветер, ясный день Страница 35

Четверг я проглотила, но дольше терпеть эту сучку не намерена. Ты и так сделал из меня посмешище. Но ты кое о чем забыл, а я помню. Я молчала, потому что между нами существовало джентльменское соглашение. Но не думай, что я буду придерживаться его из-за твоей дряни-протеже. Пораскинь своими поехавшими мозгами, у тебя осталось не так много времени. Можешь считать это ультиматумом, скотина!"

Вопли Лики Куницыной выводили Бычье Сердце на такой оперативный простор, что просто дух захватывало. И в этом просторе существовало сразу несколько воздушных коридоров. Во-первых, сам Роман Валевский, имеющий за душой какую-то не совсем приятную тайну. Именно этой тайной и шантажировала его бывшая жена.

Во-вторых, дрянь-протеже, которая прямо из-под носа уволокла у Куницыной роль.

Имя дряни благодаря стараниям Лу Мартина тоже было известно Бычьему Сердцу: некая Афина Филипаки. И в-третьих, автор ультиматума Анжелика Куницына.

Теперь чертову плясунью можно было смело объявлять подозреваемой № 1. И картина в связи с этим вырисовывалась следующая: Роман Валевский на протяжении довольно длительного времени руководил коллективом продвинутого балета «Лиллаби». Его жена, Лика Куницына, подвизалась в этом коллективе на первых ролях, за ней же были закреплены все ведущие партии. Сверхвыдающимся талантом она не обладала, но трудолюбие и фанатизм свое дело сделали: вода камень точит. Куницына осталась примой и после того, как ушла от Валевского. Возможно, в результате соглашения, которое сама же назвала «джентльменским»: работа в обмен на тайну. На протяжении довольно длительного времени этот паритет сохранялся. Он нарушился только тогда, когда появилась новая звезда («дрянь-протеже»), Афина Филипаки, и позиции Куницыной в «Лиллаби» резко пошатнулись. Шустрая Филипаки заняла место балеринки не только на сцене, но и в постели. Неизвестно, какое обстоятельство подтолкнуло Куницыну к столь недвусмысленным угрозам — первое или второе. Да это по большому счету и неважно; важно то, что Лика поставила ультиматум бывшему мужу. Важно то, что она открыто угрожала ему. Важно то, что от смерти Валевского она выиграла больше всех. Мюрисепп, единственный достойный кандидат на должность худрука «Лиллаби», по выражению Лу Мартина, — «известный куницынский подкаблучник». Следовательно, со смертью Валевского Куницына не просто укрепляет свои позиции в труппе, она становится ее некоронованной королевой.

Вчерашняя версия Бычьего Сердца, таким образом, не просто подкрепляется. Она утверждается, она становится чуть ли не единственной. Новая звездочка так запудрила мозги Роме-балеруну, что он наплевал на все угрозы. Или посчитал их не стоящими внимания. Или срок годности самой тайны вышел, о чем он и сообщил бывшей жене.

И тогда Куницына вкупе с бородатым Мюрисеппом решили действовать: чужими руками, естественно.

Звонок шантажистки занимал в общем списке звонков шестнадцатую позицию, и на то, чтобы установить, когда и с какого телефона он был сделан, понадобится некоторое время. Хорошо, если Куницына звонила Валевскому до роковой пятницы. Но даже если и позже, это не снимает с нее подозрений. Наоборот, усиливает их, поскольку может являться частью хорошо продуманного плана. Если следовать этому плану, то звонок, вроде бы обличающий Куницыну, неожиданно становится ее алиби: не будет же убийца звонить убитому, зная, что он убит. С точки зрения кондовой логики такой звонок бессмыслен. Именно на кондовую логику следствия и рассчитывала Куницына, когда звонила. Шантаж еще не убийство, а в телефонных куницынских воплях имел место как раз шантаж, причем в самом гнусном, бабском, базарном его варианте. Бессильный, а потому — яростный.

Бессильную же ярость к делу не пришьешь…

Размышления о преступной балеринке были прерваны самым неожиданным и грубым образом.

— Спустись на землю, Антоша. — Мягкая ладонь следователя Дейнеки легла на плечо Бычьего Сердца. — Ты уже десять минут на это пялишься. Могут возникнуть кривотолки.

— На что на это? — удивился Бычье Сердце.

— На это.

Только теперь Бычье Сердце обнаружил у себя в руках маленький пластиковый альбом с фотографиями. Добро бы это были просто фотографии: крестины, поминки, дни рождения, сабантуи с горой пельменей посередине стола. Добро бы это были пасторальные виды боев без правил или Сионской пустыни! Так нет же, Бычье Сердце сжимал в пальцах снимок, распротак его, «Лиллаби»! И не просто «Лиллаби», а, распротак его. Романа Валевского со товарищи. И не просто со товарищи, а с, распротак его, одним-единственным на снимке товарищем. Лу, распротак его, Мартином, вот кем!.. Педрила Лу Мартин стоял рядом с Ромой-балеруном на фоне какого-то западного собора, очевидно, поощряющего однополые (мерзость какая!) браки. На голове Лу Мартина красовалась кожаная педриликанская тюбетейка, на шее болтались с десяток педриликанских цепей и амулетов, а бедра обтягивали узенькие педриликанские джинсики. Большего бесстыдства, чем эти джинсики, Бычье Сердце в жизни своей не видел. А повидал он немало, включая блатхаты, притоны самого низкого пошиба и псевдосауны с псевдотайскими массажистками, которые рекрутировались из уроженок Калмыкии и Ямало-Ненецкого автономного округа.

Как альбом оказался у него и почему открылся именно на этой странице, а не на любой другой, Бычье Сердце объяснить не мог. Ни себе, ни Дейнеке, что было самым неприятным. А Дейнека, судя по его залоснившемуся от любопытства носу и затуманившимся зенкам, на объяснения намекал.

— Есть у меня кое-какие мыслишки, — дрогнувшим голосом сказал Бычье Сердце. — Насчет ближайшего окружения покойного.

— Ну-ну. — Дейнека прикрыл веки и многозначительно улыбнулся.

— Кстати, дата тебе о чем-нибудь говорит? — Бычье Сердце пошел ва-банк и ткнул пальцем в числа, проставленные умным фотоаппаратом в углу снимка: 28.06.

— Нет, — озадачился Дейнека. — А что?

— Возможно, это преступление не единственное, — дал волю фантазии Бычье Сердце. — И связано еще с одним…

— Дело в нашем производстве?

— Буду уточнять. Все остальное — тоже Бычье Сердце осторожно вытащил проклятую фотографию из пластикового гнезда и сунул ее себе в карман. Наглая ложь и последовавшая за ней несанкционированная выемка документов произвели должное впечатление на Дейнеку, и следователь разочарованно хмыкнул:

— Ну, пока не уточнил, займись лучше уликами. Кое-что нашли.

Уликами оказались бутылка из-под грузинского вина «Мукузани», валявшаяся возле тахты на импровизированном втором этаже. И носок, валявшийся непосредственно у входной двери. Оба этих предмета экзотическая квартира-студия Романа Валевского явно отторгала. Дешевое винишко вступало в противоречие с изысканным баром на кухне, а носок, если исходить из размера, был женским. Белый хлопчатобумажный носок «адидас». Пары к нему после трех часов обыска найдено не было, зато обнаружилось большое число отпечатков, несколько волос на подушке и несколько записных книжек. Все книжки начинались с домашних телефонов губернатора и министра культуры и потому были почтительно отложены.

Квартира Валевского раздражала Бычье Сердце размерами, бесшабашностью архитектурного замысла и показным аскетизмом. В складках этого аскетизма пряталась недопустимая по нынешним тяжелым временам роскошь. Мраморный, чисто вылизанный пол за кухонной выгородкой; сама кухня в стиле кантри, склепанная из дорогих пород дерева; вызывающе дорогая утварь, каждый предмет которой смело тянул на месячный оклад майора Сиверса. А плоский телевизор с диагональю в полтора метра! А музыкальный центр с восемнадцатью колонками! А махровые полотенца в шкафу, на неоторванных ценниках которых маячили лютые цифры $ 215!.. Какие части тела можно вытирать полотенцем за двести пятнадцать долларов. Бычье Сердце представлял себе слабо.

Судя по обстановке, Роман Валевский был довольно своеобразным человеком.

В его квартире не было ни одной книги, включая самые ходовые — Библию и телефонный справочник. Зато имелось в наличии около сотни видеокассет. Но и фильмами на кассетах не пахло, все больше рабочие моменты репетиций и записи балетных спектаклей. Не было в квартире и ни одной приличествующей обстановке картины, а вот плакатов оказалось целых три.

И подходили они скорее к комнате общежития чулочно-носочной фабрики, чем к жилищу преуспевающего балетмейстера.

В платяном шкафу балетмейстера висели смокинг, кашемировое черное пальто и черный, отлично сшитый костюм. Судя по материалу — очень и очень недешевый. Весь остальной гардероб тоже был удручающе дорогим и удручающе однообразным: пятнадцать одинаковых кожаных жилеток, родных сестер жилетки, в которую был облачен покойный. Пятнадцать пар черных джинсов; пятнадцать пар туфель — точно таких же, какие красовались на Роме-балеруне.