Вячеслав Денисов - Доклад Генпрокурору Страница 37

К началу третьего часа ночи они остановились на восемнадцатой по счету поставке строительных материалов в палаточные лагеря Ингушетии для беженцев из Чечни.

– Семнадцатое октября, две тысячи второй год, – уточнил, перелистнув лист назад, Пермяков. – С начала списка начинать?

Вопрос был не из разряда смышленых, но скидку на усталость нужно было все-таки сделать: перелистывание документации и ее копирование продолжались вот уже шестнадцатый час подряд. Перекусили здесь же, за снедью ходили угрюмые «люди в черном» из коридора. Они же носили провиант (за их счет) для томящихся в гневном молчании руководителей завода. Время от времени кто-то из них вызывался в кабинет для ответов на вопросы, потом его, в случае необходимости, заменял другой. В чем-то «МИ», рецензирующая действия Кряжина, была, конечно, права, ибо речь шла о бесчеловечных, с точки зрения Женевской конвенции, действиях. Однако протестанты Харин, Зайкин и Фелофьянов к военнопленным не относились. Их просто попросили остаться, и те остались. Десятка два свидетелей – никто не принуждал.

– «Плитка метлахская «Порфир» для пола, двести миллиметров на двести, производство России», – декламировал Пермяков, моргая красными, как у кролика, глазами. – Сто шестьдесят рублей за квадратный метр. Всего таких метров – две тысячи. «Гранит керамический, имитация натурального травертина, тридцать на шестьдесят, сорок на сорок». От сорока шести до пятидесяти восьми долларов за квадратный метр. Всего метров – четыреста.

– На сортир Зевса хватит, – заметил Пащенко.

– «Шпаклевка «Шитрок», производство США, евроведро»...

– Достаточно, – Кряжин смахнул с носа очки и размял пальцами переносицу. Казалось, ношение очков доставляло ему бо́льший дискомфорт, чем резь в глазах без них. – Сержант!

Дверь приоткрылась, и в проеме ее показался высокий человек во всеоружии.

– Да снимите вы эти маски, я вас умоляю... – поморщился Иван Дмитриевич. – Уши же сопреют. Позови этого, Харина.

– Садитесь, Владимир Павлович, – предложил Кряжин измученному исполнительному директору, едва тот, издерганный постоянными вызовами, приблизился к столу. – У вас дома есть телевизор?

– Есть, – глухо проскрипел пятидесятилетний мужчина. От регулярных незанятий спортом его торс был похож на приподнятый вверх полупустой мешок картошки. – И я сегодня как раз собирался посмотреть заседание Государственной думы. Прямая трансляция из Москвы. Очень собирался.

– Вы по этому телевизору хоть раз палаточные лагеря в Ингушетии видели?

Харин признался, видел. Благодаря их заводу там люди и не загибаются от сырости и холода.

– А вы видели во время трансляции этих передач, как беглые чеченцы наклеивают на внутренние стены палаток... – Кряжин приложил очки к какому-то документу, выискивая нужное место, – ... стеклообои «Ассатекс» производства Франции по две тысячи рублей за рулон?

Вопрос был задан зря, потому что исполнительный директор Харин уже давно дал слово не открывать рта на сомнительные вопросы прокурорского из столицы до приезда Каргалина и Рылина. И почему мешок цемента М400 весом пятьдесят килограммов в Чечню идет за восемьдесят пять рублей против семидесяти на рынке, он тоже не скажет. Рылин пусть отвечает. Каргалин пусть ответ дает. А он, Харин, лишь исполняет обязанности. А в обязанностях написано однозначно: выполнять распоряжения совладельцев предприятия. Распорядились – по восемьдесят пять, значит, так тому и быть.

– Владимир Павлович, – ухмыльнулся Кряжин, – но откуда берутся плитки гранитные и дистанционные открыватели окон, вы должны же знать? Или вы их из цемента бацаете? Цех тот не покажете?

Услышав сквозь надоевший запах фразу о том, что он, Харин, здесь лишь... Иван Дмитриевич не дал ему договорить.

– Я опечатываю всю документацию завода. Завтра утром из ворот предприятия не выедет ни один автомобиль. Я опечатываю склады готовой продукции и склады временного хранения. Прошу вас никуда не выезжать из города.

– Вы не понимаете, что делаете, – лицо директора, казалось, чуть посерело. – Завод выполняет обязанности по реализации государственного заказа. Три с половиной тысячи человек придут на работу к опечатанным станкам...

– А я станки не опечатываю. Я всего лишь прошу вас никуда не выезжать за пределы Тернова.

– Вы не имеете права.

Имел не имел, но к шести часам утра, когда сибирское солнце осветило верхушки деревьев городских скверов, Кряжин заблокировал доступ к готовой продукции и входяще-исходящей документации завода.

Глава шестая

Возможно, он ставил телегу впереди лошади, потому что «добро» из Москвы на его действия было получено лишь к десяти утра. Тем не менее Смагин ответственно заявил о согласии Генерального на арест банковских счетов завода и опломбирование компостером Терновской областной прокуратуры складов с готовой и другой продукцией. Егор Владимирович дал согласие и на подключение к работе терновского прокурора. Уже в одиннадцать часов на улицу Сотникова, где располагался надзирающий орган области, пришла телеграмма с распоряжением «выделить в распоряжение ст. сл-ля по особо важным делам Генеральной прокуратуры РФ Кряжина следственную группу для обеспечения исполнения его следственных действий».

Кряжин, выслушав Пащенко, пришел к выводу о том, что возглавлять группу из Москвы ему нет никакой необходимости. Так решил Генпрокурор, и Иван Дмитриевич с таким решением согласился. Проблема состояла в том, что в связи с быстро развивающимися, происходящими параллельно событиями требовалось личное участие Ивана Дмитриевича в них. На этапе прояснения ситуации на заводе пока все было ясно, и оставить убийство предполагаемого участника в происшествии на Резниковской на попечение кого-то другого Кряжин не имел права и не хотел. Смагин предложил помощь, но тот отказался.

Иван Дмитриевич поднялся в самолете в воздух в пятнадцать тридцать двадцать первого июня. На взлетной полосе новосибирского аэропорта Толмачево остались Пащенко и Пермяков.

Самолет, чуть завалившись набок, взял курс на запад. Конечной точкой его полета значился аэропорт Шереметьево.

Глава седьмая

– Вопрос первый, – сказал Кряжин, усевшись за стол и даже не вынимая из портфеля документы. – Кто дал информацию о «восьмерке» в прямой эфир?

Смайлов и Гариков, понуро уставившись в окно, молчали, и эта тишина начала Кряжина раздражать.

– Я хочу знать, какой идиот высветил на экранах десяти миллионов телевизоров информацию о том, что прокуратура ищет автомобиль, причастный к убийству? Покажите мне этого негодяя. До тех пор, пока о ней не узнал даже сопляк, сын секретарши судьи, эта информация имела гриф секретности и была мною запущена в оперативные органы по каналам специальной связи. В материалах дела нет ни слова о том, что на Резниковской, пока убивали Оресьева, дымила «восьмерка»! Однако теперь об этом узнали все, и лишь благодаря этому предполагаемый подельник убийцы мертв. Отрезан целый кусок пирога, есть который должен был я. А я очень не люблю, Смайлов, когда у меня изо рта воруют снедь. Чьи телефоны были указаны на экране?

– Городского УВД, – хрипло бросил Гариков и стал рассматривать ладони.

Ни слова не говоря, Кряжин снял с аппарата трубку и так же молча набрал номер.

– Кривошеев? Это Кряжин, из Генпрокуратуры. Сыграл свадьбу дочке? Молодец. А сейчас скажи, кто из твоих болтунов из пресс-службы выдал в телеэфир мазу о «восьмерке»?.. Нет, Кривошеев, ты помнишь. Не настолько много времени прошло, чтобы ты забыл.

Гариков и Смайлов слушали разговор и представляли, как хорошо известный им полковник Паша Кривошеев сейчас пытается провести Кряжина и отвести удар от своей службы. Завести рака за камень, так сказать. Или за кряж, что более уместно в данном контексте. Правду искать у Кривошеева, все равно что потеть над розыском ног у змеи. Он даже когда журналистам об убийстве рассказывает, не сразу становится понятно, кто потерпевший, а кто злодей. Таково предназначение пресс-служб, и это приходится признавать со всею очевидностью.

– Ну, что? – поинтересовался Смайлов, едва Кряжин опустил трубку.

Иван Дмитриевич не ответил. Он изначально не верил в успех такого предприятия, как выяснение обстоятельств дела у Кривошеева. Полковник когда-то работал следователем, на работе не пил, допрашиваемых не бил, но толку от него было мало, а потому перед пенсией выгонять его не стали, сжалились и на работу перевели такую, чтобы плохо никому не было. Но по лицу Кряжина сейчас было очевидно – плохо от подобных гуманных действий кадровиков кое-кому все-таки бывает.

– А ничего, – пыхнул жаром Иван Дмитриевич. – Пришел на службу утром, а у него факс: «Обратиться с данным текстом по телевидению». Спросил – где тот факс, думал, хоть по номеру опознать можно будет. Но у Кривошеева свое отношение к использованным документам. Все равно узнаю.