Юрий Иванов-Милюхин - Валютчики Страница 37

За спиной зазвонил телефон. Сделав знак, чтобы подождала, я прошел в комнату. Голос Людмилы сообщил, что сын пьяный, разлегся возле двери. Решила принять таблетки и лечь спать. Я задумчиво пожевал губами, скосил глаза в сторону открытой двери. Маринка маячила на пороге, делая вид, что разговор не заинтересовал. Пока водила носком туфли по выступу, в который раз отметил, возраст на женщину не действует. За тридцать лет, а выпячивай в витрину парижского салона мод, парижане с ума сойдут. В Ростове едва не третья с престижного подиума сбежала. Как под копирку. Характер — мало сказать золотой. Одно маленькое «но»! Каждая вторая регулярно наставляет рога хоть парню, хоть мужу. Сказывается близость дикого Кавказа, где женщину пусть и держат в стойле с животными, прежде чем взять, наобещают столько, не на чем тащить. Вот и возвращаются оттуда голодными, разутыми. И… счастливыми. Здесь, как нигде, ясно, что женщине нужно. Пусть бык, баран, да мужского пола. Сказал веское «му» или «бе» — и задрожала. Но кто мечтал, чтобы бочка меда не была испорчена ложкой дегтя? Маринка…она дочь горячих приморских степей. Она здесь родилась.

— Чего стоишь на пороге?

— Мешаю?

— Проходи.

— Я сбегаю, пока не зашла?

— Хочешь?

— А ты?

— Не пью, знаешь. Угостить с удовольствием. Красным крепленым, с шоколадкой.

— Помнишь!

— Гм…Сколько прошло, как мы встречались? Месяца два?

— Скоро три будет.

— Тогда когда забывать.

— Я к тебе по интересу пришла.

— Ну, блин, опять залетела?

— Дурное дело не хитрое.

— Тогда дергай. Постараюсь погонять, чтобы перья облетели. Мыльной пеной изошла.

— Только это и надо, — уже за дверью засмеялась Маринка.

Я прошел к столу, всмотрелся в исписанную подсчетами бумажку. Если бы не фальшивая сотка, навар был бы неплохим. А она фальшивая. Остается порвать на части, чтобы не тешить себя надеждой на «авось». Если получится пристроить лоху, через время он вернется, начнутся изматывающие переговоры с отдачей половины суммы. Или не возвратится, посчитав, что не докажет. Или скандал поднимется на высоту, с которой падать будет больнее. Лучше не рисковать, на душе спокойнее. Выдернув из барсетки сотку, над унитазом порвал на кусочки, смыл струей воды. Теперь три тысячи смешаются с фекалиями, обогатив тихий Дон на малую сумму. Еще Людмила некстати решила сделать выходной. Наведался школьный друг, или кто из новых? Женщина видная, мимо не пройдешь. Со враньем все в порядке — врожденное, как у многих местных. Наобещают с вагон, в назначенный час маленькой тележки не узришь. Снова влияние азиатского Кавказа. На проклятом большинством русского народа перегнившем Западе, или в Америке, за подобные проделки зубы повышибали бы, или отвернулись. Навсегда. В России на говорящего правду смотрят как на ненормального, выпущенного из дурдома. Таков менталитет, переродившийся после тататро-монгольского ига. Чем дальше от Санкт — Петербурга, тем резче проявляется. Добивающиеся самоопределения казаки, потомки сарматов со скифами, ходили на Русь со всадниками Батыевыми. Казакам возродиться дать надо. При царе казачий офицерский чин не был ровней чину российскому. Офицерскому. Зато удалью блистали молодецкой.

А может, у Людмилы не совсем благоприятный день. Сын алкоголик. Странные приступы с выпрыгиванием в пьяном виде из окна второго этажа. Похоже, наследственное. Двоюродные сестры у нее тоже инвалиды. Пора завязывать. Иначе сам начнешь замечать за собой непрошеные странности. Непостижимо! В который раз говорю об этом, воз и ныне там. Вот и найди свой путь, как пишет Паоло Коэльо.

В дверь не позвонили, а постучали. Маринка. Переквалифицировала из порядочного кобеля в профессионального вышибалу зародышей. Не успеет залететь с сожителем ли, торгующим ли овощами кавказцем, сразу ко мне. Убегает похудевшая, счастливая. После кувыркания с утробным рычанием, постельное белье приходится менять — до такой степени перекручивалось. Вино употребляла, чтобы спиртное в горячем теле прибавляло жару еще. И всегда туши свет и лови что накроет от пяток до макушки. Для Маринки я талисман добрый.

Женщина захмелела с полустакана вина, заторопилась в постель, боясь, что мною завладеет усталость. Я наблюдал, как Маринка стягивала выходное платье. С грудей сползал узкий лифчик, открывая коричневыми кругами приклеенные соски с бледными пупырышками. На животе мягкие линии мышц с пуговкой — пупком посередине. Розовые с бантиком трусики с выпирающим лобком. Маринка любила красный цвет. Темные волнистые волосы охватывала красная лента, открывая удлиненное лицо с горбинкой носиком, выразительными губами. Сытенький подбородок, высокая шея, женские плечи. Маринка развязывала ленту, кидала в общую кучу. Взгляд синих глаз подергивался поволокой. Полуприкрыв веки, пальцами поддевала резинку, стягивала последний оплот трикотажного запрета. Ноги полные, коленки округлые. Попка оттопырена. Процесс сбрасывания трусиков медленный, неторопливый. Расстояние до пяток большое. «У моей жены голубые глаза». «А остальное?». «Остальное ноги». Приятно чувствовать себя мужчиной, которого хочет возбудить женщина. Лишь в молодости не успевали раздеться, как сношались в полный рост, ступней скидывая прилипшую к ноге штанину, рукой стаскивая с бедра партнерши семейные трусы голубого или розового цвета. Других расцветок наша промышленность не признавала. Если бы эти трусики в те времена… Я чувствовал, как волна возбуждения прокатывалась по телу, как тяжелела головка члена, которой тесно стало в китайских трусах. Дыхание становилось бурным, покрывался испариной живот. Задница сама ерзала на стуле. Но рано. Пусть Маринка станцует танец живота. Не азиатка, смесь хохлушки с местным аборигеном. Все равно смугленькая. Женщина изогнулась, отвернула попку вбок. Подняла руки, потянулась за ними. И заколдовала водяной змеей. Улыбка смущенная, напоминающая, что Маринка русская. У азиаток такого выражения не узришь, возбудить хозяина ее прямая обязанность. Местных приучали азиаты с кавказцами, или пробуждались гены далеких предков. Маринка вошла в раж. Дрянь, наскотинилась с черножопыми. Дотянувшись до магнитофона, я нажал на клавишу. Попал на «постельную» кассету, поставленную для Людмилы. Маринка восприняла мелодию за родную. Бросая призывные взгляды из-под крыла волос, изгибалась блудницей на сковородке в аду. Не единожды запутывался, испытывая расслабленность с желанием овладеть подружкой. Ощущал себя мужчиной, для которого женщина создана для удовольствий. Когда Маринка разогрелась, мелодия подошла к концу, я снял одежду. Сзади облапил каучуковые груди. Откинув волосы, повернул к себе лицо, впился в набухшие губы, чувствуя, как разъезжаются у партнерши ноги. Мы начали долгие игры, контролируя каждое движение, чтобы не привело оно к преждевременному извержению вулкана чувств, не отобрало силы. Изредка меняя положение, едва шевелясь, качались посреди комнаты. Затем начали двигаться к дивану, служащему кроватью с тех времен, когда полутораспальная деревянная продавилась до пола. Я положил женщину на него, не отлипая ни на мгновение. Наступил бурный конец, со стонами, покусываниями зубами губ, плечей, мочек ушей. И бешеной скачкой на финише. Маринка взлетела на небо от счастья, почувствовав, что в животе появилась боль. Вороватый поход от мечтающего о ребенке сожителя удался. Крепкий поцелуй на пороге. Обещание заглянуть на огонек.

Утрата нескольких тысяч рублей отразилась на работе негативно. Покатила спешка, необходимая при накачивании чужой жены в ее квартире на десятом этаже. Некстати зарядили затяжные дожди, приток клиентов сократился. Приходилось довольствоваться предлагаемой алкашами мелочью, да случайными набегами приезжих. Накопленная кучка российской валюты принялась подтаивать снежной бабой во дворе студенческого общежития, потому что расходы остались прежними. Двухнедельная поездка в сентябре на море сожрала шесть тысяч рублей. По прибытии, вдобавок, схватил фальшивый браслет от часов на тридцать граммов по сто восемьдесят рублей за грамм. Влетел с булатными зубами, в свете ламп дневного света приняв за высокопробные золотые. Ляпис булат не брал. Отличить напыление от настоящего золота практически невозможно. Валютчики снимали надфилем верхний слой протезов, если под ним оказывался однородный по цвету металл, то все в порядке. Если спиленный участок отблескивал белой поверхностью, это основа из нержавеющей стали. Примерно так случилось с браслетом. Парень обегал всех валютчиков. Не брали, не удосуживаясь проверить на ляпис, хотя вид изделия подозрений не вызывал. Тот предлагал пройти в ювелирную мастерскую. Никто с места не сдвинулся, демонстрируя отшлифованное рынком чутье. Цыганам с природным даром там делать нечего. Парень вышел за ворота, наткнулся на меня, торчащего под козырьком с промокшими ногами и без работы. Решил опробовать последний шанс. Глядя в лицо, назвал вес изделия, пробу. Показал маленькую вмятину. Передо мной стоял советский работяга, которому понадобились деньги. Рассмотрев браслет под лупой, изучив похожую на заводскую пробу, я решился провести ляписным карандашом. Реакции не последовало. Как до этого коллег, о которых парень не обмолвился, слабый внутренний голос посоветовал не брать изделие. Я спилил угол у одной из фигурных пластин. Смочив слюной, сильно потер карандашом. Все было в порядке. Воление не отпускало. Приняв его за рыночную маяту, отсчитал пять тысяч четыреста рублей. Заверив, чтобы я не сомневался в подлинности изделия, парень заспешил на автобусную остановку. А у меня переживания перекрыли мысли. Сорвался с места в глубь рынка. В связи с падением валютного оборота, стабилизацией криминальной обстановки, ребята принялись задерживаться до времени, когда в воздухе растворялся предвечерний полусумрак. Впрочем, Пикинез с Пасюком, Красномырдиным, не говоря об армянах, черноголовой семьей оккупировавшим торговавший ширпотребом ларек, банковали пока ворота не закрывали. Это являлось одной из причин моей безработицы. Подскочив к торчавшему первым в ряду менял Пикинезу, я показал браслет. Тот даже в руки не стал брать.