Владимир Рекшан - Смерть в Париже Страница 37

Не обнаружив для себя какой-либо угрозы и чуть не забыв о том, что я не собирался здесь никого убивать, я в два прыжка оказался возле койки. Лежавший опустил книгу. На меня смотрели, увеличенные очками, крупные с большими зрачками глаза. На худом со впалыми щеками лице чернела щетина. Кадык заметно выделялся на шее, а из-под застиранной футболки торчал клок волос.

— Добрый вечер. Бонсуар, — услышал я мягкий голос худого и хотя и не выпустил из руки «Макарова», но несколько растерялся.

— Добрый вечер, — нашелся я, что ответить, и попросил: — Только не надо двигаться.

— Не буду, — быстро согласился лежащий. — Я здесь только слежу за порядком.

— Следите. Но пока не надо.

— Я согласен.

Идиотский такой диалог мог продолжаться бесконечно.

— А где господин Габрилович? — задал я наконец главный вопрос.

— Съехали, — моментально ответил мой невольный собеседник.

Я растерялся. Этого не должно было случиться. Видимо, моя реакция как-то отразилась на лице. Так или нет, но через мгновение мой «Макаров» полетел в одну сторону, а я — в другую. Это худой поработал ногами. А мог бы убить, подонок… Худой попытался соскочить с койки, и на попытку ушло время. Совсем немного, четверть секунды, но и четверти хватило. Теперь я лежал, а он стоял. Лежачего не бьют — бьет лежачий! Ботинки у меня хоть и худые, однако если каблуком дать по коленной чашечке, то мало не будет. Я дал.

— Ой! — вскрикнул худой и замер.

Я прицелился и ударил по второй коленке.

— Больно! — Худой упал обратно в койку, а я, схватив «Макарова», уже снова стоял над ним.

Он лежал скрючившись и держась за коленки. Не быть ему спортсменом с выбитыми менисками.

— Больно! — повторял худой.

Лицо у него было теперь плаксивое, детское почти.

— Еще больнее будет.

Я ударил его рукояткой пистолета под ребра, но несильно. Никого я не собирался убивать тут, а лишь попросить денег на билет. «Никто не хотел умирать» — вспомнился вдруг старинный фильм.

Худой продолжал ныть. Я сел на край койки и сказал:

— Не надо драться.

— Не буду.

— Врешь.

— Честное слово.

— Если такой честный, тогда говори — где господин Габрилович?

— Съехали вчера.

— Придется тебя опять ударить.

— Он правда вчера съехал, и он мне не отчитывается. Кто я! Но он приедет.

— Это уже лучше. Как тебя зовут?

— Митя.

— Митек, значит…

— Что вы сказали?

— Ничего! Врешь, наверное, Митя. А я вот тебе правду скажу. Не надо драться. Я тут пока не как враг. Пока. Даже, скорее, как друг. Если так можно сказать. Мне твоему господину нужно информацию передать.

Информацию я хотел продать, конечно, но она того стоила.

Митя лежал на койке тихо и только нервно сглатывал слюну — кадык под подбородком ходил туда-сюда.

— Так что надо? — спросил лежащий.

Я чуть коснулся выбитой коленки, как бы извиняясь за нанесенное увечье.

— Да я все о том же. Когда Габрилович появится?

— Ну… — Что-то в костистой башке Мити происходило: посылки и выводы, силлогизмы всякие. — Он еще не все забрал, — выдавил Митя и замолчал.

— Давай-давай! Рожай, парень!

— Возможно, ночью.

— Какой ночью?

— Сегодня или завтра.

— Слава Богу! — обрадовался я и стал обыскивать каюту.

Оружия в каюте не нашел. Ничего в ней не было, кроме зачуханных манаточек Мити.

— А еда есть? — спросил я.

— Ты что — русский? — спросил Митя.

— Даешь, парень! Разве на француза похож? Или на араба?

— Не похож — это и плохо. А еды навалом на кухне в холодильнике.

— Как тебя закрыть, чтобы не удрал?

— Я теперь ходить не могу.

— Кто тебя знает. На ключ каюта закрывается? Давай ключ. А то связать придется.

Митя свесился с койки, пошарил под ней, достал ключ и бросил мне.

Три пакета йогурта, ломоть сыра, два яблока и ни корки хлеба! Желудок жадно принял пищу и более не беспокоил мозг. Я закурил и стал разглядывать то, что называлось кухней. Помещение оказалось намного больше каюты, и в нем имелись электрическая плита, холодильник, всякие микровэйфы и миксеры, что-то вроде стойки, за которой, видимо, смешивали коктейли, и три высоких табурета возле стойки, на одном из которых я и сидел. На стене висела репродукция картины Тулуз-Лотрека. На ней красно-лиловые проститутки развалились на диване.

Теперь оставалось только ждать. Я положил на блюдо несколько яблок и отнес Мите. Тот невнятно поблагодарил. Посоветовав подложить под колено подушку и отдаться в руки Морфея, я вышел из каюты, замкнул ее на ключ и стал исследовать судно.

Коридорчик упирался в гостиную комнату. Кожаные сиденья возле стен, диван и большой стеклянный стол на металлических ножках. Я зажег старомодный торшер с розовым абажуром и развалился на диване. Повернулся и приподнял занавеску. Стеклянные окна овалом окружали гостиную, и, наверное, здесь было приятно проводить время Габриловичу с приятелями и красно-лиловыми девками. Кафешантанные певички! Мне почудились такие карикатурные сцены, что я даже усмехнулся, отмахнулся, поднялся с дивана и стал исследовать помещение, нарочито хмурясь.

Все было чисто выметено. Каких-либо предметов, говорящих о хозяине судна, не имелось. В углу стоял обитый металлом ящик, но я к нему прикасаться не стал, поскольку ящик был опоясан цепями и замкнут на несколько замков.

Я выключил свет, еще раз отдернул занавеску и посмотрел на набережную. Она темнела за окном и казалась мертвой. С верхней набережной к нижней вел крутой спуск. Если Габрилович и появится, то появится он сперва на этом спуске. Стоило быть повнимательнее.

И тогда я постарался представить, как все произойдет. Машина (а может, и не одна) появится на набережной. Митя должен будет спустить трап, а я тем временем… Но я же Мите надавал по коленным чашечкам!..

Отомкнул дверь. Митя лежал на койке, не выключив лампы, положив давешнюю книгу на грудь и, кажется, спал. Нет, не спал! При моем появлении он открыл глаза и, чуть пошевелив губами, спросил:

— Что тебе еще, покойник?

Я криво усмехнулся и ответил вопросом:

— Почему — покойник?

— А кто ж ты еще? Это — собственность шефа. Ты вломился сюда и шаришься. Настоящий покойник.

— Об этом, Митя, после поговорим. — Я чувствовал странное расположение к неведомому мне Мите, и мне не хотелось его убивать. — Ты встать можешь?

— Зачем вставать? — Человек насторожился и, приподнявшись на локтях, впился в меня взглядом.

— Если шеф твой приедет, то ему надо будет трап сбросить. Я же покойник. Я не смогу.

— Мне ходить больно.

— А ты и не пробовал.

— Да и вообще я не буду.

— Тогда и ты покойник.

Митя на мгновение задумался и согласился:

— Ладно. Попробую. Я в любом случае покойник. Если подставлю шефа — покойник сразу.

Он опустил ноги на пол и попытался подняться. Сел опять.

— Болит, — сказал, — но не очень.

Я увидел полотенце на крюке возле двери и спросил:

— Какое колено болит сильнее?

— Левое.

— Хорошо.

Снял полотенце и велел Мите оголить колени. Тот подчинился. Ноги у него оказались худые, волосатые, однако в них чувствовалась сила. Левое колено распухло, но все же выглядело не смертельно. Я туго повязал колено полотенцем и помог Мите натянуть штаны.

— Теперь сможешь, — сказал я, а Митя поднялся, скривил губы и сделал несколько шагов.

— Габрилович — сука. Подставил, блядь!

— Почему?

— Тут давно что-то вызревает. И он решил сваливать, но меня не взял. Я у него в роли червяка, сидящего на крючке. Он на меня кого-то поймать хочет.

— Только не меня.

— Это видно.

— Я, наоборот, спасти хочу. Не даром, конечно.

— Тогда ты покойник.

— Посмотрим.

— Посмотрим, посмотрим. А я с этим господином десять лет! Десять лет с таким гондоном!

Последние слова он говорил не мне, а так — матерился сам с собой. Меня его и его Габриловича мушкетерские истории мало интересовали, но чем-то он мне нравился. Митя проковылял по коридорчику и выкарабкался на палубу. Я был внимателен, стараясь, как это уже случилось в каюте, не пропустить какого-нибудь нового Митиного фокуса.

Мы стояли на палубе и смотрели на потухший Париж.

— Зима, — сказал Митя, с удовольствием вдохнув холодный ночной воздух. — А дома сейчас снег.

— Дома — это где? — не удержался я.

— Дома, — не слушая меня, повторил Митя, добавил неожиданную сентенцию: — Вечные жиды — это русские. Никогда им на месте не сидится.

Я не стал отвечать, поскольку я в Париж не рвался.

— Пойдем назад, — предложил.

— Пойдем, — согласился Митя и заковылял вниз.