Владимир Рекшан - Смерть в Париже Страница 38

— Дома — это где? — не удержался я.

— Дома, — не слушая меня, повторил Митя, добавил неожиданную сентенцию: — Вечные жиды — это русские. Никогда им на месте не сидится.

Я не стал отвечать, поскольку я в Париж не рвался.

— Пойдем назад, — предложил.

— Пойдем, — согласился Митя и заковылял вниз.

В темноте я не сразу отмотал веревку, но все-таки получилось. Трап, массивный с виду, легко поддался и юркнул вниз, привычно уткнувшись в берег. Оглядевшись, я сбежал по ступенькам и рванул в сторону бульдозера, за которым в куче булыжников была спрятана сумка. Дело шло к утру — утром могли появиться рабочие. А вот когда появится теоретический покойник Габрилович, я не знал. Заказ на него, после эксцесса в гостинице, могли разместить и в другом месте. Теперь и я теоретический покойник. Хотя профессиональные киллеры на дороге не валяются. Так быстро нас с Габриловичем не грохнуть. В теории — да; тысячу раз — да. Но у нас с шефом «Маргариты» имеется возможность еще и друг с другом разобраться…

Так я думал и бежал обратно. Запрыгнул на борт и втащил трап. Париж спал, как сурок. Пролетела по набережной полицейская машина. Она выла, и на ее крыше вертелись огни.

Мне захотелось спать, и я спустился с палубы в коридорчик, прошел туда, где кожаный диван, лег напротив отдернутой занавески. Берег был виден, то есть я видел черную ночь. Посмотрел на часы — пять утра. Решил я посидеть, побороться со сном часок, а после — спать. Спать, спать и спать. Возле могилы Моррисона я не очень-то…

Глаза закрывались, и я их закрыл. Старик в драном чистом халате возник перед глазами. Он смотрел на меня строго и говорил:

— Не спи, сынок. Тебе еще рано умирать…

Я вздрогнул, открыл глаза и поднялся. И тут я увидел две белые полосы света — это по спуску с верхней набережной скатывалась машина. Она развернулась и остановилась напротив «Маргариты». Фары мигнули несколько раз и погасли.

«Действуй! — сказал я себе. — Вот приехал твой паспорт и твой билет».

3

…Юноша-мечник подал доспехи, затянул ремни, подал саблю в золоченых с эмалью ножнах. Широкая ладонь князя удобно легла на рукоятку.

— Князь, — проговорил мечник боязливо, — сегодня ночью видели женщину. Шла нага. По воде шла.

Князь вгляделся в растерянное, не потерявшее еще отроческого румянца лицо мечника и рассмеялся:

— Узнаю, кто брагу пил, — велю сечь! Не трясись ты, как невеста перед хреном.

Князь проснулся, забыв вчерашние тяготы души. Давно не приходила с утра, а не за столом пиршества такая некняжеская насмешливость и бодрость.

Юноша-мечник заулыбался, глядя на князя, но тут же, спохватившись, склонился и замер.

— Счастливое это знамение. Был мне сон, — сказал князь.

Однако сна не было. Просто появилась, как появляется вдруг перед глазами из-под осенней травы крепыш боровик, сразу, целиком появилась в сердце уверенность. Жадные токи растекались по телу, росло нетерпение — скорее бы с саблей, что заменила отцов и дедов родовой меч, вонзиться в темную вражескую лавину и рубить ордынские головы.

За шатром начинался день. Князь даже замер — такое великолепие открылось ему: через редкий и могучий бор за рекой поднимало свою золотую голову солнце. И там далеко на полях, и возле шатра у самых ног морозными звездочками переливчато серебрился иней.

Вкусно пахло дымом костров, возле которых отогревалось проснувшееся войско. Кафтаны, кожушки, тулупчики сгрудились у огня, кое-где белели рубахи — это надевали чистое, готовясь к худшему. Изредка поблескивали нательные кресты — менялись крестиками, братались.

Пролетела вдоль реки в сторону малого брода конная сотня. Князь обрадовался: «Мал, да красив Сашка, черт…» — оборвал себя, быстро перекрестился. Сашку звали Большая Нога, звали так за огромные всегда сапоги, которые тот носил, несмотря на малый рост и худобу. В сапогах Сашка знал толк — то сафьяновые, прошитые жемчужной канителью, то кожаные с замысловатым рисунком, то еще какие. «Хиловат Сашка на вид, но под саблю его не лезь, — подумал князь. — Мало не будет».

Сотня пролетела красивая, гибкая, быстрая под золотистым стягом. Князю стало совсем хорошо и уверенно от этого чистого неба над головой, от безмятежного и мирного пока (и целого, не уложенного в длинные братские скудельницы) войска, войска, стоящего твердо на своей земле. Не могли они допустить — его небо, земля, войско, он сам, — чтобы какая-то черная сила выпотрошила княжество и пьяно выплясывала в кремле на трупах родичей. А дети, княжна… Князь мотнул головой, передернул плечами, словно высвобождаясь из пут вчерашнего страха, еще раз глянул на солнце, чуть приподнявшее из-за бора загорелую макушку, посмотрел, как гаснут ночные звездочки инея, кликнул чашника и вернулся в шатер…

Мите была обещана пуля в затылок, и он согласился. Согласился не на пулю, а сбросить трап и помалкивать. Хромая, поднялся на палубу, отвязал веревку и трап спустил, как обещал, без комментариев. Я стоял за открытой дверью на нижней ступеньке лестницы и целился в Митин стриженый затылок. Свет в коридорчике был выключен, но затылок я видел замечательно, а вот тех, кто подъехал, — нет.

По трапу застучали ботинки. Слева от двери имелось нечто вроде ниши, и я втиснулся в нее.

— Крепко спишь, — раздался бархатный низкий голос, а Митя промычал нечто невразумительное. — Парни, отгоните тачку и быстро на борт!

— Да, шеф!

Бархатный голос принадлежал этому самому шефу, а шеф тут — Габрилович. Как его звать-то? Спрошу, если понадобится… Главное сейчас — не думать…

— Свет почему не зажег?! — Габрилович спускался по лесенке и, наверное, уже шарил по стене, ища выключатель.

Я сделал шаг за ним. Вытянул руки, и ствол уперся в спину спускавшегося:

— Спокойно. Не дергаться. Я не враг.

Обладатель красивого баса-баритона замер. Прошло несколько секунд. Я слышал, как он дышит и, казалось, видел, как он думает.

— Кто это? — раздался вопрос.

— Я не враг. Объяснимся. Сделайте два шага назад. Не поворачиваясь. Не споткнитесь.

Габрилович не заставил повторять предложение и стал подниматься спиной вперед. Я велел ему забраться в нишу и сидеть там. Хромой Митя маячил на палубе, и я его побаивался, но коленки у него не зажили покуда, и он не дергался.

Хозяин «Маргариты» покорно сидел в узкой для его массивного тела нише и помалкивал. Даже его дыхания теперь не было слышно.

— Подними трап! — приказал я Мите.

Тот подчинился.

Минут через десять, которые длились вечность, на берегу возникли тени.

— Выйдите на борт и объяснитесь, — велел я Габриловичу, и тот молча поднялся на палубу.

Я держал ствол у него между лопатками, но это не помешало хозяину проговорить довольно спокойным и довольно бархатным голосом:

— У нас проблемы, парни!

— Что?!.. Шеф!.. Да мы…

— Уходите. Я буду вас ждать через час.

— Но… Шеф!.. Да мы…

— Уходите быстро.

Такой состоялся диалог, и он мне понравился. Все теперь зависело от меня, от того, смогу ли я быть убедительным. Я решил постараться. Иначе жить мне в этом Париже — не пережить.

Габрилович сидел на кожаном сиденье возле окна, за шторками которого на другом берегу Сены светился Лувр, щурился, смотрел исподлобья и ждал. Я тоже не спешил, сидя на диване так, чтобы видеть и хозяина судна, и коридорчик, — Мите я велел сидеть у себя в каюте, что он и делал. В случае чего я б его достал в коридорчике из «Макарова».

На фотографии, лежавшей у меня в кармане, господин Габрилович был запечатлен в лучшую минуту своей жизни. Теперь передо мной находился крупный мужчина в дорогом пальто. Из-под него выглядывали дорогие брюки, а в сером галстуке поблескивала золотая булавка. Но на подбородке, как и у Мити, чернела щетина; глаза же, казавшиеся на фотографии такими живыми и любопытными, теперь смотрели затравленно. Под глазами явно обозначились мешки, нос заострился, а волосы, зачесанные назад и потесненные залысинами, нуждались в мыле и расческе.

— Вы кто? — Габрилович не выдержал и заговорил первым.

Переложив пистолет в левую руку, я достал из кармана конверт с фотографиями, достал одну из фоток и положил ее на стеклянную поверхность стола, разделявшего нас:

— Возьмите.

Габрилович быстро поднял фотку, глянул и положил обратно.

— Что это значит? На фотографии — я. Снимок сделан прошлым летом в Лемузене. Я там гостил неделю. Все-таки — кто вы? Что вам надо?

Я постарался подобрать слова и начал:

— Выслушайте меня спокойно и не бросайтесь — я могу и выстрелить. В определенном смысле, я просто должен выстрелить.

Продолжая объяснения, я следил за движениями своего невольного собеседника, вполне ожидая, что он может кинуться, несмотря на оружие, или что-нибудь еще придумать, хватаясь за соломинку оставшейся жизни; но нет, хозяин «Маргариты» и распорядитель, отмывщик огромных сумм сидел не двигаясь, лишь по тому, как он нервно барабанил пальцами по коленкам, укрытым полами пальто, можно было догадаться — мои слова не оставляли его безучастным.