Юрий Иванов-Милюхин - Валютчики Страница 40

— Меняю по двадцать пять рублей. Вас устроит?

— Хорошо берешь, мог бы по двадцать, — пожал плечами мужчина. — Все обменные закрыты.

— Это была бы откровенная наглость, — срывая с бруска сотенных купюр резинку, смутился я, заставляя быстрее шевелиться замерзшие пальцы. — Проверьте, должно быть двадцать пять сторублевок.

— Чего пересчитывать, — усмехнулся непритязательный клиент. — Я все видел. Ты места не покинешь.

Запахнув полу дубленки, он направился к остановке. Потоптавшись пару минут, женщины решили подойти тоже.

— Немного не прибавите? — силясь удержать независимое выражение, спросила сероглазая подруга молодайки. Покривила губы. — Кругом одни поборы. Цены растут, мужчины становятся жаднее.

— Вот именно, — в тон ответил я. — Раньше обходились бутылкой вина, теперь сто баксов за деньги не считаете.

— На что намекаешь, меняла? — захихикала молодайка. — У нас, между прочим, мужья есть.

— Про мужей собаки не брешут, — шмыгнул я носом. — Хотя не мы придумали, что муж не стенка, не грех отодвинуть.

— Смотри, опять за свое, — со смехом возмутилась черноглазая. — Тебя спрашивают, прибавишь или нет? Или другого валютчика искать? Песок из задницы сыплется, все о том.

— Эта тема вечная, — философски заметил я. — Доплачивать не с чего. Не повезло, девчата, я вышел подработать. Влетел на крупную сумму.

— Нас это не щекочет.

— Правильно. Но у вас нет выхода, — не стал вдаваться в полемику я. — Слышали, что сказал клиент? Хорошо, что не по двадцать рублей. Обменники на замке.

— Пристроился, паразит, — вздохнула черноглазая. — Бери, натягивай бедных женщин.

— С удовольствием, если бы не было супругов.

— Откуда! Афган, Абхаз с Приднестровьем. Долбаная Чечня, чтоб ей не пилось, не елось. Сколько русских парней поубивали. Горла режут.

— Мирных жителей в домах начали взрывать. Озверели, — подключилась вторая женщина. — Кругом банды из чеченцев. Как ты здесь вертишься.

— Трудимся, не знаем, для чего, — передавая деньги, согласился я. — За годы советской власти осточертело получать гроши, набивать желудок тем, что урвешь в пустых магазинах. Хочется уяснить, чем питаются нормальные люди за бугром.

— Пенсия — тысячи не наскребешь. Держали за скотов и продолжают унижать, — завозмущались обе женщины. Деньги перелопачивать они тоже не стали. — О детях бы со стариками побеспокоились.

— Старики всегда заботились о себе сами, — с раздражением в голосе закруглился я. — Удачи вам.

— С праздником. Смотри поосторожнее.

— Как Бог на душу положит.

— Но и сам не плошай.

— Постараюсь.

Подхватив друг дружку под локти, женщины ушли. Ослабив на руке ремешок, на котором держалась барсетка, я пристроил ее под мышкой. Начало получалось неплохим. Если бы выдержать темп до конца, можно рассчитывать на крутой навар. Но после подруг клиенты не появлялись с час. Зато со стороны Буденновского проспекта наползал крутолобый Камаз. Опухшие щеки, красные глаза на грубом лице говорили о том, что все дни праздника он не просыхал. Проволочившись к воротам, надолго прилип к одной из стоек. Потом развернулся, уперся угрюмым взглядом на выступающую из-под мышки барсетку. Надвинув поглубже недавно купленную шапку, я снял перчатку, переложил шило из бокового кармана куртки под отворот барсетки с расчетом, чтобы белая ручка оказалась снаружи. И наглядная демонстрация оружия, и выдернуть удобнее. Действия не остались незамеченными. Нагнув голову, Камаз некоторое время выпускал пар из ноздрей. Сожительница, с которой тасовался возле входа в рынок, светловолосая, голубоглазая, тонкая в талии женщина лет двадцати трех, была красавица. Длинные ноги, четко обрисованные губы, ангельская улыбка наводили на мысль, что в каком — нибудь Брюсселе, или даже в Москве, художники бегали бы толпами. Она была достойна кисти французских живописцев прошлого века Матиса, Ренуара. Написал бы с нее царевну Илья Глазунов, или кто из мастеров современности. Васильев, царство небесное. Но как распоряжается судьба. Чудовище без признаков таланта восседает на троне, а достойная его в порванных туфлях поднимает пыль на ростовских улицах, ублажает рожденное изувером существо любовью с преданностью. Странные создания, женщины. Загадочные, непонятные. Часто кажется, не мужчины правят человечеством. Они. Если женщине что-то понравится, это что-то обречено на успех. Вот и Камаз, тупое существо с запросами, при сожительнице выглядел ростовским дэнди. Без нее был похож на сорвавшегося с привязи быка с кольцом в ноздре, которого рекомендовалось останавливать одним приемом — кувалдой промеж крутых рогов.

Заметив, что сделал шаг в мою сторону, я отошел к стене магазина, прижался спиной. Знал, любое слово взбодрит биологический механизм. Если увидит шило в руке, ничто не удержит. Камаз ринется в атаку как мощный тягач, в честь которого получил кличку. Собрав волю, продолжал наблюдать, как квадратная фигура повелителя воришек, попрошаек, бакланов, прочих отбросов, надвигается на меня. Когда оставался метр, Камаз раскорячил ноги, принялся рассматривать мое лицо, поскрипывая зубами. Но я приготовился ко всему, наметив точку для удара в ответ на его действия. Мы долго расстреливали друг друга в упор. Наконец, в глазах у него появилось подобие человеческой мысли. Шумно вздохнув, он разлепил покрытые белым налетом потрескавшиеся губы. Из горла вырвался хрип законченного забулдыги:

— Писатель, где наши?

— Разбрелись по подвалам. — не заставил я долго ждать с ответом.

— По каким подвалам?

— С пьяными омутами.

— С какими… Что ты гонишь?

— Из которого вылез ты. Подругу где потерял?

Камаз повел замерзшими глазами по бокам. Поддернув сопли, придвинулся ко мне, внаглую нащупывая слабинку. Я торчал словно в карауле у дверей в мавзолей Владимира Ильича Ленина. Если бы Камаз был трезвым, сладить представлялось бы не просто. С глубокого похмелья он волен пугать свою гвардию, знающую его как существо мстительное. Не найдя зацепки, атаман братвы отвернулся, попытался сплюнуть. Серая слюна повисла на квадратном подбородке. Смахнув ее рукавом грязной куртки, неразборчиво спросил:

— Она не проходила?

— Не видел.

— Дай сто рублей.

— Двести не желаешь?

— Ну дай двести.

— Мелочишься. Просил бы тысячу, — с издевкой усмехнулся я. — Штуку можно не отдавать, за стольник спросят.

Покачавшись с пяток на носки, громила скрипнул ботинками по наледи, пошел в ту сторону, откуда притащился. До самых сумерек больше никто не посягал на мою свободу. Но и долгожданного навара не получилось. Он оказался меньше, чем в первый день. Граждане решили перемаяться, нежели расставаться с обещающей расти валютой. Протрезвление радовало и огорчало. Радовало потому, что народ учится ценить свой труд. Огорчало тем, что профессия валютчика в недалеком будущем отомрет как ненужная. Как ушла в небытие специальность ваучериста. Сколько страстей горело пламенем на обжитом углу у главного входа в центральный ростовский рынок. Они клокотали смолой в установленном в аду котле с пританцовывающими чертями вокруг. И сколько менял накормили червей до отвала шкурой с мышцами, обнажившими так и не избавившиеся от напряжения скелеты в наскоро сбитых, из-за звериной капитализации страны с повальной гибелью людей, из нетесаных досок гробах. Конец неожиданной для совков квалификации просчитывался. Но как много успеют уйти в мир иной с порога, с середины, едва не с финиша опасного пути. Я тоже был в обойме добровольных спринтеров за длинным рублем. Как и те, категорически отвергал одинаковую жратву на пастбище.

На третий день возле меня пытался справиться с похмельным синдромом Пикинез. Дрожали отвислые щеки, выдавливалась слеза из мутных глаз, взбрыкивала то одна нога, то другая рука. Но коллега чутко держал носик — кнопочку по ветру, не стесняясь перехватывать идущих на меня клиентов. А он пошел, больше челночный, вернувшийся с проведенных за границей праздников. Скоро подключится рынок телерадиоаппаратуры, оптовый. Потянутся мебельщики, холодильщики, авторынок, разные «вертол-сити», «сельмаш-сити», квартирный. После десятого числа начнут раскручиваться банки, базовые оптовики, представители горюче-смазочных кампаний, держащих заправочные станции по городу и за ним. К валютчикам есть кому подойти, что предложить на обмен. Может, правительство выпустит земельный ваучер. Тогда работа будет кровавее, чем на перемолотых через киноэкраны золотых приисках. Самой землей как не интересовались, так интерес не возрастет. Но пахотный ваучер накосит столько трупов, что гражданская, Вторая отечественная войны покажутся учебными маневрами. Самым дорогим природным ресурсом остается она матушка — земля. Втягиваться в войну с подрастающими отморозками, которым жизнь как брошенная собаке кость, возраст не тот. Когда наступит срок — нарежут бесплатно, без куска два на полтора не оставят.