Анатоль Имерманис - «Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается Страница 51

— Не веришь? — Венстрат возмущен. — Союзу судовладельцев это раз плюнуть. — Он слишком поздно поймал себя на промахе.

— Спасибо за информацию! — улыбается Тайминь. — Так вот, передайте господам судовладельцам привет от меня и скажите…

— Что?!

— Пока лишь только то, что они здорово сглупили, поручив эту дипломатическую миссию вам. А теперь слушайте, господин импрессарио! Я не скажу ни «да», ни «нет» до тех пор, пока не увижу Элеонору!

Комната, в которой вот уже двадцать часов томится Элеонора, по-видимому, тоже была некогда красивой. Теперь о былой роскоши свидетельствуют лишь ободранный диван красного дерева, на котором лежит Элеонора, накрывшись своим белым плащом, и курит, стряхивая пепел прямо на пол.

Ей уже все безразлично. Когда в машину втащили полумертвого Тайминя, она пыталась вырваться, царапалась, кусалась, но крепкий тумак урезонил ее. Потом ее втолкнули в эту комнату и заперли. Вначале она пробовала протестовать. Но ее сторожа молчали и ухмылялись. Приученная ко всяческим ударам судьбы, Элеонора и на этот раз подчинилась ей. К чему понапрасну ломать голову, если ты все равно бессильна что-либо предпринять? Увидав на столике бутылку с коньяком, она налила себе рюмку. Потом еще одну и еще. Коньяк помогал не думать, делал ее отчаяние терпимым и даже приятным.

Утром дверь приоткрылась, и в щель просунулась ухмыляющаяся физиономия толстого охранника.

— Что ни говори, а золотое времечко пришло, — фамильярно говорит он хихикая. — Когда я сидел в каталажке, мне не давали видеться со своей старухой.

После этого в комнату входит Тайминь.

— Нора!.. Ты!.. Наконец-то!..

— Аугуст!

Тайминь бросается к Элеоноре. Забыто все вокруг, забыты вопросы, сомнения. Наружу вырывается копившаяся долгие годы нежность, которую сейчас ничем не сдержать, ласковое прикосновение говорит несравненно больше, чем самые красноречивые слова…

Тайминь мягко отстраняет голову Элеоноры от своего плеча, долгим взглядом смотрит на нее.

— Ты ни капельки не изменилась, Нора…

— Не лги! — восклицает Нора, но без тени недовольства. — Пережитое не могло пройти бесследно. Ты должен знать, кем я стала. Слушай же!..

Тайминь слушает. Ему хочется закрыть поцелуем поток горьких слов, но он этого не делает. Понимает, что рассказывать историю своей жизни Нору заставляет внутренняя необходимость; заставляет вновь вспоминать свою тоску, мечты, разочарования — без этого она задохнется. И Элеонора рассказывает о своей жизни в последние месяцы оккупации; об одиноких прогулках по берегу моря, что отделяло ее от Криспорта и от любимого; о корабле, что плыл с потушенными ходовыми огнями мимо этого скалистого берега, и о матросе, который не дал ей броситься за борт; о рабском, изнурительном труде на каком-то подземном заводе и о переполненных теплушках, в которых увозили латышей все дальше на запад; про Гамбург, рушившийся под громовыми ударами союзной авиации и о вступлении английских войск; про два бесконечных года, проведенных в лагере для перемещенных лиц; про нужду и болезни, про муки и унижения, что пришлось испытать.

— Дважды приезжали к нам представители русской миссии по репатриации. Многие уехали. Но я-то рвалась к тебе!.. Когда же наконец добралась сюда, тебя в Криспорте уже не было… Ты не дождался меня, Аугуст.

— Я пошел навстречу советским войскам. Это была единственная возможность скорее вернуться на родину.

— А если б ты знал, что я приеду в Криспорт?

Вот он, вопрос, который Тайминь сегодня утром себе задавал. Раньше или позже, но на него надо дать ответ. Дать честный ответ, не думая о последствиях. Но он уже не в силах представить себе, как поступил бы десять лет тому назад; знает лишь то, как действовать сейчас, если б снова пришлось выбирать.

— Я все равно пошел бы навстречу нашим частям, — отвечает Тайминь, гладя Элеонору по голове. — А ты? Почему ты потом не вернулась в Ригу?

— Я?.. Ты думаешь, это так легко? А знаешь ли ты вообще, что здесь говорят о жизни в Латвии? Даже написать боялась, чтобы тебе не навредить, если еще жив… Мне ведь было неизвестно… Скажи, Аугуст, на что мне было надеяться?

Тайминь не нашелся с ответом — в свое время он ведь и сам не ждал, что его так скоро освободят из фильтрационного лагеря.

— Нет, Аугуст, не трудностей я убоялась! — продолжает Элеонора. — Здесь моя жизнь тоже была сплошным кошмаром…

— Не будем больше об этом, — перебивает ее Тайминь. — Теперь все будет хорошо! Теперь мы вместе!

Элеонора плачет, но уже через минуту на лице оживает улыбка.

— Как я счастлива, что ты все еще любишь меня! — Она запрокидывает голову Тайминя, смотрит ему в глаза. — Ты ведь больше никогда не оставишь меня, Аугуст? Что бы ни случилось?

— Что бы ни случилось! — Ответ Тайминя звучит клятвой. — Я могу простить все, Нора, кроме одного: я никогда не прощу лжи. — Тайминь долгим взором смотрит в глаза Элеоноре. — Как ты попала в «Хрусталь»?

— Я была без ангажемента. И вдруг мне предложили контракт. Я понятия не имела, что за всем этим крылось…

— Кто предложил?

— Дикрозис, редактор «Курьера Криспорта».

— Дикрозис? — Голос Тайминя становится резким. — Это же тот самый тип, что привязывался ко мне на корабле… Теперь начинаю понимать.

— Про тебя он не сказал мне ни слова, только дал текст песен… И там я увидала тебя! Это было как чудо!.. А теперь мы узники… Это дело рук Дикрозиса!.. Я боюсь… За тебя и еще больше за себя.

— Не плачь, Нора, — успокаивает ее Тайминь. — Скоро нас освободят, и ты позабудешь про все свои невзгоды. Вместе поедем на родину!

— Хоть бы все было, как ты говоришь!.. Но мне страшно, страшно.

— Нам нечего опасаться! — В голосе Тайминя слышится твердое убеждение. — Этим негодяям скорей надо бояться меня. Капитан будет меня искать, он добьется моего освобождения!

— А если твое судно уйдет до того, как нас разыщут?..

— Никогда! Товарищи меня бросят только в том случае, если поверят, что стал предателем…

Тайминь умолкает. Впервые за все эти часы он пробует взглянуть на происшедшее глазами команды корабля: ничего никому не сказал толком, в городе оторвался от товарищей и скрылся в неизвестном направлении. Что знают о нем ребята, кроме того, что он однажды бежал в этот самый Криспорт? Ведь это его первый рейс на «Советской Латвии», и нет у него оснований требовать к себе безоговорочного доверия.

Словно угадав мысли друга, Элеонора прильнула к Тайминю.

— Не думай больше об этом… Скажи лучше, что ты меня любишь…

Снаружи уже начинает смеркаться, но в комнате этого не замечают. Тайминь и Крелле сидят в обнимку на диване. Кажется, они отрешились от мира с его каждодневными заботами и невзгодами, кажется, они живут только для себя. Так много сказано друг другу, но невысказанного еще больше.

— Помнишь, в какой крохотной комнатушке ты тогда ютилась? — спрашивает Тайминь. — По вечерам приходила из консерватории, пела свои вокализы, и соседи барабанили в дверь…

— Будто это можно забыть, — мечтательно говорит Элеонора. — А ты уверен, что мне разрешат вернуться?

— Конечно! Ты же ничем себя не запятнала.

— Как хорошо посидеть с тобой на Бастионной горке! Рига, наверно, стала еще красивее… Теперь, наконец встретив тебя, сама не пойму, как могла жить на чужбине…

— Все-таки я не ошибся, — ликующе восклицает Тайминь, — ты нисколечко не изменилась!

— Не знаю, не знаю, — задумчиво качает головой Элеонора. — Боюсь, состарилась я. Боюсь, не хватит сил зачеркнуть пережитое здесь.

— Со мной ты будешь сильной, Нора. Десять лет назад советская жизнь мне тоже казалась чуждой, непонятной. Но ты увидишь, как легко забывается все плохое…

— Да, главное то, что мы будем вместе, — целует Тайминя Элеонора. — Я еще не могу поверить в наше счастье.

— Мы его завоюем, Нора. Положись на меня.

— Я, разумеется, целиком полагаюсь на вас, Дикрозис, — говорит Борк с подчеркнутым безразличием, затем кивает на Фрексу, нервно прохаживающегося по гостиничному номеру. — Но консул не прочь бы знать, какие плоды принесет вложенный им капитал.

— Он орешек покрепче, чем я думал. — На этот раз Дикрозис отнюдь не намерен набивать себе цену. — Я отказываюсь понимать, что произошло с этими людьми. Даже Крелле, на которую я возлагал такие надежды, теперь предается идиллистическим мечтам о семейной жизни под крылышком Кремля.

— Вы что — серьезно? — Благодушие Борка быстро улетучивается.

— Можете спросить у Венстрата. Он еще раз все перепробовал, но с этим штурманом сам черт не сговорится. Не знаю даже, с какого конца теперь браться…

— Подумайте, за это вам платят деньги… Между прочим, консул, я только что беседовал с вашими конкурентами.