Виктория Платова - Победный ветер, ясный день Страница 59

— Сейчас ты мне покажешь логово этого своего Печенкина.

— Зачем?

— Нужно, — отрезала Лена. — Хочу с ним потолковать.

— Но…

Теперь Пашкины зрачки без всякого видимого усилия отделились от глаз и так же без видимого усилия зависли над Леной.

Пашка боялся. По-детски, безоглядно боялся. Впрочем, он и был ребенком, вот черт, одиннадцатилетним мальчишкой, которому по возрасту положены всяческие мальчишеские страхи. И демон-надомник Василий Печенкин — не самый последний из них. Во всяком случае, легко объяснимый.

Лена протянула руку и легонько погладила сразу же присмиревшего Пашку по щеке.

— Не бойся, — сказала она. — , Не бойся. Все будет хорошо.

Ее слова произвели странное впечатление на мальчишку: слезы, готовые брызнуть из глаз, брызнули. Но это были слезы негодования и ослепительной ярости.

— Я боюсь?! — взвился Пашка. — Я боюсь?! Да ничегошеньки я не боюсь. Вот еще!.. Поехали…

…Через двадцать минут они уже катили по улице Дюма: именно здесь, если верить Пашке, и проживал опереточный злодей Печенкин. Легкомысленно-французистое название улицы так и не смогло отвлечь Лену от довольно неприятных переживаний. Во-первых, сам Печенкин: до сих пор непонятно, как строить разговор с проклятым забулдыгой. И какими клещами вытаскивать у тщедушного барыги краденые вещи. Во-вторых — Пашка. Даже пропивший последние мозги алконавт Печенкин легко свяжет ее появление с мальчишкой, и Пашке может не поздоровиться… С другой стороны, она сама вступила в близкий контакт с пьянчугой в забегаловке «Лето», она сразу же признала одеколон и вела себя вполне адекватно, не прибегая к свидетельствам мальчика. А узнать адрес Печенкина она легко могла бы и в забегаловке. Построение довольно хлипкое, но ничего другого Лене на ум не пришло. А что касается предстоящей беседы, то здесь придется положиться на наитие. И импровизировать на ходу, ведь не зря же она столько времени проболталась в дурацкой «школьной антрепризе»!..

Успокоив себя подобными выкладками, Лена оставила Пашку в машине и, чтобы хоть как-то успокоить его, всучила собственный рюкзак: присмотри, мол, Павел.

Расчет оказался верным — Пашка моментально обхватил кожаную драгоценность обеими руками, коротко сопнул и затих.

А Лена направилась к печенкинскому дому.

Первое, что она увидела, без всякого почтения распахнув слегка покосившуюся, но все еще крепкую калитку, оказалось кряжистой старой яблоней. А второе — сам Печенкин, на яблоне восседавший. Глаза Печенкина были прикрыты, и он довольно громко мурлыкал себе под нос что-то похожее на «пора-по-барам, пора-по-барам…».

Зрелище было столь феерическим, чтобы не сказать — сюрреалистическим, что Лена на секунду лишилась дара речи.

— Эй! — негромко позвала она спустя эту самую контрольную секунду. — Эй!..

Никакого ответа.

После этого ей ничего не оставалось, как подойти к яблоне вплотную и, ухватившись за ствол, потрясти его. Произведенные Леной действия имели неожиданный эффект: «пора-по-барам…» неожиданно прервалось, и после непродолжительного затишья вдруг раздался трубный глас:

— Да пошла ты, сука! Ты еще мне будешь указывать!!! Мне, герою-чернобыльцу! Ты где была, когда я там геройствовал, я у тебя спрашиваю?! Где?!

— Послушайте, — Лена наконец-то отлепилась от ствола и задрала голову вверх. — Послушайте, мне нужно с вами поговорить…

— Да о чем мне с тобой говорить?! — продолжал кликушествовать Печенкин. — Уж наговорились за столько-то лет! С души воротит!.. Ты мне, мать твою, не указ…

— Послушайте…

Ее последующее жалкое лепетанье потонуло в лавине сомнительного качества ругательств, куцей матерщины и трусливых угроз. Судя по неослабевающему накалу страстей, глотка у Василия Печенкина была луженая, так что показательные выступления имели шанс затянуться надолго. И тогда Лена решила действовать. Как раз в духе незабвенного мэтра Гавриила Леонтьевича Маслобойщикова. Его первая заповедь гласила: ошеломи зрителя. За ней следовала вторая: сбей зрителя с ног. Картину же театрального мира венчала третья: добей лежачего.

Покрутив головой в поисках реквизита, Лена тотчас же наткнулась на яблоки, засевшие в плотной листве — как раз на расстоянии вытянутой руки. Яблоки были качественными: тугими, уже налитыми и весьма внушительных размеров. Пожалуй, они способны ошеломить. И даже сбить с ног.

Если уж не самого Печенкина, то, во всяком случае, его худую бесплотную задницу.

Сорвав пару штук, Лена безошибочно выхватила из листвы искомое, тщательно прицелилась и пульнула плодом вверх. Потом наступила очередь второго малокалиберного снаряда. Печенкин громко ойкнул, потом взвыл и затих, из чего Лена сделала вывод, что снаряды легли точно в цель.

Теперь можно было выходить из укрытия и разговаривать с Печенкиным напрямую. Если получится.

Что Лена и сделала. И тотчас же наткнулась на мутный взгляд алконавта.

— Узнаете? — медленно растягивая буквы, спросила она.

— Ты что ж это, прошмандейка, делаешь, а? — нараспев произнес Печенкин. — Ты что ж это делаешь, кошка драная?

— Узнаете?

По сморщившемуся лицу Печенкина пробежала судорога: ну, конечно же, он сразу узнал ангела мщения из рыгаловки «Лето», гнусную рыжую гейшу, ни за хрен собачий отнявшую у него «Сто прекрасных видов Эдо».

— Да я тебя в тюрягу упеку за нарушение неприкосновенности жилища и на жизнь мою покушение! — проявил недюжинные познания в Уголовном кодексе Печенкин. — Кошка драная, а!!!

— Я сама вас упеку. — Сохранять достоинство, глядя на алконавта снизу вверх, было весьма проблематично.

— Это еще почему? — сразу же поджал хвост Печенкин.

— Потому, — припечатала Лена. — Сами знаете почему… Верните все, что забрали…

— Где забрал?

— Сами знаете где…

— Ничего я не забирал…

— Забирали! А если будете отпираться…

— То?..

— Через двадцать минут я вернусь сюда с милицией. И еще неизвестно, чем для вас закончатся ваши шалости… Думаю, пятнадцатью сутками не обойдется…

Печенкин не отвечал.

Он не отвечал так долго, что Лена начала беспокоиться — уж не заснул ли он.

Но Печенкин не заснул. Совсем напротив: там, на верхотуре яблони, шла жестокая внутренняя борьба. Ее результатом явился скромный узелок, упавший прямо к Лениным ногам.

— Чтоб ты сдохла! — напутствовал грехопадение узелка Печенкин. — Чтоб ты сдохла! Вот ведь навязалась на мою голову, тварюга!!! Глаза б мои тебя не видели!

— И не увидите, — вполне искренне пообещала Лена. — Если только…

— Если только что?

— Если вернули все, что было…

— Да пошла ты!!! Нету у меня больше ничего!!! Нету, говорят тебе! Могу разве что трусы свои тебе отдать, может, хоть тогда отвяжешься!

— И вот еще что… Не вздумайте по этому поводу кому-то угрожать… Иначе дело окончится для вас весьма плачевно, обещаю…

Осыпаемая проклятьями Печенкина, Лена ретировалась, подпихнула задом калитку и, крепко сжимая узелок в руках, помчалась к машине. И, только плюхнувшись на сиденье, перевела дух.

— Ну что? — поинтересовался выросший за ее спиной Пашка.

— Кое-что есть…

Узелок при ближайшем рассмотрении оказался грязным носовым платком огромных размеров: теперь в нем покоились серебряный перстень, серебряный браслет, серебряная цепочка с затейливым медальоном и расхристанный бумажник. При виде всех этих вещей, некогда принадлежавших Роману-Нео, у Лены потемнело в глазах и сразу же стало трудно дышать. Перебирать их в машине не было никакой возможности, вот только бумажник… Мельком заглянув в сдержанно-щегольское портмоне, она не обнаружила там ни одной купюры, ни одной монеты, — только несколько визиток и билет на электричку. И все. Ничего другого и ожидать не приходилось: падальщик Печенкин поработал основательно.

Трясущимися руками Лена открыла бардачок и спрятала туда трофеи. А потом повернулась к Пашке.

— Я отвезу тебя домой, — сказала она.

Пашка молчал.

— Я отвезу тебя… Мне нужно возвращаться в Питер, мой хороший…

Пашка молчал.

— Вот что… Я отвезу тебя домой. Сейчас. И оставлю адрес и телефон… Если что…

Ч-черт, я сама приеду.., очень скоро. Обещаю…

Пашка молчал.

Так, в полном молчании, они добрались до улицы Связи и остановились перед Пашкиным домом. Но он так и не подумал выйти из машины. Даже тогда, когда Лена открыла ему дверцу. Он так и сидел, впаявшись в сиденье и прижав к груди Ленин рюкзак. Как будто этот рюкзак был его последней надеждой, последним оплотом.

— Выходи, — теряя терпение, сказала Лена.

Пашка помотал головой и еще крепче прижал рюкзак к себе.

— Павел, ну ты же взрослый парень… ну нельзя же так…

Она потянула за лямку: напрасный труд — Пашка скорее расстался бы с жизнью, чем с проклятым рюкзаком. Глупее ситуации и придумать было невозможно.