Михаил Черненок - Брызги шампанского Страница 6

– А что, Лиза всегда с таким настроением на работу ходит?

– Нет, деваха она разговорчивая, веселая хохотушка. Но сегодня с утра была какая-то квелая… То ли устала, то ли не выспалась.

– Не с похмелья?

– Лиза непьющая и в смысле любовного общения с мужчинами серьезная. Вольностей не допускает.

Бирюков посмотрел вслед понятым, удалявшимся к стогу вместе с Лимакиным и Тимохиной. Чуть подумав, сказал:

– Упадышев с Замотаевым иного мнения о ней.

Старик усмехнулся:

– Этим артистам из погорелого театра на слово верить нельзя. Они на Лизу зуб имеют за то, что не позволяет им выпивать в шашлычной.

– Однако спиртное продает.

– Дак, теперь же запрета на продажу спиртного нет. Продавать – это Лизина работа. Только заядлых пьяниц она сразу выпроваживает за дверь. По такой причине закадычные дружки и попали сегодня впросак с нераспитой четвертинкой.

– Вчера они вроде бы за компанию с Гусяновым пили в таверне шампанское…

– Могут из хвастовства соврать, а возможно, и в самом деле выпивали. Володька как-никак – сын хозяина этого заведения. Против такого авторитета Лизе выступать нельзя. Можно работы лишиться.

– Разве хозяином таверны является председатель акционерного общества? – удивился Антон.

– Да, именно Семен Максимович Гусянов. Если подробно рассказывать, то построил шашлычную Богдан Куделькин. Раньше она так и называлась: «Шашлычная „Совпадение“»…

– Какое-то странное название: «Совпадение», – вмешался в разговор Слава Голубев. – С чем оно совпало?

Егор Захарович помедлил с ответом:

– Это Богдан таким способом замаскировал падение советской власти. В том смысле, что прежние Советы канули в вечность.

– Смотри, какой хитрец! Так искусно зашифровал, что без подсказки ни за что не догадаешься.

– Куделькин не хитрит. Он и при советском режиме резал правду-матку в глаза, и теперь режет. Прямота его, понятно, не всем по нутру. Особенно морщится от справедливой критики наш председатель и при каждом удобном случае тихой сапой мстит Богдану. Борьба между ними идет не на жизнь, а на смерть. Семен Максимович ратует за сохранение колхозного уклада, при котором он был в Раздольном, как говорится, и царь, и Бог, и воинский начальник. Куделькин же на своем примере стремится доказать, что лишь частная собственность на землю способна возродить былую славу хлебопашеского труда в России. Собственный земельный пай у Куделькина невелик, с размахом на нем не развернешься. По такой причине Богдан привлек на свою сторону немощных пенсионеров. Многие раздоленские старухи да старики, в том числе и я, отдали ему в аренду выделенные из общества свои наделы земли и покосные угодья. За это Куделькин весной бесплатно пашет нам огороды, доставляет из райцентра купленный там к зиме уголь для топки печей да после жатвы выдает каждому по полнехонькому самосвалу отборной пшеницы, которую при желании можно, опять же за бесплатно, смолоть в муку на его собственной мельнице. А тех, кто содержит скотину, еще и сеном обеспечивает за пустяковую цену.

– Акционеры в обществе таких льгот не имеют? – спросил Бирюков.

– Нет, акционерам за каждую услугу приходится либо платить в общественную кассу, либо за бутылку договариваться, скажем, с шофером или трактористом. У них продолжается колхозная жизнь.

– Как же получилось, что построил шашлычную Куделькин, а хозяином стал Гусянов?

– Вопрос щекотливый. Достоверно ответить на него не могу. Слышал, будто Богдан то ли продал, то ли в счет какого-то долга отдал свое строение со всеми потрохами Семену Максимовичу. Случилось это нынешней весной. Тогда же Володька и новую вывеску привез из Кузнецка.

– Что он за человек был?

– Володька?.. Трезвый – парень как парень. В пьяном же виде становился дурнее паровоза. Любил изображать авторитетного урку. Уголовные песни ему очень нравились, типа: «Я помню тот ванинский порт», «Кондуктор, нажми на тормоза», «Центральная – тюрьма печальная» и так далее. У меня, к месту сказать, есть однорядная гармоника. С молодости по праздникам играю. Вот, Володька, бывало, в крепком подпитии забредет ко мне на огонек и со слезами канючит: «Дед Егор, для успокоения души рвани на тальянке мою любимую». Это означало: сыграй, мол, танго «Брызги шампанского». Чтобы поскорее отвязаться от пьяного, приходилось брать в руки однорядку. Только начиналась мелодия, Володька закрывал глаза и во весь голое затягивал на этот мотив блатные слова: «Новый год – порядки новые. Колючей проволокой лагерь обнесен». В конце обязательно поскрипит зубами, трахнет кулаком по своей коленке и вроде как на полном серьезе закончит: «Дед Егор, если тебя кто обидит, скажи мне. Я их тут всех урою!»…

– Такие песни обычно разучивают в местах не столь отдаленных.

– Те места давно по Володьке скучали, но, как председательскому сыну, многое ему сходило с рук. Без разбору нарывался на скандалы. А сегодня, видать, нашла коса на камень.

– С кем из односельчан у него были сложные отношения?

– Наши с ним не связывались. Знали, что при последующем разбирательстве Володька без всяких-яких окажется прав, а они виноваты. Это, так и знай, сегодня он на кого-то из чужих охотников нарвался.

– Но, согласитесь, не случайно же Гусянов спозаранку оказался на лугах, – сказал Бирюков.

– Мог и случайно там оказаться, – спокойно ответил Егор Захарович. – У него по пьяни натурально сумасшедшие заскоки бывали. На прошлой неделе зашел ко мне заказывать «свою любимую». Мне же позарез надо было идти в кузню к Ефиму Одинеке. Договорился с кузнецом, чтобы отковал щеколду для двери в сенях. Володька вроде бы признал причину уважительной. Тупо пяля остекленевшие глаза, покачался. Потом раскинул руки, будто коршун крылья, и с диким криком «А-а-а-а-а» со всех ног кинулся бежать вдоль моего огорода по картофельной ботве. Не поверите, как буйвол на полной скорости, проломил ветхую городьбу и, не умолкая, скрылся в поле. Кеша Упадышев с Гриней Замотаевым по просьбе Семена Максимовича лишь к вечеру нашли Володьку спящим под стогом сена за версту от околицы. Возможно, и в этот раз дурная моча стукнула в его бедовую голову.

– Вчера он к вам не заходил?

– Вчерашний день я провел на лугах. Долго подбирал место для удачливой зорьки. Потом, не торопясь, скрадок мастерил. После, когда охотники в машинах повалили гужом, помогал Богдану Куделькину охранять покос. Домой заявился в потемках. Из распахнутой двери шашлычной слышался громкий хохот подгулявшего Володьки. Чтобы не привлечь его внимание, я не стал включать в избушке электричество. Собрал ружье с боеприпасом, поужинал на скорую руку и прилег покемарить, чтобы на зорьке не клевать носом от бессонницы.

– Не видели, посетителей много было в «шашлычной»?

– В столь позднюю пору едоки туда не заглядывают. Разве что с трассы кто завернет за бутылкой или за куревом. Но, помнится, какая-то серая легковушка вчера стояла на асфальте возле крыльца.

– Не Гусянова?

– Не его. Володька ездит в иностранном лимузине вороной масти. И у самого Семена Максимовича тоже роскошная машина такой же покраски.

– Насколько знаю, Семен Максимович давно в Раздольном председательствует…

– Тридцать лет с гаком. Совсем молоденьким прибыл к нам по разнарядке райкома партии. Долговязым был, худющим. В кургузом пальтишечке и потертой кроличьей шапчонке, с задрипанным портфельчиком. Лет пять жил холостяком. Скромно квартировал в доме у кузнеца Ефима Одинеки. Потом за счет колхоза построил себе кирпичный домик на четыре комнаты, не считая прихожей да кухни. Купил в личное пользование подержанный «Запорожец» и вскорости привез на нем из райцентра молодую супругу Аню. Первый год Аня в колхозной бухгалтерии подбивала на счетах общественные бабки, а как только народился Володька, перешла на домашнюю «должность» председательши и стала величаться Анной Сергеевной. Надо сказать, на первых порах Семен Максимович крутился пуще белки в колесе. И по полям на колхозном «бобике» ежедневно трясся, и на ферме доярок подбадривал, и механизаторам парку поддавал. Строительство в Раздольном поставил на большую ногу. Кирпичную контору шабашники из Армении в одно лето возвели, клуб просторный построили, скотные дворы обновили. Проще говоря, старался мужик вытянуть «Светлый путь» на зажиточную дорогу. И не его вина, что колхозный уклад оказался неподъемным.

– Теперь у Семена Максимовича нет прежнего рвения?

– Надорвался он давно. Еще в ту пору, когда кавказские строители здесь активно шабашничали. Как-то вдруг ни с того ни с сего быстро стал богатеть. Вместо дребезжавшего от износа «Запорожца» купил новейшую белую «Волгу». Лакированной заграничной обстановкой и дорогими коврами заполнил весь дом, Одежку завел с иголочки. Супруге золотых колец с брильянтами напокупал. Анна Сергеевна каждую зиму стала «выгуливать» новую шубу, одна другой богаче. И сам Семен Максимович из долговязого доходяги незаметно распух в сытого пузана. Тут ему и приклеили насмешливое прозвище Капелька. Богатство, как известно, придает отдельным людям важность, а кое-кому, у кого в голове пустовато, еще и полный короб гонору подбрасывает. Проще говоря, заважничал и загонорился наш председатель до такой степени, что ни с какой стороны к нему не подступиться. Раньше, бывало, вместе с супругой на всех раздоленских свадьбах и на днях рождения гулял. И чарку мог до дна выпить, и крестьянской пищей плотно закусить, и даже задушевную песню в общем хоре на гулянке поддержать. Голос у Семена Максимовича зычный. Любую ноту до конца вытянет. Теперь же песен от председателя мы не слышим. Некоторые по старинке пробовали его приглашать на семейные торжества, но – куда там! Получали один и тот же отказ: «В райкоме партии нас неправильно поймут». Тех райкомов давно уже нет, а Семену Максимовичу все равно не поется…