Данил Корецкий - Свой круг Страница 7

Где-то на восьмой или девятой пришло ощущение, что занимаюсь ерундой, но, как всегда, довел дело до конца.

И ощутил стыд.

Не оттого, что добрых тридцать минут провозился с невинными сигаретами, это, в конце концов, моя обязанность: передача подследственному, да еще подозреваемому в убийстве, не шутка — вдруг там записочка на папиросной бумаге, которая перевернет следствие с ног на голову, или пара-тройка сильнодействующих пилюль, или еще что-то подобное, в практике всякое бывало…

А стыдно стало за ожидание, что обязательно найду нечто запрещенное, за уверенность, что не потратит Валерий Золотов пять рублей просто так, за здорово живешь, что не способен он заботиться бескорыстно о другом человеке.

За плохие мысли стыдно стало, ибо плохо о других думают только скверные люди, и не оправдаешься, что, мол, следователь постоянно в дерьме копается, оттого ему всюду гадость мерещится…

Ладно, самобичеванием тоже увлекаться нельзя, а то недолго впасть в другую крайность, когда законченного подлеца под лакированной маской не распознаешь…

А они маскироваться горазды, особенно если соберутся с себе подобными и станут вкруговую, в свой круг, со своими нормами и правилами, своей моралью и своими законами.

Свой круг… Марочникова, Вершикова, Золотов. Что же между ними общего? И что произошло там, на загородной даче?

Странное дело — допрошены все очевидцы трагедии, но никаких новых обстоятельств по сравнению со вчерашним днем, когда я располагал только первичным материалом, не прибавилось. Факт убийства налицо, есть труп, есть признание убийцы. Но обстоятельства и причины преступления по-прежнему непонятны. Неясно и многое другое в этой истории… Но путей восполнить пробелы уже нет: все, кого можно допросить, допрошены. Впрочем, остался еще один свидетель…

Кортик был устаревшего образца и напоминал католический крест. Чешуйчатые ножны, резные перекрестья и набалдашник. В свое время он, сверкая бронзой, висел у бедра какого-нибудь флотского офицера и, болтаясь в такт ходьбе, придавал особый шик морской форме. Сейчас все металлические детали покрылись слоем патины, витая костяная ручка потускнела и подернулась сеткой мельчайших трещинок. Проволочный шнур, повторяющий извивы рукояти, тоже потемнел, выцвела перевязь. И этот налет старины придавал кортику вид дорогой антикварной вещи.

Я нажал едва заметную в рельефных выпуклостях перекрестья кнопку замка и потянул рукоятку, освобождая блестящую сталь, лишь в нескольких местах тронутую мелкими точками коррозии. Обоюдоострый ромбический клинок с обеих сторон покрывал тонкий узор травленого рисунка — парусники, перевитый канатом якорь, затейливая вязь сложного орнамента. Кружево травления нанесено мастерски, так что даже продольные выемки — долы — не искажали изображения. Красивая отделка, изящная форма, продуманные пропорции клинка и рукояти, искусная резьба… В таком сочетании стали, кости и бронзы эстетическая функция вытеснила утилитарную, эта привлекательная вещица воспринималась как украшение, произведение искусства, а не оружие…

Хищные финские ножи, изогнутые с восточным коварством клыки, удалые кинжалы, грубо-прямолинейные тесаки и штыки не оставляют сомнений в своем целевом назначении. Кортик — другое дело. Потомки итальянских стилетов, тонких и острых, как иголки, способные проскользнуть в невидимую глазу щелочку доспехов, они превратились в оригинальную деталь форменного костюма, в символ офицерской чести. Честь и оружие — эти понятия тесно переплетались во все времена. А вот оружие чести и орудие убийства — категории несовместимые.

Через мой сейф прошло множество кухонных ножей с нелепыми округлыми ручками и криво сточенными от длительного употребления лезвиями, десятки тупых зазубренных топоров, ржавых молотков и других привычных и как будто бы безобидных бытовых предметов, использованных вопреки изначальному предназначению для того, чтобы грубым металлом оборвать чью-то жизнь.

Но кортик при таких печальных обстоятельствах попал сюда впервые. На клинке не осталось криминальных следов: благородная сталь отталкивает жидкость, и она скатывается каплями, но, если присмотреться, в углублениях рисунка увидишь бурые разводы.

А вот почему эксперт не обнаружил пальцевых отпечатков? Не вытирала же Вершикова рукоятку! При случайном убийстве следы не уничтожаются.

Впрочем, потожировые паутинки папиллярных узоров хотя и красноречивые, но весьма непрочные свидетели, их надо специально сохранять, закреплять, фиксировать. А в сумятице экстренной помощи было не до того, кортик вынули из раны, он лежал на ковре, следы вполне могли стереться о ворс…

Ладно. Когда придут практиканты, составлю протокол осмотра, и можно будет считать, что допрошены все очевидцы преступления.

С начала следующего дня я занялся текущими делами. Напечатал обвинительное заключение по делу Тряпицына, подшил его, заполнил карточки статотчетности и пошел к прокурору.

В приемной худая и томная завканцелярией Маргарита с густо подведенными глазами и жгучим черным локоном, лежащим полукольцом на меловой щеке, вручила мне свежую почту.

У шефа сидел начальник райотдела, и я воспользовался паузой, чтобы просмотреть полученные бумаги. Среди них был акт строительной экспертизы, я не стал читать его, а сразу заглянул в заключение.

Высокая двойная дверь резко распахнулась, и в приемную вышел грузный и шумный подполковник Молоков.

— Кого я вижу! Здравствуй, Юра! — как всегда радостно удивился он, словно встретил вдруг близкого человека в самом неожиданном месте.

Когда-то мне казалось, что столь бурное приветствие есть проявление открытого дружелюбного характера, и молодому следователю было лестно такое радушие. Узнав Молокова поближе, я обнаружил, что он человек далеко не простой, отнюдь не восторженный, с довольно тяжелым и крутым нравом. А роль компанейского, душа нараспашку, парня — неустранимый стереотип, выработанный двадцатью годами оперативного стажа: умение сходиться с людьми, располагая их к себе с первой минуты, является обязательным качеством хорошего сыщика.

Не выпуская моей руки из широченной ладони и продолжая радостно улыбаться, Молоков отступал в угол, пока мы не оказались скрытыми от посторонних глаз за огромным металлическим шкафом с вещдоками.

Я знал, что Молоков хочет сказать, но он был профессионалом и начал не с того.

— По молкомбинату у нас появились интересные факты: оказывается, Игнатюк организовал в тарном цехе подпольный участок — штамповали крышки для консервирования! Васильцов выбивал жесть сверх фондов, непонятно пока, как списывали… В общем, свяжись с Грибовым.

Грибов был начальником ОБХСС.

— Хорошо, спасибо…

Я отвечал механически, прокручивая последствия для дела от новых данных.

Дополнительная документальная ревизия, очередное продление сроков следствия, выход на «левую» жесть… Это только то, что лежит на поверхности!

— Да, кстати, совсем забыл!

Выбрав подходящий момент, Молоков хлопнул себя по высокому, с залысинами, лбу.

— Там, видно, Фролов чего-то недопонял, но он сказал, что ты не собираешься до конца месяца предъявлять обвинение Вершиковой…

— Посмотрим. — Не оценив дипломатической гибкости собеседника, я толкнул высокую, обитую новеньким дерматином дверь и уже в затемненном тамбуре сообразил, что даже не попрощался с Молоковым — настолько он озаботил меня своим сообщением.

Белов сидел, закопавшись в бумаги, и время от времени делал какие-то пометки большой синей ручкой.

— Дело Тряпицына, Павел Порфирьевич, — ответил я на его вопросительный взгляд.

— Хорошо, — Белов достал листок учета дел, находящихся в производстве следователей, и поставил птичку. — А что у вас с другими делами? Имейте в виду, по молкомбинату вскрылись новые факты, объем работы большой, надо расчищаться!

— Акимов и Гоценко — окончено, подошью, составлю обвинительное… Сейчас вот поступила экспертиза по Перову…

— Ну-ну, — оживился Белов. — И что там? Помню, он ссылался на плохой цемент.

— Причина катастрофы в несоблюдении технологии кладки. Качество цемента нормальное…

— Значит, его доводы опровергнуты… — Он задумчиво забарабанил пальцами по столу.

— Да, теперь надо решать…

— А что решать? Арестуйте — и под суд! — В голосе Белова появились резкие нотки.

— Арестовать?

— А чему вы удивляетесь? Преступление серьезное, повлекло тяжкие последствия!

— Да жалко… У него ребенок маленький. Нарушение правил строительных работ — неосторожность…

— Жа-а-лко, — протянул прокурор. — Вот эта наша жалость и приводит к уголовным делам. Его надо было давно с работы уволить, так нет, жалели! Старается, мол, и человек хороший. Так и взращивается безответственность и некомпетентность.