Валерий Борисов - Русский Монте-Кристо Страница 7

Следующее утро выдалось не дождливым, но пасмурным. Мы со своими земляками встретились за завтраком. Юрий Григорьевич выглядел озабоченным, а его жена встревоженной. Разговор не вязался. Людей за завтраком было немного, видимо, большинство отдыхающих отдыхали после бурной ночи. Я предложил им до обеда посидеть у меня в номере, побаловаться сухим итальянским вином. Его в этих местах делают просто великолепным – тонкий аромат, а кислинки в самый раз. Самый привередливый гурман останется доволен калабрийским вином.

Юрий Григорьевич согласился – он хотел бы сделать несколько набросков Везувия, который хорошо виден из окон нашего номера. Мы с женой были рады принять их у себя. Еще я обратил внимание на то, что вместо обычного дуэта неразговорчивых русских, на завтраке присутствовал только один из них. Он рассеянно тыкал вилкой в салат, видно, скучал без своего товарища.

В номере Юрий Григорьевич поставил стул в метре от окна и стал карандашом набрасывать этюды. Но Везувий был сегодня плохо виден, пасмурно. Но хочу заметить, что и в ясный день его вид из нашего окна не так романтичен, как вблизи – все-таки Везувий находится далековато от нашего пансионата. Я высказал свою точку зрения по этому вопросу вслух, на что Юрий Григорьевич ответил довольно неожиданно для меня:

– Плохих видов в природе не бывает. Она не предусмотрела в себе некрасивого. Правда, здесь природа ухожена человеком и в ней нет присущей для нее силы. Сентиментальная открытка. Надо мне сейчас сбросить с горы налет искусственности и показать, каким был Везувий в первозданном виде, много тысячелетий назад. Может быть, до появления человека…

– Да. – Согласился я, пораженный глубиной его рассуждения, но внутренне не согласный с ним. – Но может быть, изображать надо все реалистически – как оно есть на данный момент?

– Да, можно и так писать. Но если хочешь увидеть глубину и тайну Везувия, то этот вулкан необходимо раздеть. Только в этом случае можно докопаться до истины.

– Это ж натурализм? – Возразил я. – Так нельзя писать пейзажи, я имею ввиду природу. Может получиться хуже, чем у импрессионистов.

– Не скажите. Импрессионизм, по своей сути, натуралистичен. Он выхватывает из времени один миг возвышения природы. А натурализм? Не знаю. Наша русская природа не требует натуралистичности в изображении, как здесь. Она не приукрашена, естественна и вся ее философская мысль и глубина у тебя перед глазами. Вдумывайся в нее, и размышляй. Поразмышлял, бери и пиши – будет реалистично. Здесь же для реалистической картины надо подчищать природу, чтобы она выглядела естественно. Парадокс цивилизации, чтобы слиться с природой, надо подогнать ее под свою мерку. Может я не прав, но я русский человек и натуралистическое отношение к природе, видимо, генетически заложено во мне.

Я с ним не спорил, видя, как он торопливо делает наброски и быстро меняет листы с видами Везувия, как будто у него впереди еще не две недели отдыха, а осталось всего несколько часов. Да и признаюсь, что я немного слабоват в понятии импрессионизма, сюрреализма, кубизма и прочих искусствоведческих «измов».

Наши жены разговаривали между собой и мое вмешательство в их разговор не находило у них поддержки, и я вынужден был тыняться по номеру, попивая сухое итальянское вино в одиночку.

Вдруг, лежащий на папке художника мобильный телефон, с которым наш знакомый никогда не расставался, глухо загудел. Следует отметить, что до этого наш знакомый никогда им не пользовался. В крайнем случае, при мне он никогда не звонил и ему не звонили. Впрочем, тогда мобильники у нас только входили в повседневную жизнь. Юрий Григорьевич резко бросился к телефону и приложил его к уху. Я увидел, как сразу же напряглось лицо его жены и она, как и вчера вечером, с выжидательной тревогой стала смотреть на мужа. Вчера в ресторане мне показалось, что она чего-то испугалась – кажется, выхода мужа на эстраду и признания, что он профессиональный художник. Юрий Григорьевич сказал в трубку «Алло!» и потом отключил его, пояснив, глядя в сторону от нас:

– Видимо какой-то случайный вызов. Ошибка. Никто не говорит по телефону. – Он вернулся к окну и продолжил делать этюды.

Ольга Валентиновна внешне успокоилась и продолжала беседовать с моей женой, бросая быстрые взгляды на мужа, будто чего-то от него ожидая. Минуты через две после звонка, Юрий Григорьевич обратился к ней:

– Оля, ты не помнишь, куда я положил уголь?

– Кажется, в чемодане. – Ответила она. – Или может в папке с рисунками. Не помню точно.

– Не хотел отрываться… – Сказал Юрий Григорьевич. – Но ты чемодан сама не поднимешь. Я схожу я за углем. Извините, я отлучусь на минутку.

Он вышел, но его минутка растянулась минут на пятнадцать. Когда он вернулся обратно, то его лицо было спокойным, до бесстрастности и он, будто бы с упреком, сказал жене:

– Оля! Я все перерыл в номере, но угля не нашел. Куда я его задевал? – Добавил он, как бы сокрушенно. – Ладно, обойдусь без него. – Он снова сел на стул и стал набрасывать карандашом вид далекого Везувия. Но я видел, что работа у него уже не шла. Через несколько минут он отложил все в сторону и сказал:

– Надоело. Давайте лучше выпьем вина.

Я налил ему фужер вина, женщинам тоже и мы выпили. Ольга Валентиновна выглядела рассеянной и невпопад поддерживала наш разговор. Юрий Григорьевич был немногословен, что меня обижало, но я не показывал свою обиду. У каждого свои заботы! За час до обеда они ушли к себе и мы встретились с ними за столиком. Было видно, что Юрий Григорьевич серьезно чем-то озабочен, а его жена встревожена и потому задумчива. За соседним столиком сидел тот же один русский, который, на мой взгляд, обращенный к нему, почему-то занервничал и с вилки стали падать клубки спагетти. Это вызвало у меня смутные подозрения о какой-то взаимосвязи между ним и нашими знакомыми, но в своих подозрениях я пока не мог разобраться.

После обеда мы пошли прогуляться вдоль берега моря и зашли достаточно далеко, болтая о пустяках. Вернулись к себе только к вечеру и до ужина находились в своих номерах. Вечер обещал быть таким же, как и сутки назад, пасмурным, но уже без дождя. Отдыхающие готовились продолжить вчерашние танцы, – погода позволила им днем выспаться. Но мы этот вечер решили не проводить вместе со всеми и, поужинав, ушли. Юрий Григорьевич пригласил нас в свой номер на стакан вина, как он выразился. В номере мы у него мы уже бывали и, конечно, он был намного лучше нашего.

Мы сидели вчетвером в лоджии, наблюдали сумрачный закат, попивали вино и курили. Почему-то больше всего вспоминали свою такую далекую и неуютную, в отличии от Италии, Россию – одновременно такую близкую и по – матерински душевную. Уже вечерело, когда к нам постучала в двери, вернее позвонила, Джина и спросила – не желают ли синьоры спуститься вниз, там начался вечер танцев. Но мы отказались. Потом в дверь еще кто-то позвонил и Юрий Григорьевич вышел, но сразу же вернулся и извинившись сказал, что должен покинуть нас на несколько минут. Я увидел, как напряглось лицо его жены и умоляюще, чуть ли не со слезами на глазах, она неотрывно стала глядеть на мужа. Но что она хотела ему этим сказать, я не понял, только удивился – какие у него могут здесь быть дела и откуда появились знакомые? Он вышел, а я стал поддерживать разговор с женщинами, стараясь вести его, как можно веселее и беспечнее. Но женщины плохо слушали меня и даже моя жена отвечала рассеянно и невпопад. Но до меня стало доходить, что существует какая-то большая тайна в этой семье. Я в нее не посвящен, но моя жена, как я стал сейчас понимать, знает о ней, но мне о их тайнах не рассказывает. Почему? Удивительно! Иногда моя жена бывает откровенна со мной. А в эти дни?… Ну что ж, придется поговорить с ней серьезно. С каких это пор она стала такой скрытной?

Юрий Григорьевич вернулся минут через двадцать, хотя обещал отсутствовать несколько минут. Он был явно чем-то озабочен, но весело, скрывая улыбкой неожиданно обрушившиеся на него проблемы, предложил, обращаясь ко всем:

– Давайте выпьем еще по одной… – Он налил в фужеры вина, подал их женщинам и мне. Потом без всякого перехода сказал, глядя на свою жену. – Оля, завтра мы уедем отсюда… – Он не закончил фразы.

– Куда? – Дрогнувшим голосом спросила она и слезы выступили у нее на глазах.

– Конечно же, домой. В Россию. В Москву… – Ответил он, отвернув лицо в сторону моря, чтобы не видеть ее слез. Он ее не успокаивал.

– Снова туда же? – Тихо спросила она.

– Да. – Коротко и жестко ответил он.

Она смахнула пальцами слезинки с глаз и также тихо произнесла со вздохом:

– Хорошо. Хоть детей быстрее увидим. Я за ними так соскучилась… – И она горько заплакала, уже не стесняясь нас.

Все молчали. Нам с женой было неудобно наблюдать непонятную для нас семейную сцену. Юрий Григорьевич тоже чувствовал себя неловко и его челюсти сжались до такой степени, что резко обозначились все мускулы под кожей лица. Я сказал: