Валерий Борисов - Русский Монте-Кристо Страница 8

– Извините. Мы пойдем…

Ольга Валентиновна встрепенулась и, промокнув платочком слезы, запротестовала:

– Ни в коем случае! Не обращайте на меня внимания. Сейчас все пройдет. Давайте лучше выпьем. За расставание, за то, что мы были здесь друзьями и, чтобы мы ими остались в России. – Она быстро поднесла бокал к губам и весь его выпила. Потом произнесла, натянуто улыбаясь. – Вот и все прошло. Это нервы. Скучаю по детям. Мы и правда, засиделись за границей.

Мне показалось, что вначале Юрий Григорьевич был готов с нами расстаться, но после слов жены сказал, обращаясь к нам:

– Не в коем случае, не уходите. Не надо портить наш последний общий вечер из-за слез Оли. Она действительно скучает по детям. Ее материнскую тоску по ним, я испытываю на себе каждый день. – Он натянуто засмеялся. – Давайте и мы, как Оля, выпьем вообще за встречу, за неожиднное расставание и за нашу новую встречу… – За «новую встречу» он произнес неуверенно, но выпил свое вино до дна. Мы с женой поступили также. Юрий Григорьевич вдруг неожиданно предложил мне:

– Давайте я напишу ваш портрет. Пока карандашом, а потом, может быть, и красками. Но это позже. Вашей жене я оставил портрет, а вам не уделил такого внимания. На прощание…

Я согласился и мы прошли из лоджии в гостиную номера. Он включил торшер, взял лист бумаги и без лишних слов стал на нем набрасывать мой портрет. Но меня, менее всего, интересовал сейчас мой портрет. Меня мучило неуемное любопытство – кто же он такой? Почему они со своей женой, что-то тщательно скрывают от других? Не договаривают. Какая у них тайна? У меня появилось не просто любопытство, а настоящий зуд любопытства, от которого я не мог усидеть на месте. И я спросил, как бы между прочим, художника:

– Юрий Григорьевич! – Он не ответил на мое обращение. Но я был настырен, как никогда. – Не помешаю ли я вашему творчеству, если буду одновременно разговаривать с вами?

– Нет. – Ответил он неохотно.

Я обдумывал какой задать вопрос, чтобы бы не оттолкнуть им его от себя и одновременно заставить раскрыться:

– Я вот все думаю? Чего в вас больше – музыки или живописи? Но не могу понять. Но творческая натура у вас явно преобладает над деловой. Может я ошибаюсь?

Юрий Григорьевич, не ответив на мои вопросы, молча протянул лист с моим портретом. Я стал его рассматривать его и сделал заключение:

– Очень хорошо вы меня изобразили. Но все-таки по натуре вы больше художник, чем бизнесмен. – Продолжал я гнуть свою линию.

– Да, вы правы. – Почему-то легко согласился он. – Я вам уже говорил. В живописи я имею высшее образование. Так что, здесь я профессионал. А музыка мое хобби. Кто-то сказал, музыка – это краски мелодий, а живопись – мелодии красок. Эти виды творчества тесно взаимосвязаны, их нельзя делить. Но, мне как профессиональному художнику, кажется, что живопись глубже. Живопись заставляет думать, а музыка – заставляет переживать. Но это мое субъективное мнение, как художника. Музыку и живопись, при желании, можно не рассматривать по отдельности. Это еще Мусоргский показал. Несомненно, вы слушали его «Картинки с выставки»?

– Конечно. – Согласился я с ним, но продолжал навязывать свою линию собеседнику, чтобы заставить его раскрыться. Мне это было сейчас очень важно и любопытство буквально съедало меня. Я чувствовал, что за его талантами скрывается, что-то более серьезное и глубокое. Иногда такое чутье просыпается у меня, как у писателя. – И как вы можете совмещать рутинную работу банкира и талант художника? Не пойму?

Юрий Григорьевич с тонкой, понимающей улыбкой поглядел на меня и ответил:

– Я вижу куда вы клоните. Хотите обо мне узнать, кто я? Хорошо. Я вам откроюсь, кто я! Но, если вы не упадете немедленно в обморок, то прошу вас не покидать нас резко и презрительно.

Он задумался, собираясь с мыслями и духом. Пальцы непрерывно крутили карандаш и, посмотрев мне прямо в глаза, грустно улыбнувшись, решился:

– Да, я банкир, бизнесмен, художник. Но кроме этого я, как говорят и пишут в России и здесь в Италии, откуда и пришло к нам это страшное слово, я, в некоторой степени – мафиози!

Обморок, от его откровенного признания, со мной не случился. Но я был поражен его неожиданным ответом и откинулся в кресле. Он заметил мое непроизвольное отрицательное, по отношению к нему, движение и еще более грустно усмехнулся:

– Я ж говорил, что после моего признания, вы захотите держаться не просто от меня подальше, но и перестанете смотреть на меня. Забудете, что были знакомы… Для вас я теперь стал прокаженным. – Он глубоко вздохнул и закурил сигарету.

– Нет, нет… – Вяло возразил я.

Мне было стыдно, прежде всего, самому перед собой. Я считал себя великим знатоком человеческих душ, способным с первого взгляда все распознать, все понять, «сквозь землю три метра видеть» и так обломался. Видимо, никудышний я писатель, мелькнуло у меня в голове. Должен же я знать, что сейчас и мафиози являются талантливыми людьми. Недаром многие деятели искусств занялись бизнесом. Здесь можно проявить те свои лучшие качества, которые оказались невостребованными на творческой ниве. А полностью реализовать себя – мечта каждого артиста и художника. А бизнес сродни искусству, может, даже выше… Тонкий артистизм иллюзиониста и тяжелая хватка банкира, как показал творческо-деловой опыт России, не просто сродни, а своей неразделимой взаимосвязанностью, органически дополняют друг друга. Чтобы делать деньги из ничего, необходим высочайший артистизм, виртуозное умение делать все вслепую, то есть не обращать внимания на восторженных или возмущенных зрителей.

И я продолжал лепетать что-то невпопад.

– Просто не вериться… – Я произнес это, приходя в себя от шока после признания собеседника.

– Если я вас напугал, то извините. – Спокойно курил сигарету Юрий Григорьевич. – Хочу несколько сгладить вашу неприязнь ко мне и признаюсь – я не просто мафиози, а например, еще и Монте-Кристо.

– Граф? – Удивленно вытаращил я на него глаза. За эту минуту я получил несколько душевных потрясений.

– Нет, не граф. Просто Монте-Кристо. Можно сказать – русский Монте-Кристо.

– Монте-Кристо, Монте-Кристо… – Выговаривал я бессмысленно, одновременно собираясь с мыслями. – Не понимаю. Может быть вы мне проясните, как совместить – благородную месть Монте-Кристо и беспримерную жестокость мафиози? Приоткройте немного тайну своей жизни?

– Об этом долго и много придется рассказывать. Не хватит сегодняшней ночи, тем более, для нас она последняя. Вы писатель и вам, конечно же, интересно узнать что-нибудь новое о людях, а может найти сюжет для книги. Но мне известность не нужна, она несовместима с моей профессией. В историю попасть? Так я уже в нее влип. Единственное, почему я могу рассказать кому-то историю своей жизни и почему я дошел до такой жизни, – Подчеркнул эту фразу мой собеседник, – мне нужно собрать воедино прошлое. Когда думаю о своей жизни наедине с самим собой, то цельности не получается – отдельные эпизоды. Может быть, и стоит приоткрыть именно вам историю своей жизни и мои воспоминания, реализованные в слова, придадут законченность моим размышлениям. – Вслух думал Юрий Григорьевич, глядя мимо меня. Видимо в его голове уже вихрем проносилась его жизнь. – Тем более вы сами просите рассказать… Вы первый человек, который вот так прямо просит об этом.

– Я знаю, что бываю иногда наивным, но может быть это и хорошо. Я готов вас слушать. – Поспешно согласился я, чтобы он не успел передумать. – Не каждому писателю удается услышать из первых уст историю, как вы сами себя охарактеризовали, мафиози, художника и музыканта, банкира и бизнесмена. И все одновременно, в одном лице.

– Да вы правы – профессий у меня много, а хотелось бы иметь только одно творчество. Я попытаюсь изложить историю своей жизни, как можно объективнее, если вообще человек обладает таким качеством. Но когда излагаешь свою жизнь, объективным быть очень тяжело. Быть к самому себе объективным просто невозможно, всегда найдется оправдание не только мелким, но и крупным проступкам. Вы, как писатель, это понимаете.

– Да, несомненно.

– Я знал, что мне когда-то придется излить другому свою душу. Это обязательное чувство каждого человека, каким бы он плохим ни был. В отличие от меня, у хороших людей всегда найдутся хроникеры и жизнеописатели. Кто-то и при своей жизни хочет прославиться и пишет мемуары. Или за его деньги, ему напишут восторженный опус, какой он хороший и почему необходимо любить и молиться на него еще при жизни. Он осчастливил человечество только своим появлением на свет, а его деятельность, сродни мессианству, и всюду он прав, а остальные – наоборот. Обо мне, вряд ли, кто напишет такое при жизни, тем более хорошее. Только после смерти может появиться строчка в газетной хронике. Наконец-то такой умер… Но когда-то раскрыться надо, как бы ни были тяжелы признания. Кажется вы, как писатель, удовлетворяете меня в желании раскрыться вам. – Он налил мне и себе в фужеры вина, поднял бокал и произнес, вроде бы, как тост. – Тогда с богом! Начнем!