Хаим Калин - Багдад, до востребования Страница 7

К тому же его недюжинный ум начал давать сбои, и Талызин нередко свои распоряжения элементарно забывал. На первых порах, в силу своей изобретательности, он образуемые запоем узлы развязывал, но со временем, по мере того как болезнь прогрессировала, в объемной связке ключей ведомства уже путался…

Как бы там ни было, Семен Петрович свято верил, что с пагубной привычкой он рано или поздно распрощается, наступи лишь удобный или, наоборот, нестерпимый для самовосприятия момент. Последняя установленная им, отодвигающая внутренний переворот межа: когда жизнь наладится… Однако все вокруг говорило о том, что разбушевавшаяся эпоха, вырывающая шатер государства с колышками, его печень переживет…

Отяжелевший в чертах и чувствах Талызин вдруг остервенело взметнул руку и со всего маху влепил кулаком в гардину, простонав: «Ну почему, почему так паскудна жизнь?!» Прикрывая веки, в полном опустошении опустил голову.

Окажись в кабинете самый никудышный врач-нарколог, не раздумывая, вынес бы диагноз: никаким конфликтом с социумом или, на худой конец, с близкими здесь и не пахнет, а налицо – заурядный алкогольный психоз. Прознав же общественный статус больного – весьма завидный у Семена Петровича – забил бы тревогу: опасность суицида, проистекающая из столкновения интеллекта с немочью преодолеть никчемную, загнавшую в тупик слабину. И, разумеется, призвал бы на подмогу психбригаду.

Переживший и впрямь суицидальное, хоть и мимолетное, помутнее рассудка Талызин меж тем сводить счеты с жизнью пока не собирался, притом что дико от запоя устал. Метнувшись к столу, он нажал на селекторе кнопку «Приемная». Тяжело дыша, обратился в микрофон:

– Галя, Эдик где?

– Эдик? А он в гараже – стартер барахлит. До обеда на ремонте, – сообщила секретарша.

– Тогда вызови такси.

Наступила тишина, даже извечные потрескивания связи запропастились.

– Галя, что-то не так? – напомнил о себе Талызин, улыбаясь уголками рта. Прекрасно понимал, отчего секретарша проглотила язык. Запивая, он до сих пор в половине одиннадцатого утра со службы не снимался. Максимально, на что отваживался, – профилонить концовку рабочего дня. Так что, дав в столь ранний час тягу, он перекладывал всю махину хозяйства на хрупкие Галинины плечи. А поскольку ни одну производственную проблему та решить не могла, само собой напрашивалось: обрекает на муки отбиваться от начальства и всевозможных просителей, его выгораживая. Пусть снисходительность к женским уловкам подспорье…

– Может, лучше чай заварить? Крепкий-крепкий! – скорее взмолилась, нежели предложила секретарша. Загулы шефа, ее, нормальную, наделенную от природы острым охранным инстинктом женщину, да еще, как это нередко случается в отношениях «мудрый начальник-подчиненная», в него влюбленную, выматывали больше, чем самого Семена Петровича.

Талызин в душе рассмеялся, сказав:

– Мой случай, Галина, это – голая химия, такого реактива, как чай, в ней нет. Ладно, вызывай такси, – главный инженер вновь рассмеялся, но уже вслух.

Семен Петрович отключил тумблер, задумался на секунду, после чего направился к шкафу. Его отекшее лицо, секундами ранее передававшее нехитрую палитру отупения, одухотворилось. Но не кардинальным преображением, а зарождением смысла, казалось прежде, надолго утерянного. Он споро забрался в пальто, накинул шарф, шапку и вскоре наставлял Галю, куда кого переправлять, пока его не будет на месте. В конце концов простодушно заключил:

– Знаешь что? Особо голову не ломай – к Черницкому, заму, всех футболь. Да, для всех я в облисполкоме! Если авария, звони – буду дома… Ну все, до скорого. – Талызин устремился к выходу.

– С наступающим, Семен Петрович, – произнесла секретарша шефу вслед.

Талызин застыл у двери и в некоем изумлении стал разворачиваться. Будто о том, что до Нового года всего один день, он забыл, и невольное напоминание о празднике его сразило.

Меж тем отклик главного инженера засвидетельствовал совершенно иное:

– Галя, поверь, сегодня – точка. Завтра же, как штык, к девяти, – тихо сказал Семен Петрович и был таков, на сей раз не прощаясь.

Галя вслушивалась в шум его стремительных шагов, переполняясь восхищением к одному из самых близких в ее судьбе людей: «Если бы не отечность на лице и соловеющие после очередной добавки глаза, то многим бы и в голову не приходило, что на рабочем месте шеф нередко пьет, не в силах перебороть похмелье. Больше того, соприкасаясь с коллегами, независимо от ранга, в дни запоя он подчеркнуто предупредителен, придавая движениям, казалось бы, несовместимый с беспробудным пьянством лоск».

Любопытно, что в эти минуты Талызин тоже курсировал в своем ближнем кругу, думая как раз о Галине. Месяцем ранее он проснулся совершенно голый с ощущением раскалывающейся башки и обнаружил, оторопев, что место ночлега ему незнакомо. А пробившиеся сквозь тьму очертания полуобнаженной, чем-то знакомой женской фигуры его и вовсе ужаснули: неужели «белый фаэтон»? Дама приоткрыла очи, вызволяя гостя из коварных пут полубреда-полуяви.

От осознания полного краха Семен Петрович застыл, но вскоре трусливо отвернулся и больше в сторону, оказалось, его секретарши Галины не смотрел. Когда же похмельный синдром прибрал его с потрохами, бросился из квартиры прочь.

По пути домой он лихорадочно соображал, как такое с ним, чистоплюем на давно свободном от комплексов выгоне интима, могло приключиться? Но память пасовала, мечась в хаосе мутных обрывков. В какой-то момент, через смог одурения, проступил родной кабинет и вроде бы лик Галины, трясущей его за плечо. Вспомнился еще резанувший при пробуждении свет. Однако случилось ли это на самом деле – провал в сон за рабочим столом и побудка секретаршей – он уверен не был. И так наше сознание – царство сплошных теней. Но в том, что угораздило «приземлиться» у Галины, сомнений не возникало.

На следующее утро из уст Эдика, его водителя, и самой Галины о сотворившемся конфузе не позвучало и намека. Разве что Галина чуть дольше, чем обычно, задержала на нем взгляд. Но усматривать в том акценте подспудный смысл резону он не видел – столь ненормативен был с перебору его фасад. Больше того, с тех пор секретарша даже тенью эмоций к тому злосчастному эпизоду не отсылала, будто не было ничего, и «транспортировка тела» вменена должностными обязанностями.

Так вот Талызин ныне, в новом приступе раскаяния, стегал извилины, решая втемяшившийся ребус: переспал он с Галиной в ту ночь или нет? Если нет, то были ли с его стороны поползновения? Он слишком дорожил отношениями со своей секретаршей, ее собачьей преданностью, чтобы отмахнуться от досадного происшествия и на кладбище извечного мужского эгоизма его похоронить. Пусть промашка никакой живностью между ним и Галей не пробежала…

А пошло все вкривь и вкось в судьбе Талызина четыре года назад, когда в одночасье он лишился дочери, жены, бросивших его без нот и ультиматумов. Разрыв супруга провернула, можно сказать, виртуозно. Втихаря перевела дочь с Владимирского пединститута в Московский, выписалась из квартиры, опустошила счет в сберкассе, поставив перед фактом: выхожу в Москве замуж, разумеется, прежде с тобой разведясь. Так что айда в ЗАГС прямо сейчас! А с Ларисой, дочерью, конечно же, общайся, каникулы, то да сё, и сам приезжай. Меня же, забудь! Навсегда!

И он, крепкий, прочно стоящий на ногах мужик, запил, хоть и не сразу. Поначалу пропускал рюмку-другую по вечерам, дабы приглушить боль, казалось ему, распарывающую душу на лоскуты отчаяния. Помогало не очень, так что доза постепенно росла, в конце концов перескочив границы разумного. Не успел он и оглянуться, как понял: настоящая зависимость, вцепившаяся в психику верткими щупальцами-присосками. Сказать, что отчаялся, то нет. Как цельная, состоявшееся личность Талызин твердо знал: он сильнее. Без особых усилий «колючку» пагубы отцепил, худо-бедно свыкнувшись с породившей ее трагедией. Тем временем натянулся мостик между ним и дочерью – то в Москве, то во Владимире они встречались, трамбуя новую, осознаваемую, как данность, колею. Но тут сорвавший разок-другой, Талызин постиг: бороться с питейной напастью – до скончания дней, совсем не насморк…

На дворе «стояла» перестройка, своим тараном против таких как он, управленцев и хозяйственников высшего звена, и обращенная. Когда предложили годичную командировку в Ирак – запустить энергетический комплекс южного региона – не раздумывая, согласился. Однако, по прибытии, раскаялся – столь дремуч оказался арабский Восток, разве что кресло под тобой не шатается. Вновь обратился к бутылке, но, в общем и целом, в руках себя держал, да и тропический климат был на руку.

В начале девяностого вернулся в Союз, отринув слезные просьбы Минпрома Ирака продлить контракт. Затхлый мирок советской колонии, но главное, слабая выучка и неисполнительность иракского персонала осточертели, да так, что перестроечная чехарда на родине уже казалась благом. До первого контакта, однако.