Сергей Белан - Евангелие от Джексона Страница 8

«Так, — подумал Лодин, — с этим все ясно. Финик, судя по всему, у Гриши под колпаком, даром, что здоровый. Вон, Крот, тот молчун, не высовывается, но держит себя независимо».

Купец решил отметить встречу коньяком: взял пару четырехзвездного, минералки и гору всякой снеди.

Он быстро и умело разлил коньяк и произнес короткий тост:

— За успех нашего предприятия!

Все выпили и тут же набросились на закуски: после дороги у этой троицы аппетит был зверский, — не до разговоров. Следующий тост был за новые знакомства, потом за прекрасных женщин…

Беседа шла своим чередом, и Лодин почти не вступал в нее, лишь изредка вставлял словечко либо отвечал, когда о чем-то спрашивали. В то же время он внимательно присматривался к Гришиным напарникам, пытаясь составить о них определенное впечатление. И в этом было не просто праздное любопытство — теперь его собственная судьба в какой-то мере зависела от этих людей.

Леня Крот — темная лошадка, что у него на уме — черт знает. Неразговорчив, глаза беспокойные. Сидит себе да знай крутит вокруг оси свой бокал. Пальцы длинные, нервные, чувствительные, аккуратно ощупывают стеклянную поверхность, будто пытаются отыскать, в ней только им известную невидимую лазейку. Скованность, скупость жестов выдают состояние постоянного внутреннего напряжения.

Финик. Этот, на первый взгляд, весь как на ладони. Балабол, но не без юмора, жаден до спиртного, при виде броской породистой самочки глаза маслянеют, взор туманится. Мешок анекдотов, не лишен интеллекта и при первом удобном случае не прочь выпендриться. Неповоротлив, но, видимо, силен, однако к Купцу относится с явным подобострастием, можно сказать, побаивается.

Разумеется, впечатления самые первые, поверхностные, время, оно все прояснит, расставит по местам.

Когда с едой и питием было благополучно покончено, тепленькая компания незамедлительно перекочевала на пляж. Финик и Крот тут же разделись и побежали купаться, но очень скоро, странно припрыгивая, возвратились назад.

— Ну и водичка, колотун, — стуча зубами и смешно, по-кошачьи отфыркиваясь, пожаловался Финик. — Удовольствие, я вам скажу, ниже среднего — мошонка под пупок подворачивается. Тут любой хмель улетучится…

— Ты замерзать не должен — у тебя жира много, — съязвил Купец. — Вон Крот, синий как бройлер, и то не жалуется.

— Толку-то, жир. Все равно не спасает, — ничуть не обиделся Финик и плюхнулся тюленем в прогретый золотистый песок.

— Значит, у тебя жир неправильный, — заключил Купец.

— Жир правильный, — возразил Финик. — А Леня не жалуется, потому что ему яйца еще повыше, под самые гланды подпирают, а от этого язык никак повернуться не может. Лень, скажи что-нибудь.

Но Крот ничего не ответил, а только подключился к дружному хохоту, раздавшемуся после удачной реплики Финика. Смех у него был звонкий и дробный, как у колокольчика на старинной русской тройке.

Потом они долгое время молча лежали, пребывая в приятной полудреме, с блаженством ощущая, как игривый ветерок обдувает их спины. Белые барашки волн лениво накатывались на берег, оставляя на нем витиеватые кружева пены, беспечные чайки беспорядочно носились вокруг, оглашая воздух короткими гортанными криками. Лето, короткое балтийское лето, было в своем апогее.

— Как называется это место? — прервал молчание Леня Крот.

— Это все Юрмала, — ответил Лодин. — Она тянется вдоль моря на десятки километров и имеет много станций. Эта — называется Дубулты. Когда-то здесь утонул Писарев.

— Кореш твой? — спросил Крот.

— Писарев Дмитрий Иванович — выдающийся русский мыслитель, критик, — снисходительно пояснил Николай. — Муж Марко Вовчок, слыхал про такую?

— А-а… понятно, — протянул Леня, хотя, судя по всему, эти имена ему были известны не больше, чем премудрости китайской грамоты.

Немного спустя, пересыпая с ладони на ладонь горсточку песка, Купец поинтересовался у Лодина о его планах на вечер. Николай ответил, что сегодня он свободен и на смену ему выходить только завтра в ночь.

— Ну и славно, — воскликнул Купец. — Пойдешь с нами в ресторацию. Здесь, говорят, даже ночные есть, и девочки там танцуют.

— Есть такое дело, — подтвердил Лодин. — «Жемчужинка», к примеру: варьете, цветомузыка… Но там не дешево.

— А это, Коленька, не твоя забота. Я приглашаю — значит, баста! Мы сюда не с ветром в кармане пригнали, кое-что водится. Правда, не конвертируемое, но все-таки… Вот так, друган. А моим ребяткам надо показать, как белые люди в цивильных местах развлекаются, чтоб тонус поднялся, да и вообще. Сегодня день такой, повеселимся, значит, а завтра уже и быка за рога. Заметано?

…Затея пробиться в ночной бар на поверку оказалась настолько утопической, что впору было поворачивать оглобли. Невысокий плотненький боровичок-швейцар с холеным лицом и фирменными благородными сединами выглядел неприступным, как хорошо укрепленный форт. Холодным надменным взглядом он ставил крест на все попытки осаждавших его нетерпеливых любителей поздних развлечений. Особо непонятливым, почти не разжимая рта, методично растолковывал:

— Мест нет, спецобслуживание.

«Как я сразу не подумал, — сокрушался про себя Лодин, — сегодня ведь суббота, а это, считай, дохлый номер».

— Ничего, ничего, — начал горячиться Купец, — сейчас я этого старого обормота расконторю. Ишь, стоит: я памятник себе воздвиг нерукотворный…

— Попробуй, — сказал Лодин. Он со стороны наблюдал, как Гриша пробился к швейцару, о чем-то перекинулся с ним и вернулся назад.

— Ну и порядки у вас, — он не скрывал удивления и досады. — Однако папашка совсем зажрался, вон какой гладкий. Я ему, собаке, кварт сую, а он мурло воротит. Правильно говаривал Ося Бендер: убивать таких надо.

Они стояли в нерешительности, раздумывая, что бы предпринять, как вдруг Лодин заметил Экса. Тот в сопровождении двух смазливых девиц спускался вниз по лестнице из ресторана, находившегося на втором этаже. Экс что-то увлеченно рассказывал. Девицы слушали его с широко раскрытыми глазами и тихонько повизгивали от восторга.

— Алик! — окликнул его Лодин, увидев, что компания направляется к гардеробу.

Экс, узнав приятеля, что-то шепнул своим спутницам и подошел. Он был в добром расположении духа и заметно навеселе.

— Салют, Николя! Ты что здесь околачиваешься?

— Собрался с ребятами в ночник сходить, а тут видишь, какой завал, — пожаловался Лодин.

— Это твои сибиряки?

— Они самые.

— Вечно у тебя проблемы, — рассмеялся Экс. — И что б ты без меня делал. Сегодня тебе повезло — Альфонсик на дверях, свой человек. Сейчас все организуем. Вас четверо?

Лодин кивнул, Экс тут же сделал знак дамам и направился к вальяжному служителю сервиса.

— Кто этот шустрик? — осведомился Купец у Лодина, когда Экс отошел.

— Алик? Приятель институтский. Кстати, у него вы и живете.

— Ясно море, — протянул Гриша. — Тебя зовут.

Действительно, Экс жестом подзывал Николая.

— Альфонсик! Это мой друг, — сказал Экс, представляя Лодина.

— Понятно. Все в порядке! — ответил важный швейцар, не, поворачивая головы. Четко выпалил, точно биллиардный шар в лузу вогнал.

— Ну вот, Альфонсик гарантирует приятный отдых. Я бы и сам еще посидел, но увы дамы, дамы… абсолютный цейтнот.

Экс постучал пальцем по стеклу часов.

— А завтра заглядывайте ко мне, моя смена. Похмелю по первому разряду.

— Ловок, проныра, — пробормотал ему вслед Купец.

— Алик в этой системе не чужак. Он ведь бармен в кафе «У старого боцмана».

Посещение ночного бара прошло без особых приключений, не считая того, что Финик в конце концов надрался, как последняя сволочь. Почувствовав себя в образцовом интиме зала, как рыба в воде, он возливал в свою утробу коктейли различных названий с завидным проворством, пренебрегая соломинками и всяким там этикетом. «Черный бархат», «Кровавая Мери», «Северное сияние», «Крапчатый мустанг» следовали чередой и без остановки, а Купец лишь равнодушно взирал на пожирателя алкогольных гибридов.

Когда за полночь началось представление варьете и в разноцветных лучах прожекторов появились танцовщицы в облегченных, будоражащих воображение нарядах, выделывающие соблазнительными ножками всевозможные па, Финик стал порываться выскочить к ним на эстраду. Купец прервал эти поползновения коротким и незаметным ударом по печени. Но Финик и после этого не унялся: танцующие артистки, видимо, действовали на него, как мулета на разъяренного быка. Он принялся громко убеждать публику, что закупит всю труппу оптом, на что Купец напомнил ему, что он не сын миллионера и сунул очередную порцию коктейля. Потом Финик понес какую-то околесицу относительно мировой гегемонии истинных интеллектуалов, пересыпая свое словоблудие исковерканными изречениями из латыни. Затем он надолго прилип к Лодину, стократно повторяя, что знает пять языков. Он даже попытался продекламировать в оригинале Шекспира, но дальше «Ту би о нот ту би…» дело не продвинулось. Остальное он позабыл. Или не знал никогда.