Виктория Платова - Победный ветер, ясный день Страница 9

Перед металлом Виктория Леопольдовна со всей ее хрупкой брезгливостью была бессильна. Оставалось только по обыкновению скорбно поджать губы и вперить взгляд в поясной портрет академика Аристарха Шалимова кисти художника Павла Корина. Что Виктория Леопольдовна и проделывала — в качестве ритуального жеста.

— Счастье, что Аристарх Дмитриевич не дожил до помешательства единственного сына!

— Не клевещи на отца! — взвивался Анатолий, тут же, впрочем, затихая. — Уж он-то меня бы понял. Уж он-то был бы счастлив, что у него такая внучка!..

Лена, как правило, слушала эту тихую интеллигентную перебранку, затаившись у дверей своей комнаты. Ее охватывал ужас от одной только мысли, что старая карга права и что ее отец может оказаться не ее отцом. Она часами простаивала перед портретом академика, ища — в нем и в себе — черты фамильного сходства. Она вдоль и поперек изучила все альбомы с фотографиями: оказалось, что в молодости карга Виктория Леопольдовна была о-го-го как привлекательна, ее муж академик Аристарх Дмитриевич о-го-го как представителен, а отец Лены…

Для отца Лены не было никаких сравнений. Он был самым лучшим. Он был ее отцом, вот и все. Самым умным, самым добрым, самым красивым. Ради него стоило маяться на мехмате, ради него стоило подучить сложноподчиненные предложения.

И сложносочиненные заодно.

Внезапно вспыхнувшая любовь к отцу делала свое дело: Лена стремительно образовывалась. И преображалась. Не без его помощи, конечно. Через год в строгой темно-рыжей девушке уже нельзя было признать коломенскую тетеху с рыхлым подмосковным говором. В ней (откуда что берется?!) появился даже тот особый — поджарый и холодноватый — шарм, который так свойствен коренным петербуржцам. За Леной теперь бегала половина факультета, включая залетных почасовиков, приблудных аспирантов и агрессивно настроенных старших преподавателей. Но это была лишь пародия на мужчин. Отец — совсем другое дело…

Несмотря на, явный Ленин прогресс, отношения с Викторией Леопольдовной не налаживались. Напротив, они становились все нетерпимее. Старую каргу бесили метаморфозы, происходящие с внучкой-самозванкой.

— А вы не столь простодушны, сколь казалось на первый взгляд, милочка. Стоит ли так себя истязать хорошими манерами?

Ведь выше головы не прыгнешь…

«И настоящей Шалимовой не станешь, хоть на пупе извертись, — припечатала бы старуха, не будь она такой интеллигентной. — Мерзавка, воровка, пришлая девка!»

С некоторых пор Лена научилась не обращать внимания на мелкие укусы старой карги. Что ей Виктория Леопольдовна, когда рядом отец? Он рядом, и это счастье.

…Счастье закончилось внезапно. Рухнуло, оборвалось, рассыпалось в прах.

Отец умер от обширного инфаркта. Накануне они отмечали Ленине двадцатилетие — в небольшом чопорном ресторанчике на Невском. Было сумасшедше весело, немножко грустно и невыразимо сладко — словом, все было как всегда, когда они оставались вдвоем и никто не мешал им. Кроме официанта, который менял пепельницы через каждую минуту вместо положенных трех. И исподтишка поглядывал на Лену.

— По-моему, ты ему понравилась, — шепнул отец, когда официант в очередной раз удалился. — По-моему, он готов сделать тебе предложение.

— Не говори глупостей, папа!

— Нет, правда. И я даже знаю, о чем он думает. Думает, что ушлый старикашка отхватил самую прекрасную девушку из всех самых прекрасных девушек.

— Ну, какой же ты старикашка? — Вы питое шампанское вдруг самым предательским образом ударило Лене в голову. — Ты — импозантный зрелый мужчина на пике формы. Только такие мужчины и могут быть хозяевами жизни.

— Сила молодости еще сохранилась, а мудрость старости уже пришла? — Отец подмигнул Лене. — Тогда не будем его разочаровывать.

— Не будем.

Отец поднялся, обошел столик, галантно поклонился и, поцеловав Лене руку, пригласил ее на танец. Вот так-то, господин официант!

— Ты хорошо танцуешь, — сказал отец, склоняясь к Лениному уху.

— И ты, — после небольшой паузы ответила Лена.

Должно быть, они подумали об одном и том же.

— Рано или поздно он появится. И ты уйдешь от меня.

— Совсем необязательно уходить, — Лена положила голову на грудь отца.

— Даже если ты не уйдешь, ты все равно уйдешь.

— Успокойся. Никто тебя не заменит.

Никогда.

— Если бы ты только знала, как я жалею о каждом дне, проведенном вдали от тебя! Ты знаешь, сколько их было, этих дней?

— Сколько?

— Я подсчитал. Шесть тысяч пятьсот семьдесят. Или около того. Если бы твоя мать не написала мне… Страшно даже представить…

— Но теперь-то я с тобой! И знаешь, тот, который появится, рано или поздно, думаю, он будет похож на тебя. Он будет вылитый ты…

На следующее утро отец не вышел к общему завтраку. Это было вопиющим нарушением распорядка, за которым строго следила Виктория Леопольдовна. Отец никогда не нарушал распорядка. Он не нарушил бы его и сейчас, если бы не умер. Во сне.

Сердце, полное любви к Лене и любви к матери, не вынесло глухой стены вражды между ними. Он умер, и никаких общих завтраков больше не будет. И ничего не будет.

Ничего.

Похороны Лена помнила смутно. Скромные, приглушенные похороны. Пришли друзья отца по университету и несколько соратниц Виктории Леопольдовны — таких же, как она, академических вдов. На Лену вдовы подчеркнуто не обращали внимания. Плевать ей было на их внимание.

Плевать ей было на все.

Отец, вот кто был важен ей. И теперь его не стало.

И Лены не стало. То есть существовала темно-рыжая оболочка, но под этой оболочкой все выгорело дотла. Выгорело и покрылось слоем золы.

Пепелище.

Именно на это пепелище и пришла Виктория Леопольдовна.

— Я жду вас к завтраку уже десять минут, милочка, — сказала она, как обычно поджимая губы. — Вы живете в нашем доме два года. Пора бы уяснить, что существуют вещи незыблемые. Не зависящие ни от чего. Ни от чего, вы слышите! Порядки устанавливал даже не.., покойный Анатолий. Порядки устанавливал сам Аристарх Дмитриевич. И не вам их менять.

Странно, но именно ненависть старой карги, такая живая, такая восхитительно упругая, ненависть с бровями вразлет, горячечным румянцем и юным блеском глаз, — эта ненависть и вытянула Лену. Теперь они с Викторией Леопольдовной цеплялись за свою взаимную неприязнь, чтобы заглушить чувство потери. Все лучше, чем ничего. Неприязнь не прошла даже тогда, когда старая карга слегла. Чтобы больше никогда не подняться. Молодой врач-интерн, пришедший освидетельствовать больную, видимых нарушений опорно-двигательного аппарата не обнаружил, отчего у больной отказали ноги, объяснить не смог и назначил Лене свидание, что было совсем уж бесперспективно. Лена вежливо отказала, а интерн еще долго витийствовал о неизученной природе такого вот паралича на нервной почве.

— Самодурствует старуха, — ухмыльнулся он напоследок. — Наплачетесь вы с ней. Мой вам совет: найдите сиделку пожестче, с такой церемониться — себе дороже. Она из вас все жилы вытянет, знаю я эти интеллигентные мумии. А лучше сдайте ее в приличный интернат, пока не поздно…

— Пошел вон, — сказала Лена, удивляясь своей невесть откуда взявшейся ярости.

То же самое она услышала от старой карги, когда — после визита интерна — робко зашла к ней в комнату.

— Подите вон, милочка, — Виктория Леопольдовна царственно указала ей на дверь. — Вам здесь делать нечего. Даже Аристарх Дмитриевич не входил сюда, не постучавшись.

Хорошо еще, что не по предварительной записи!

— Я просто хочу помочь, Виктория Леопольдовна… Я сделаю все, что нужно.

— Не стоит утруждать себя. Если вы печетесь о квартире, то можете не волноваться. Она и так достанется вам. Благодарите покойного Анатолия, в своем завещании он объявил вас единственной наследницей.

— Но…

— С мертвыми не рискну спорить даже я. Вы добились, чего хотели. Можете торжествовать.

Никакого торжества не было, хотя Лена все еще винила старую каргу в смерти отца.

Никакого торжества не было, и как-то само собой получилось, что Лена стала и медсестрой, и сиделкой, и поварихой. Вся ее жизнь сосредоточилась теперь на вздорной старухе, — ведь Виктория Леопольдовна была единственной, кто еще связывал ее с ушедшим отцом. Лена быстро научилась больничным премудростям и знала теперь, как мыть паралитиков, как переворачивать их, чтобы не было пролежней, как ставить им уколы… По вечерам Лена читала старой карге книги из личной библиотеки Аристарха Дмитриевича — все больше неторопливые, давно угасшие фолианты: Филдинг, Стерн, Теккерей, Диккенс.

— У вас, милочка, каша во рту, — едко замечала старуха после двух часов непрерывного чтения. — Нужно работать над дикцией.

И Лена работала — исступленно, до боли в одеревеневших губах. Через полгода непрерывных занятий она легко бы выдержала конкурс на чтеца-декламатора. Вот только чтецы-декламаторы никому не требовались.