Александр Чернобровкин - Время - ноль Страница 9

– Я дам.

Деньги не помешали бы. Но если возьмет, опустится еще на ступеньку. Кем тогда будет – сутенером? И отказаться нет сил. Деньги – это возможность хоть на время разогнать обложившую, как предрассветный туман, вязкую и нудную тоску.

– Не надо.

– Чего ты, Серёж?! Бери, у меня много. И сегодня еще... – она запнулась, смотрит, пытаясь угадать, как относится к ее работе. Хотела приласкаться – замерла полусклоненная, заметив брезгливое шевеление его плеч. – А хочешь, с тобой пойду?

– Куда?

– Куда скажешь.

Кто бы ему самому сказал. И если уж идти, то с женщиной, которую боялся бы потерять. А эту...

– На. – Оля протягивает четвертной, видимо, приготовленный заранее.

Большая честь – узнать, сколько стоишь. Не каждый удостаивается. Пять бутылок водки или вечер в ресторане – не много, но и не мало. Когда-то готов был отдать полжизни за возможность оказаться в тихом теплом месте, где не стреляют и не приказывают, а подливают холодную прозрачную водку в чистую тонкостенную рюмку.

Оля сует деньги ему в карман джинсов.

– Покупаешь?

Он с такой силой сжал ее запястье, что казалось, будто сейчас захрустят, расплющиваясь, косточки и брызнет горячая, липкая кровь. Наверное, Оле сейчас больно. Как и ему.

Верхняя Олина губа прижалась к носу и задрожала, щеки забугрились под глазами, и казалось, что веснушки ссыпались к ним, чтобы добавить коричневого цвета радужным оболочкам, вытеснить светло-ореховый, который, почему-то посветлев, потек из уголков и который нормальные люди приняли бы за слезы. Пусть поревет: бабам неразбавленное счастье глотку дерет.

Оля быстро успокоилась на его груди. Благодарная за то, что простил, целовала его в шею, подбородок, но не в губы, видимо считая, что полное прощение заслужит лишь отдав ему деньги. И уже не отталкивал, когда в карман совали сложенную прямоугольником, твердую, сиреневую купюру.

– Я же люблю тебя, Сережа!

И он любит... себя.

– Неужели ты мог подумать, что хочу тебя купить?!

Подумать не мог. Уверен в этом. Когда постоянно продаешься сам, хочется найти кого-нибудь похуже, кто продастся тебе. Интересно было бы увидеть последнего в этой цепочке. Или она замыкается – последний покупает первого?

– Рано не возвращайся, – потупив глаза, попросила Оля.

– Постараюсь, – ответил Сергей. Если вообще вернется.

Эту часть города он не знал, пошел наобум. Поблуждав немного между домами, заметил двух пьяных мужиков и пристроился им в хвост: все извилистые дороги ведут в кабак. Эта привела к бару, расположенному в полуподвале. У входа переминалась с ноги на ногу молодежь, потому что дверь была открыта наполовину и свободное пространство прикрывала плоскими грудями распатланная пожилая женщина в белой куртке, тоскующей по стиральной машине.

– Куда?! Нету мест! Только те, кто заказывал! – орала она мужским голосом.

Сергей отстранил двоих юношей, отделяющих его от входа. Отодвинул и сторожевого пса в белой куртке.

– А ты кто такой?! А ну... – наткнувшись на пустой взгляд, женщина запнулась и вжалась в косяк.

Бар хорош: большой прямоугольный зал со стойкой в дальнем конце, вдоль левой стены восьмиместные столы, разделенные деревянными решетками, вдоль правой и в центре четырехместные, поставленные в шахматном порядке, а в углу направо от входа на деревянном помосте – ансамбль из пяти музыкантов, создающий столько шума, что не разберешь, о чем говорит сосед, а значит, никто, даже случайно, не вломится в твое одиночество. Сергей постоял у помоста, полюбовался солистом, который исполнял песню на каком-то иностранном языке и вихлял задницей так, что не возникало никаких сомнений о принадлежности его к гомосексуалистам, на это намекала и золотая сережка в правом ухе. С десяток малолеток на пятачке у помоста подражали певцу с разной степенью умелости и гибкости.

Свободных мест в баре хватало. Сергей подошел к самому дальнему столику, за которым сидели двое мужчин средних лет. По поблескивающей черноте век и ресниц догадался, что это два шахтера, заскочившие после смены промыть глотки от угольной пыли. Такие знакомиться не полезут и девок за стол не притащат.

– Что будем заказывать? – спросила официантка – крашеная блондинка лет двадцати-двадцати двух, симпатичная и какая-то уютная, домашняя. Внешность ее абсолютно не вязалась со сволочной работой. За деньгами погналась. Скоро станет похожа на стерву у входа.

– Выпить чего-нибудь, – ответил Сергей.

– Только шампанское.

– Бутылку.

– Еще что?

– Пока хватит.

– Одно спиртное не даем. Или конфеты бери, или шашлык, – скороговоркой произнесла официантка и посмотрела на него укоризненным взглядом пионерки.

Соседи пили сухое вино и без закуски, а официантку слушали со снисходительными улыбками. Один даже подмигнул: не соглашайся, не верь ее взгляду, с таким же взглядом она пьяных посетителей обсчитывает. Но конфликтовать было ни к чему: чужак в баре, ничего не добьешься.

– Конфеты, – сказал Сергей.

Официантка быстро принесла заказ и торопливо, словно ожидала возражений, произнесла:

– Давай сразу рассчитаемся. Двенадцать рублей.

Заказ едва тянул на червонец. Обворовывает девочка ударно, по-коммунистически, значит, в стерву превратится досрочно. Спорить смысла не имело, тем более, деньги дурные, как пришли, так пусть и уходят. Зато будет внесен в список «хороших» клиентов – богатых и не жлобов, что может когда-нибудь пригодиться.

Сергей цедил колючее вино и лениво осматривал зал. Ни одного знакомого. Наверное, живут неподалеку, знают друг друга, ходят сюда каждый день, как на работу. Девушки поглядывали на Сергея заинтересованно: морда не приелась. А компания малолетних хулиганов пошушукалась и решила, видимо, пока не трогать, посмотреть, как будет себя вести. Пусть смотрят, влезать в их дела или отбивать девок он не собирается, зацепиться им будет не за что.

Из-за одного из столиков поднялись трое парней, двое пошли к выходу, а третий, опершись о тросточку, постоял немного на месте и, прихрамывая на левую ногу, заковылял по залу, просительно заглядывая в лица. Многие знали его, кричали что-то веселое в его адрес, но никто не угощал. Хромой поговорил с одним, с другим, поплендался к стойке, где сначала повертелся перед работающим беззвучно телевизором, а потом долго что-то просил у бармена, наверное, выпивку. Бармен, рослый и мордатый, с толстыми, надменными губами, слушал его, покачивая головой, как клюющая зерно курица, отвечал коротко и презрительно кривил губы. Хромой повернулся к Сергею левым боком. На щеке и шее у него были шрамы от ожогов. Где и как такие зарабатываются – известно. А ведь раньше был симпатичный паренек. Встретившись взглядом с хромым, Сергей движением головы показал не место рядом с собой.

– Звал? – подойдя, спросил на всякий случай хромой.

– Найди стул, стакан и приземляйся, – ответил Сергей.

Он наполнил вином стаканы, пододвинул к хромому тарелочку и конфетами. Молча выпили, закусили.

– В каких войсках? – спросил Сергей, не сомневаясь в месте прохождения службы.

– Шофер. А ты?

– Десантник.

Глаза хромого повеселели.

– На мине? – спросил Сергей.

– Гранатой. Вылез из кабины, а он, падла, из гранатомета по бензобаку... – привычно начал хромой отрабатывать вино и сразу осекся, покривил шею, будто хотел потереться подбородком о левое плечо.

Сергей разлил остатки шампанского на двоих. Теперь пили медленно, но так же молча: каждый думал о своем. В десанте шоферов уважали. В десанте что – в тебя стреляют, ты стреляешь, а по водиле шмалят со всех сторон, а он может только пригнуться и рулить дальше, иначе всю колонну накроют. Живая мишень, сама себя привязавшая к баранке. Сергей один раз видел, как душманы разделываются с автоколонной. Да и на подбитые, обгоревшие машины насмотрелся, их как бурьяна было у обочины афганских дорог, особенно возле зеленок – территорий, заросших деревьями и кустарником.

Соседи-шахтеры ушли, и их места заняла парочка с длинными курчавыми волосами, уложенными в одинаковые прически – два светло-русых пуделя, кобелек и сучка. Семнадцатилетние физиономии рекламировали пресыщенность жизнью и жажду приключений, самое опасное из которых, если не считать программной случки на скамейке в детском садике, предстоит сегодня же ночью – проникновение в собственные квартиры настолько бесшумно, чтобы не разбудить предков, иначе будут с натрепанными хохолками. А может, и зря так думает о них, ведь пресыщенность – маска, такую и сам когда-то носил, чтобы скрыть стеснительность, а нутро у них почище: сострадание, хоть на миг, но проглянуло, когда увидели обожженное лицо.

– Кроме «шампуня», здесь есть что-нибудь? – спросил Сергей.